Александра Толстая - ДОЧЬ

• Название: ДОЧЬ
• Автор: Александра Толстая
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары

Удивительная биография дочери Л. Н. Толстого Александры. В первую мировую войну — сестра милосердия на фронте. После революции — полномочный комиссар Ясной Поляны, хранитель Музея–усадьбы. Затем — узница Лубянки. Ее лагерные записи — редкое свидетельство очевидца.

Вторая часть книги — рассказ о Японии, куда А. Л. Толстая выехала в 1929 г. с лекциями об отце. Воспоминания об Америке, где А. Л. Толстая жила с 1931 г., где создала Толстовский фонд. В книге даны яркие портреты крупных исторических личностей, с которыми пересекались пути автора: Луначарский, Калинин, Сталин и др.

Печатается по изданию: Александра Толстая. Дочь. Издательство «Заря» (Канада) 1979

---

Знаю только, что я была неопытна, что надо было пройти еще большую тренировку, чтобы научиться не расстраиваться, забыть об ужасных открытых ранах с белыми жирными червями, чтобы это не мешало мне нормально есть, спать…

Помню еще один случай: на перевязочном пункте в Белостоке я перевязывала солдата, раненного в ногу. Веселый был парень, и, хотя нога у него сильно болела, он радовался, что его эвакуируют: «Домой поеду, к жене, ребятам. Они, небось, соскучились обо мне». Напротив веселого солдата сидел на стуле немец. Рука перевязана кое–как, бурым потемневшим пятном через марлю просочилась кровь.

— Эй, немчура! — вдруг заорал во все горло веселый солдат, — не гут, не гут, зачем ты мне, немецкая морда» ногу прострелил? А? — и показывает на рану.

— Jawohl! [28]— соглашается немец, показывая руку. — Und Sie haben mir auch mem Hand durchgeschossen[29].

— Ну, ладно, немчура, война, ничего не поделаешь… — точно извиняясь, сказал солдат. Оба весело и ласково друг другу улыбнулись.

Как–то раз наш поезд остановился в маленьком немецком городке. Городок чистый, армия не успела еще его загадить.

Немцы ушли, побросав имущество. Тяжело было видеть, как солдаты ходили из дома в дом. набирая полные мешки разного добра: одежду, стенные часы, постельное белье. Мебель не унесешь, ее просто разбивали. Крах! Крах! Из верхнего окна чистого, уютного домика летят стулья, столы, комоды, а за ними с жалобным стоном сотен струн ударяется о мостовую пианино. Солдаты весело гогочут.

Доктор назначил меня в офицерский вагон. Я шла туда неохотно. С солдатами работать было легче. Они проще и поэтому деликатнее офицеров. Отворачиваются, когда надо, чтобы не смущать сестру. В офицерском вагоне несколько человек легко раненных, и, когда их перевязываешь, они позволяют себе отпускать грубые шутки, двусмысленные остроты.

Попасть в теплушки и покинуть их можно только на остановках. Закончив работу, приходится сидеть и ждать, пока наш длиннейший поезд подойдет к станции и можно будет выскочить и по платформе добежать до своего вагона.

Как–то раз пришлось долго ждать. Было особенно неприятно и скучно слушать банальные разговоры и остроты офицеров. Поезд едва полз по высокой, вероятно, только что построенной насыпи. Я смерила глазами высоту подножки — невысоко, и, не долго думая, спрыгнула на насыпь. И, о ужас! — поезд тотчас же наддал пару. Быстрее, быстрее, один за другим проскакивали вагоны, проскочил и наш персональный вагон. Зима, мороз, а я в одном халате… Что делать? Вскочить обратно в поезд на таком ходу было невозможно. Я испугалась. Что я буду делать, если поезд уйдет и я останусь одна на полотне железной дороги? Ни одного жилья, кругом лес, занесенный снегом. И вдруг загремели колеса, застучали друг о друга буфера… Поезд остановился…

— А я, зная вас и на что вы способны, поглядывала в окошко и, увидев на насыпи вашу растерянную фигуру в белом халате, — остановила поезд, — с упреком сказала мне Мария Александровна[30]. — В другой раз, пожалуйста, этого не делайте, — добавила она, укоризненно качая своей седой головой.

У ПОДНОЖИЯ АРАРАТА

16 октября, не объявляя войны, турецкий флот обстрелял Одессу, Новороссийск и Севастополь. Россия немедленно приняла вызов. Одержав несколько блестящих побед, наша армия, почти без боя, продвинулась в глубь Турции.

Т. Н. Полнер — старый земский деятель — и Сергей Глебов — энергичный и идейный молодой человек, с домами которых мы были знакомы с детства — его сестра была замужем за моим братом Михаилом, — организовали в это время 7‑й передовой отряд В. 3. С, командированный для работы на Турецком фронте. Меня приняли в отряд только по протекции Полнера и Глебова, так как принимали только кадровых краснокрестных сестер, и я была единственной сестрой военного времени.

Наш эшелон шел в Тифлис больше недели, и там нам пришлось ждать назначения около месяца. Настроение у всех понизилось. Чудесные прогулки, знаменитые серные бани, безделие — все это было хорошо для туристов, но мы рвались в бой.

Наконец, было назначено общее собрание. Тряся черной с проседью бородкой и испытующе ощупывая нас своими умными карими глазами, Полнер держал речь: «Мы должны идти по двум направлениям, — сказал он. — Одно направление на Эрзерум — Каре, другое — Эривань — Иг–дырь и дальше — Каракалиса Алашкертская в глубь Турции. Второе направление — опасное: нападают по дорогам банды курдов, свирепствуют все три вида тифа, длинные тяжелые переходы верхом через перевалы без дорог. Решайте сами, кто куда пойдет работать, я никого не назначаю».

И не успел он закончить, как почти половина отряда отделилась и высказала желание работать на Эривано—Игдырьском направлении. Наконец–то, думали мы, начнется настоящая работа!

Т. Н. Полнер встал впереди нас: «Спасибо, — сказал он, — я сам возглавлю ваш отряд».

Игдырь — маленькое местечко у подножия горы Арарат, расположенное на берегу бурной речки Ефрат. Библейские, но унылые, болотистые места с невероятным количеством комаров, носителей одной из самых тяжелых форм тропической малярии.

Здесь, в Игдыре, в бывшей школе, мы организовали первый перевязочный пункт 7‑го передового отряда Всероссийского Земского Союза. Работа закипела.

Женщина–врач, смуглая, иссохшая, как мне казалось, от злости, — социалистка с дежурной папиросой во рту — остро меня возненавидела.

— Прислали, видите ли, «работницу»! — жаловалась она молодому врачу. — Без протекции она сюда бы не попала. Что она знает? — графиня, аристократка!

— Сестра, вымойте все полы, окна, двери в палатах, — приказала она мне, — чтоб было чисто.

Щеток не было. Молча, стиснув зубы, я терла полы тряпками. Я так боялась, что врачиха будет смеяться над моей никчемностью, называть белоручкой, барыней, — тем более что опыта в мытье полов у меня не было никакого.

Спасибо, выручил брат милосердия Эмилио Ферра–рис — доброволец–итальянец, неизвестно почему попавший братом милосердия в наш отряд.

— Impossible[31], синьорина, — горячился Эмилио. — Эта docteur, она влюбляй во все мужчин, красивый заведующий хозяйства и ревнуйт. Вы очень устает; я вам помогайт.

И мы терли полы, мыли окна, расставляли и стелили кровати, и нам было весело. А докторша шествовала по отряду, и за ней, как собака, плелся ее любимец козел, которого она приручила и угощала табаком.

А когда привезли тридцать человек ревматиков — докторша назначила меня делать им массаж. И я терла им ноги, руки, спины часами, пот лил с меня ручьем. Я не знала тогда, что мыть полы, массировать десятки больных — не входило в обязанности сестры. Да злая докторша и не назначала кадровых сестер на эту работу.

— Сестрица, брось, умаялась, — говорили мне больные солдаты. Они жалели меня, но я не обращала внимания на их слова, продолжая их часами массировать.

Может быть, это и был подвиг? Но подвигом в моем представлении было нечто совсем другое!

В Игдыре мы простояли несколько месяцев.

Наступили теплые дни. Зажурчали ручьи, разлились по всей долине реки.

Нестерпимая жара. Скучно. Работы мало. Вечером гучами вились над нами и кусали комары. Страшная жажда. Студенты, исполнявшие в отряде роль братьев милосердия, принесли из деревни виноградный сок. Сок кисло–сладкий, вкусный и чудно утоляющий жажду. Наливаем в большие эмалированные кружки и с наслаждением пьем одну за другой.

— Что это? Катя, что с вами? — Катя очень милая, скромная краснокрестовская сестра, и мы дружили с ней, смеется, заливается, не может остановиться. Хотела пройти несколько шагов, споткнулась, обеими руками обняла столб на балконе; стоит, хохочет, а двинуться не может.

Весь отряд — сестры, братья милосердия — все были вдребезги пьяны. Только потом мы узнали, что забродивший виноградный сок чуть ли не пьянее вина.

Ждали начальника. К нашему счастью, злая докторша уже ушла к себе. Полнера любили, но боялись, он был очень строг. Что если он увидит весь свой персонал в таком состоянии?

Из всего отряда только заведующий хозяйством и я не были пьяны. Мы стали поспешно разводить и укладывать всех своих товарищей спать, Едва–едва успели, приехал Полнер.

— Где же все? — спросил начальник, оглядывая пустую столовую и террасу, где обычно до позднего вечера засиживалась молодежь.

— Спать пошли, устали от жары…

Старый земский врач–хирург назначил меня в операционную помогать опытной хирургической фельдшерице. Я была счастлива, что вышла из–под начальства злой докторши и она, наконец, лишилась садистического удовольствия меня мучить.

Ранения были тяжелые, турки употребляли разрывные пули дум–дум. Трудно было привыкнуть к ампутациям. Держишь ногу или руку и вдруг ощущаешь мертвую тяжесть. Часть человека остается у тебя в руке. «Сестрица, — с надеждой, боясь ответа, обращается ко мне молодой красивый казак, очнувшись от наркоза, — а ногу–то оставили, не отрезали, пятка чешется» … Как ему сказать? Большие черные глаза смотрят на тебя с надеждой, мольбой…