Александра Толстая - Жизнь с отцом

• Название: Жизнь с отцом
• Автор: Александра Толстая
• Жанр: История

Александра Львовна Толстая (1884–1979) — младшая дочь Л.Н. Толстого, писательница, публицист, общественный деятель, создатель музея «Ясная Поляна», одна из основателей международного «Комитета помощи всем русским людям, нуждающимся в ней», названном в честь памяти отца «Толстовским фондом», личность крупная и незаурядная.

В предлагаемый читателю том включены обе части воспоминаний А.Л. Толстой. В книге «Жизнь с отцом», впервые публикуемой в России, достоверно изображен быт семьи Толстых, показаны сложные внутрисемейные отношения. Все последние годы жизни писателя младшая дочь была его доверенным лицом, ей единственной он открыл тайну своего ухода из Ясной Поляны, на ее руках умирал.

---

— Отбили вы у меня Белку, — говорил он Юлии Ивановне, — не хочет со мной гулять.

Помню, я завела себе густо-псового борзого — здорового, лохматого пса с длинной мордой. Ходил он за мной по пятам, мрачно и покорно опустив голову. Но стоило ему увидеть стадо овец, он во вес дух наскакивал на него, врезывался в середку и нередко задирал овец до смерти. Его наказывали, запирали — ничего не помогало.

Повадился борзой гулять с отцом. Пришел как-то отец с прогулки очень расстроенный.

— Убери ты куда-нибудь свою собаку!

— А что?

— Да опять сегодня за овцами гонялся! Я насилу его отогнал!

— Устал, запыхался?

— Да это бы ничего. А только в грех он меня ввел. Я снял ремень и его отодрал. И главное, нехорошо то, что со злобой…

Пришлось борзого отдать.

Прижились у нас две собаки дворовые — Тюльпан и Цыган. Должно быть, два брата, уж очень были похожи между собой: черные с белой грудью, уши болтаются, спереди облезлые, сзади лохматые, всегда в репьях. Собаки эти всегда сопровождали отца на прогулках.

В самой чаще Заказа*, куда ведет едва заметная тропа, в глубоком овраге течет ключ. В одном месте он образует небольшую водомоину с чистой, прозрачной водой. Это "волчий колодезь". Здесь в бугре живут барсуки. Они прорыли себе глубокие норы, сообщающиеся между собой подземными коридорами. Сюда, в это безлюдное, дикое место, любил иногда ходить отец. Собаки проскальзывали в норы, влезая в одну и выскакивая из другой, иногда выгоняли оттуда зверя. Один раз Цыган выскочил из норы со страшным визгом весь в крови, барсук откусил ему хвост. Помню, мы с отцом гуляли по Чапыжу и собаки прямо на нас выгнали большого барсука.

Цыган и Тюльпан кидались на нищих, странников, рвали им одежду, и от них решили избавиться. Несколько раз их отдавали, но они возвращались обратно. Кто-то придумал отправить их подальше поездом. Сдали их на Засеке в багажный вагон на предъявителя до ст. Ревякино по другую сторону Тулы. Но, когда на другой день мы встали, обе собаки, виляя хвостами, приветствовали нас у подъезда.

— Кто хочет идти со мной на вегетарианскую тягу? — спрашивает отец после обеда.

Мы натягиваем на себя пахнущие дегтем тяжелые болотные сапоги и весело идем за ним через яблочный сад и Чапыж к Заказу. В канавах кое-где еще лежит грязный, обледенелый снег, лес голый, но побурела уже набухающая почка на деревьях и местами желтеют нежные пушки ивы.

Мы выходим на поляну и останавливаемся.

— Теперь тише, — говорит отец, — не разговаривайте и слушайте!

Мы садимся на пенышки и ждем. Я напряженно слушаю, и у меня от волнения сжимается сердце.

— Слышите? Слышите? — шепчет отец.

"Хр, хр, хр!" — хоркает вальдшнеп, пролетая над нашими головами. Он описывает в воздухе круг и исчезает за лесом. А за ним потянул второй, третий.

Настала полная тишина. Стемнело.

Мы шли домой, очень довольные "вегетарианской тягой". Громко чвякали сапоги, утопая в сырой земле.

— Как странно, — говорил отец, — как странно, что я когда-то увлекался охотой, убивал…

Если едешь с отцом верхом, "не растрепывайся", как говорил Адриан Павлович, держись крепче. Ездил он оврагами, болотами, глухим лесом, по узеньким тропиночкам, не считаясь с препятствиями, встречавшимися на пути.

— Уж очень узко тут, не проедем, пожалуй, — говорила я.

— А как ты думаешь, кто скорее пройдет по узкой тропинке, лошадь или человек? — спрашивал отец, направляя Делира по самому корешку оврага.

— Человек!

— Нет, лошадь. Бояться нечего!

Если по дороге ручей, отец недолго думая посылает Делира, и он как птица перемахивает на другую сторону. Помню, я ехала на плохой, безногой лошади. Отец перепрыгнул, моя лошадь споткнулась, упала на передние ноги, и я очутилась у нее на холке.

— Ты жива? — кричит отец, оглядываясь.

— Чуть жива! — отвечаю я, смеясь и поправляясь на седле.

А то перемахнет ручей, да в гору карьером. Тут деревья, кусты, того и гляди ногой о ствол ударишься или веткой глаза выстегнешь.

— Ну?

— Ничего, — отвечаю, — сижу.

— Держись крепче!

Один раз мы ехали с отцом по Засеке. Подо мной была ленивая, тяжелая кобыла. Отец остановился в лесу и стал разговаривать с пильщиками. Лошадей кусали мухи, оводы. Кобыла отбивалась ногами, махала хвостом, головой и вдруг сразу, поджав ноги, легла. Отец громко закричал. Каким-то чудом я выкатилась из-под лошади и не успела еще вскочить на ноги, как отец молодым, сильным движением ударил ее так, что она немедленно вскочила.

Помню, мне было еще лет пятнадцать, когда он учил меня ездить.

— Ну-ка, Саша, брось стремя!

Страшно. Кажется, вот-вот упаду.

— А ну-ка, попробуй рысью!

Еду рысью, хлопаюсь на седле и думаю только о том, как бы удержаться.

— Нет, нет, ты английской — облегченной!.. Хорошо, теперь брось поводья!

"Господи, только бы лошадь не испугалась, — думаю я, — не шарахнулась бы в сторону! Сейчас слечу!"

Помню, отец упал с лошади. Мы ехали мимо чугунно-плавильного завода "Косой Горы", стали переезжать шоссе. Лошадь степная, горячая, испугалась, шарахнулась, налетела на кучу и упала. У меня точно внутри оборвалось что-то. А отец, не выпуская поводьев, со страшной быстротой высвободил ногу из стремени и прежде лошади вскочил на ноги.

— О Господи, — простонала я. — Ушибся?

— Нет, пустяки.

Он подвел лошадь к той же куче щебня, сел, и мы поехали дальше.

— Смотри, мам? не говори! — обернувшись, крикнул он мне.

Последнее время мы боялись пускать его одного, вдруг обморок или сердечный припадок, всегда кто-нибудь с ним ездил — Душан Петрович, Булгаков или я.

— Саша, едем верхом!

Я всегда с восторгом. Он на своем любимце Делире, я на светло-гнедом, как червонное золото, карабахе.

На изволоке отец оборачивается:

— Ну-ка рысью!

Только пустили лошадей, мой карабах начал бить задом.

— Стой, пап? — кричу я, — стой! У меня Орел задом бьет!

— Ничего, надо прогреть! — кричит отец и пускает лошадь галопом.

Я уже еле сижу. Лошадь каждую минуту дает такие свечи, что того и гляди выбьет из седла.

— Ничего, ничего, — ободряет отец, — давай, давай ему ходу.

Так продолжалось всю дорогу. Я измучилась. Приехали, расседлали лошадей, а у Орла под животом, где подпруга, громадная рана — от этого он и задом бил.

День был тихий, солнечный.

Отец ехал верхом, мы за ним в двух санях. Зимняя дорога извивалась по лесу, а на фоне ослепительно-яркого снега, то появляясь, то снова исчезая за деревьями, мелькали темный круп лошади и широкая спина в черном полушубке с повязанным на шее башлыком.

— Тпррру! — крикнула я, натягивая вожжи.

Через дорогу аркой перекинулось дерево. Макушка его примерзла к земле на другой стороне дороги. Отец пригнулся к седлу и проехал. А мы же застряли, дуга не пускала. Как тут быть? Распрягать и снова запрягать двое саней долго! Неподалеку была сторожка. Я позвала лесника, он прибежал с топором, стал перерубать дерево. Надрубив, налег грудью со стороны макушки, чтобы оно переломилось. Но дерево не поддавалось. Я торопилась, прошло уже около десяти минут, как отец уехал, я беспокоилась за него. Недолго думая, я всей тяжестью навалилась на дерево со стороны комля. Крах! Освободившись от макушки, дерево с силой распрямилось и ударило меня по челюсти. Меня подкинуло вверх, и я потеряла сознание.

Не знаю, сколько времени я лежала. Когда я очнулась, пронзительным, бабьим голосом кричал мужик.

— Батююшки, родиимые, убиили, убиили, барышню на смерть убиили, родиимые.

Я вскочила на ноги. По подбородку текла кровь. Во рту каша. В верхней челюсти один зуб висел на обнаженном нерве. Остальные шатались. Подбородок был разбит. Мужик все причитал.

— Да брось ты, — огрызнулась я на него, — чего воешь, зубы вставлю…

Мы сели и поехали. Я хотела передать кому-нибудь вожжи, чтобы закрыть рот — от холода нестерпимо ныл раздробленный зуб, трясла лихорадка, но оказалось, что править никто не умел. Я гнала лошадь, отца нигде не было.

Еще сторожка. Стоит девка лет семнадцати.

— Не видала, не проезжал здесь старичок верхом?

— Вон туда поехал! — сказала она и почему-то фыркнула.

Мы погнали лошадь по указанному направлению, ехали с полчаса, встретили мужика с возом.

— Графа видел? Не проезжал он тут?

— Нет, не видал. Он здесь, должно, и не ездил, я б его встретил…

Повернули обратно. Зуб болел все сильнее, меня трясло. Отца так и не нашли. Когда приехали домой, узнали, что он уже дома и отдыхает. Я легла в постель, лицо распухло, боль усиливалась. В шесть часов отец проснулся, ему рассказали о случившемся.

— Ах, Боже мой, Боже мой! Да что же это я наделал. Голубушка, это все из-за меня, — говорил он. — А я старый дурак уехал, не догадался, что дуга под дерево не подойдет.