Александра Толстая - ДОЧЬ

• Название: ДОЧЬ
• Автор: Александра Толстая
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары

Удивительная биография дочери Л. Н. Толстого Александры. В первую мировую войну — сестра милосердия на фронте. После революции — полномочный комиссар Ясной Поляны, хранитель Музея–усадьбы. Затем — узница Лубянки. Ее лагерные записи — редкое свидетельство очевидца.

Вторая часть книги — рассказ о Японии, куда А. Л. Толстая выехала в 1929 г. с лекциями об отце. Воспоминания об Америке, где А. Л. Толстая жила с 1931 г., где создала Толстовский фонд. В книге даны яркие портреты крупных исторических личностей, с которыми пересекались пути автора: Луначарский, Калинин, Сталин и др.

Печатается по изданию: Александра Толстая. Дочь. Издательство «Заря» (Канада) 1979

---

— Заплачу, но ставлю одно условие: я буду править.

— Но вы же не умеете…

— Не умею, вот ты и будешь меня учить. Юноша задумался. Через минуту согласился, под условием, что я буду его беспрекословно слушаться.

— Конечно, но теперь я поставлю тебе условие: мы выедем в половине четвертого утра, когда на дорогах никого нет.

Он согласился, и мы поехали. Чудное было утро, свежее; солнце еще не всходило, и на прозрачном серо–голубом небе потухали звезды, блестела трава, седая от росы. Громко зарычал, получивши слишком обильную порцию газа, мой черный «фордик», но я обеими руками крепко уцепилась за руль, и все, кроме дороги, перестало для меня существовать. Казалось, что я непременно влечу в каждый придорожный столб, в каждое дерево. Ехали мы медленно, 25 миль. В Мериден, первом городе на нашем пути, кое–где стали встречаться и обгонять нас грузовики. В следующий большой город Вотербери — 50 миль — приехали часам к семи. Градом катил с меня пот, промокло насквозь белье.

— Альберт, — сказала я юноше, — я изнемогаю, — и мы переменились местами. Но на обратном пути я правила одна все 70 миль, а через несколько дней сдала экзамен в ближайшем городке Миддлтаун, куда мы вместе поехали с Джейн Ярроу.

Брата я застала в тяжелом состоянии. Я заезжала к нему и раньше, месяца три назад, по пути из Бостона. Тогда он еще был молодцом, лихо вез меня на машине, сам колол дрова для печки. Жил он почти всегда один. Надя, его новая жена, постоянно ездила в Нью—Йорк. В доме грязь, мухи, везде сор, никакой еды… Подоткнув свое городское платье и повязав голову платком, я целый день мыла, скребла, выносила сор.

За то время, что я его не видела, брат очень изменился, похудел, жаловался на боли в боку, двигался с трудом. И опять был один. Дом был еще более запущен. Сеток в окнах не было, рои мух, полная ванна нестиранного, намоченного белья, в леднике посеревшая, несвежая свекла. И снова я стирала белье, убирала, истребляла мух, ездила за провизией, готовила… а брат улыбался, он был рад, что не брошен, не один. — . Я вызывала врача из Нью—Хейвена. Осмотрев брата, доктор вызвал меня в сад и сказал, что думает, что у брата рак и что надо его свезти в больницу. Когда доктор уехал, я вошла к Илье.

— Ну что, рак у меня, Саша? — спросил он. Я молчала.

— Не надо скрывать, я хочу, я должен знать! Глаза наши встретились, и как ни тяжело было сказать правду, я поняла, что лгать нельзя.

— Он не знает еще, тебе надо лечь в больницу на исследование.

— Но по всей вероятности — рак… — с трудом, запинаясь, повторил он и закрыл глаза. Я знала, чувствовала, что он должен был переживать в эту минуту. Он так любил и умел наслаждаться жизнью. Говорить он не мог, молчал. Я заплакала тихо вышла из дома и пошла в лес по дорожке, мимо насаженных им цветников, фруктовых деревьев, березок. Все это он так любил… Тихо в лесу, пахнет перегнившими листьями, то тут, то там виднеется изъеденная улитками шапочка белого, торчащего из мха гриба, подберезовик с пестрой ножкой, аккуратный, с коричнево–красной головкой подосинник. Я сняла с себя головной платок, набрала грибов и пошла домой.

— Я рад, что ты пришла, — сказал он мне и широко улыбнулся. — Ты не волнуйся, он уже у меня в руках.

— Кто?

— Илья Толстой. — И помолчав. — Да будет Его воля… Какие чудесные грибы!

На другой день приехала Надя, и мы решили отвезти брата в нью–хейвенскую больницу. Ему нужен был уход, лечение. Я еще надеялась, что его можно спасти.

Когда я вернулась домой, мне Ольга сообщила, что приезжал господин, с ним еще двое. Господин назвал себя капитаном Макензи и сказал, что был в Москве, виделся с моим братом Сергеем и привез мне от него поручение.

— Ну и что же? Ты узнала, когда он приедет, его адрес? — спросила я.

— Нет…

Я рассердилась:

— Но как же так? Мне это так важно!

— Да ты меня выслушай, Саша, — спокойно перебила меня Ольга, — я не расспрашивала этого господина, потому что и он, и те, кто с ним приехали, показались мне очень подозрительными.

Прошло недели две. Было часов 9 утра. Я сидела в своем маленьком домике за письменным столом, писала. Веста лежала у меня в ногах. Вдруг она свирепо зарычала, поставила шерсть дыбом и бросилась к двери. Почему–то я испугалась. Встала и быстро повернула ключ в двери. Стук.

— Кто это?

— Я продавец персидских ковров, хочу показать их вам.

— Мне не надо ковров, да и денег у меня нет.

— А вы только посмотрите… Если не хотите покупать, не надо… — Торговец коврами говорил по–английски с русским акцентом. Застучала наружная ручка двери, торговец, видимо, пробовал ее открыть. Дверь трещала, сыпалась сухая краска. Я выдвинула ящик, достала револьвер, взвела курок. Веста, стоя у порога, рычала. Все внутри у меня дрожало; я молча выжидала, не спуская с двери глаз. Но вдруг исчезло напряжение, Веста отошла от порога, дверь уже больше не сотрясалась, слышен был шум подъезжавшего автомобиля. И через несколько минут Ольга была уже у двери и звала меня.

— Саша, Саша, отопри! Уехал капитан Макензи! Тот самый, который на днях приезжал, якобы с поручением от твоего брата Сергея! Это же был он!..

— Макензи… уехал… что случилось? — И не успела я спросить, как вижу, что посреди двора стоит грузовик. Это наш мясник со своим помощником привезли нам мясо.

Громадная черная машина с тремя мужчинами — я заметила, что один был с бородой и в картузе, — быстро катила вниз по дороге, под гору.

— Скорей, скорей, звонить в полицию! — Но полиция за 17 миль! Пока дозвонились, пока полиция поняла, в чем дело, а быть может, и не поняла и не поверила нашему рассказу, капитан Макензи, он же персидский торговец коврами, он же товарищ коммунист, со своими спутниками был уже далеко.

СМЕРТЬ ИЛЬИ ЛЬВОВИЧА

Жизнь — сон, смерть — пробуждение.

Л. Толстой

Мой брат Илья умирал в нью–хейвенской больнице.

Он сильно страдал от боли в печени, задыхался. Постепенно это сильное большое тело разрушалось, разъедаемое раком. Он был один. Надя, его жена, жила в Нью—Йорке и только изредка навещала его.

Я старалась приезжать к нему как можно чаще. В Нью—Хейвен мне было ближе ездить, чем в Саутбери, где жил мой брат. Он всегда трогательно радовался моим приездам.

— Саша, — как–то сказал он мне, — ты уже не можешь мне помочь жить, помоги мне умереть. Сначала трудно было, — продолжал он, — вот жил, надеялся, что заработаю изобретением одним, получу деньги. Посадил фруктовые деревья, ждал, когда плодоносить будут, а теперь ждать от жизни нечего — надо умирать. Все думаю, перед кем я был виноват в жизни, и у всех у них мысленно прошу прощения. Очень виноват перед… — И он мне рассказал целую историю. — Если когда–нибудь встретишь этого человека, скажи ему, попроси простить меня.

Диктовал мне письма всем родным… прощальные, и тоже у всех просил прощенья.

Как–то раз я приехала, а он радостный такой.

— Саша, новое занятие себе придумал, — сказал он. — Жить я уже не буду. Себе желать ничего не могу. Так вот я и придумал. Я теперь всех перебираю близких и думаю о том, что каждому из них нужно, чего бы я для каждого из них пожелал, и вот лежу и думаю. — По–видимому, он не хотел говорить слова «молился». Мысли, слова выросли для него, превратились в его святая святых, которой касаться надо было бережно, осторожно.

В другой раз он мне сказал: «Знаешь, Саша, на меня страшное впечатление призвела смерть Семена» — Семен был друг детства моих старших братьев, крестник моей матери, и всю жизнь, до революции, Семен был у нас поваром. Он умер в Ясной Поляне от рака печени. Умер с ропотом, со страшным душевным страданием, не смирившись.

— Я должен смириться, принять как посланное… В другой раз я пришла к нему, он был очень расстроен.

— Слушай, — сказал он. — Сосед, слышишь? Вот так продолжается часами, днями. Иногда среди ночи криком кричит. Тяжко…

— О Господи, Господи! — раздавалось в следующем отделении. — Господи, я не хочу умирать. Не хочуууу! — Голое повышался до крика, затем снова понижался. — Подумать только… Такая красивая машина, только что купил погребец, холодильник… И мы едем с женой во Флориду… Взяли провизию, кофе в термосе… А там солнце, тепло, пальмы, море… Мы ходим в одних купальных костюмах по пляжу… Ах, как жжет солнце… — И вдруг снова крик: — Не хочууу, доктора, позовите доктора!

Иногда он затихал, но ненадолго, и снова начинал кричать:

— Проклятие, проклятие… — Голос прерывался стонами, дрожал. — Почему Бог такой злой… Я не хочу умирать. Мы только что собрались. Ах, если бы знали, какая у нас машина… Купили для Флориды.

— Бедный, — говорил Илья, — бедный, как Семен повар, не может смириться!

А вечером пришел доктор. И было еще хуже.

— Спасите меня, спасите, — кричал старичок. — Аааааа…. ааааа… — кричал он с пронзительным визгом. — Дайте лекарство, помогите! К чему вы приходите, если не можете помочь! — И так шло до тех пор, пока не впрыскивали морфий, тогда он затихал, брат тоже успокаивался, и мы могли разговаривать. А говорили мы так, как можно говорить только перед лицом смерти, то есть перед лицом Божиим. Без прикрас, без сентиментов, всегда имеющих место в разговорах здоровых, нормальных людей. Говорили о смерти, мы оба верили, что смерти нет. Я знала, как напряженно думал брат, как глубоко и основательно он готовился к переходу. Каждое слово его было веско и значительно, и невольно он заразил меня этим настроением. Я изо всех сил тянулась вместе с ним, так насыщена я была его серьезным, каждую минуту приближающимся к Богу душевным состоянием.