Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

• Название: Ничто. Остров и демоны
• Автор: Кармен Лафорет
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1969

Сюжет романа «Ничто»: приезд молодой девушки — Андреи, из деревни в Барселону, взаимоотношения ее с родственниками и новыми друзьями. Едва вступив в дом на улице Арибау, девушка почувствовала, что все в нем пропитано чем-то гнетущим. И хотя Андрея в конце концов привыкнет к этому дому и его обитателям, ее всегда будет поражать, как здесь «умели превращать в трагедию любой пустяк». Сделав рассказчицей юную, впечатлительную девушку, писательница получила возможность передать ощущение кошмара, возникающее из житейских мелочей.

В центре романа «Остров и демоны» — большая семья, члены которой связаны тяжкими, гноящимися, как старые запущенные раны, отношениями. И как переплелось в этих отношениях искреннее и лицемерное, страстное и расчетливое! Как тут отделить ревность, ущемленное самолюбие, обиду от потаенной алчности и хитрости? Где кончается благодарность и любовь, а начинается страх? Где проходит граница между истеричностью и хладнокровной спекуляцией?.. «Демоны» — хитросплетения человеческих страстей, которыми одержимы персонажи романа, не очень-то значительны и могучи. Это, скорее, вульгарные бесы, они повелевают не всесильными страстями, а жалкими страстишками. Но ведь в этом заключена и большая житейская правдивость…

Романы написаны в одном ключе — они как бы продолжают и дополняют друг друга, что и позволило объединить их под общей обложкой.

---

— Но почему, Андрея? Не обиделась ли ты на меня? Я много раз направлялся к тебе, но по дороге меня все время останавливали… Конечно, мне было приятно, что ты не танцуешь с другими… Я глядел иногда на тебя…

Он смутился и замолчал. Так мы и стояли. Он был готов заплакать.

Мимо прошла одна из двоюродных сестер.

— Сентиментальная размолвка? — задала она дурацкий вопрос и неестественно улыбнулась улыбкой кинозвезды. Такой забавной, что теперь, вспоминая о ней, я смеюсь. Но тогда я заметила только, что Понс залился краской. В меня словно демон вселился, я и сама от него страдала.

— Мне не доставляет удовольствия находиться среди таких вот… — сказала я. — Таких вот, как эта девочка, например.

Понс был задет и кинулся в атаку.

— Какие у тебя основания говорить так об этой девочке? Я всю свою жизнь знаю ее, она умная и добрая… Может быть, на твой взгляд она чересчур хорошенькая. Вы, женщины, все такие.

Теперь залилась краской я, и он, мгновенно раскаявшись, попытался взять меня за руку.

«Возможно ли, чтобы я оказалась героиней такой нелепой сцены?» — подумала я.

— Не знаю, что с тобою сегодня, Андрея. Не знаю, почему ты не такая, как всегда…

— Это верно… Я себя здесь неловко чувствую. Я и правда не хотела приходить к тебе на праздник. Хотела поздравить тебя и уйти, понимаешь? Но тут подошла твоя мама, поздоровалась со мной, и я растерялась… Да ты же видишь, что я даже не одета, как полагается. Разве ты не заметил, что на мне старые спортивные туфли? Ты не обратил на это внимания?

«О, зачем я говорю все эти глупости!» — с отвращением думала я.

Понс не знал, что и делать. Он испуганно глядел на меня. Уши у него горели, и в элегантном темном костюме он казался очень маленьким. Инстинктивно он с тоской поглядел на далекий силуэт матери.

— Ничего я, Андрея, не заметил, — пробормотал он, — но если ты хочешь уйти… я… не знаю, что сделать, чтобы помешать.

— Прости, Понс, меня за все, что я тут наговорила о твоих гостях, — сказала я после долгого молчания, и мне стало не по себе от собственных слов.

Молча мы прошли в прихожую. Уродство роскошных ваз позволило мне почувствовать себя здесь увереннее и тверже и несколько смягчило овладевшее мной напряжение. Понс вдруг разволновался и на прощанье поцеловал мне руку.

— Не знаю, Андрея, что произошло, но только сначала приехала маркиза… Понимаешь, мама несколько старомодна в этом вопросе. Она очень почитает титулы. Потом моя двоюродная сестра Нурия увела меня в сад. Ну вот, и призналась мне в любви… нет…

Он остановился и проглотил слюну.

Мне стало смешно. Все уже казалось мне смешным.

— Нурия — это та хорошенькая девочка, которая только что нас задела?

— Да. Я не хотел тебе об этом говорить. Никому, понятно, не хотел говорить. В конце концов это было очень отважно так поступить, как она. Она очень привлекательная девочка. У нее множество поклонников. И такие духи…

— Да, конечно.

— Прощай… Так что… Когда же мы встретимся?

И он снова покраснел, потому что ведь на самом деле был еще совсем ребенком. Как и я, он отлично знал, что теперь если мы и встретимся, так только случайно. Может быть, в университете после каникул.

На улице было душно. Я стояла, не зная, что делать, на длинной, полого спускающейся передо мной улице Мунтанер. Небо, без единой тучи, давило и угрожало своей глубокой синевой, оно было почти черное. Нечто ужасающее таилось в классическом великолепии этого неба, расплющенного над немой улицей. Нечто такое, что заставляло ощущать себя маленькой и придавленной космическими силами мирозданья, подобно героям греческой трагедии.

Задыхаясь от этого света, от палящей жажды асфальта и камней, я шла пустынной дорогой, словно по своему жизненному пути. Людские тени скользили где-то рядом, но я не могла их уловить, в каждое мгновение своей жизни я неизменно наталкивалась на одиночество.

Промчалось несколько машин. Прошел в гору битком набитый трамвай. Дорогу мне перерезал огромный проспект Диагональ, с бульваром, пальмами и скамейками. На одной из этих скамеек, совсем отупевшая, в конце концов я и очутилась. Изнуренная, измученная, словно после тяжких трудов.

Мне казалось, что ни к чему спешить, если мы навсегда обречены идти все тем же замкнутым предопределенным нам путем. Одни существа рождаются для радостной жизни, другие — для каждодневного труда, а третьи — только для того, чтобы глядеть на жизнь. У меня была маленькая и подлая роль соглядатая. Мне невозможно выйти из роли. Невозможно отказаться от нее, освободиться. Единственной реальностью в те минуты была для меня безмерная скорбь.

Наползла легкая серая тучка, солнце на мгновенье озарило ее всеми цветами радуги, и вот уж весь мир затрепетал от слез. Мое жаждущее лицо с наслаждением ловило эти слезы. Мои пальцы с яростью осушали их. Я долго плакала, отделенная от всего мира безразличием улицы, и мне стало казаться, что мало-помалу душа моя омылась.

На самом деле мои страдания — страдания разочаровавшейся девочки — не требовали такого оформления. Я быстро прочитала еще одну страницу своей жизни, о ней не стоило больше вспоминать. Несчастия, куда более серьезные, гнездившиеся рядом со мной, оставляли меня тогда до смешного безразличной.

Возвращаясь, я прошла почти вдоль всей улицы Арибау. Так долго я просидела, погрузившись в свои мысли, что небо успело побледнеть. В сумерках улица излучала свою душу освещенными витринами, словно рядами желтых и белых глаз, глядевших из темных впадин. Великое множество всяких запахов, горестей, историй подымалось от мостовой, свешивалось с балконов, высовывалось из подъездов улицы Арибау. Оживленный людской поток, спускаясь с солидно-элегантной Диагонали, сталкивался с неустойчиво-разношерстной волной, поднимавшейся из изменчивого мира Университетской площади. Жизни, характеры, вкусы — все перемешалось на улице Арибау. И я сама — еще одна маленькая песчинка, затерянная в ее сумятице.

Я подходила к своему дому, от которого никакое приглашение на чудесные летние каникулы меня не спасет, я возвращалась со своего первого вечера с танцами, на котором я так и не танцевала. У меня пропал всякий вкус к жизни, хотелось одного — лечь в постель. Сквозь слезы я увидела, как возле нашего подъезда высоко вверху зажегся фонарь, ставший мне родным и близким, как черты дорогого лица.

В это мгновенье я с изумлением увидела, что из моего дома выходит Энина мать. Она тоже увидела меня и подошла. Как всегда, я была глубоко очарована элегантной простотой и мягкостью этой женщины. Она заговорила, и ее голос принес мне целый мир воспоминаний.

— Какое счастье, что я вас встретила, Андрея! — воскликнула она. — Я была у вас и ждала очень долго. Найдется у вас для меня минутка? Вы позволите пригласить вас куда-нибудь поесть мороженого?

Часть третья

XIX

В то время как мы усаживались друг против друга за столиком в кафе, я все еще была тем горько страдающим, обиженным существом, у которого отняли, растоптали его мечту. Потом меня понемногу заинтересовало то, что собиралась сообщить Энина мать. Я позабыла о себе и наконец-то обрела покой.

— Что с вами, Андрея?

Даже это «вы» (такое холодно-вежливое, официальное) звучало в ее устах нежно и интимно. Мне захотелось плакать, и я прикусила губу. Она отвела взгляд. Когда я снова увидела ее глаза, они были влажны. Я уже успокоилась, теперь нервничала и боязливо улыбалась мне она.

— Со мной ничего.

— Возможно, Андрея… Вот уже несколько дней, как я замечаю странную мрачность у всех в глазах. Не случалось ли вам приписывать свое душевное состояние другим людям?

Казалось, она улыбается только ради того, чтобы и я улыбнулась. Говорила она обо всем легко, шутливо.

— Как это случилось, что с весны вы совсем перестали у нас бывать? Вы разочаровались в Эне?

— Нет, — сказала я, опуская глаза, — скорее, пожалуй, это я ей наскучила. Да и понятно…

— Почему же? Она вас очень, очень любит… Да, да, не делайте такого замкнутого, отчужденного лица. У моей дочери только одна подруга — вы. Вот поэтому я и пришла поговорить с вами.

Я увидела, как она играет перчатками, разглаживает их. Руки у нее были изумительной красоты. Стоило ей прикоснуться к чему-либо, и на кончиках пальцев уже проступали нежные вмятинки. Она проглотила слюну.

— Для меня мучительно трудно говорить об Эне. Никогда ни с кем не говорила я о ней… слишком люблю… Можно даже сказать, Андрея, обожаю, боготворю Эну.

— Я тоже очень ее люблю.

— Да, я знаю… Но разве вы можете понять мои чувства к ней? Эна для меня совсем не то, что все другие мои дети, она неизмеримо больше значит, чем все окружающие меня люди, она царит над всем… Нежность, которую я к ней испытываю, — это что-то невозможное, невероятное…