Виктория Габышева - Любовь, или Пускай смеются дети (сборник)

• Название: Любовь, или Пускай смеются дети (сборник)
• Автор: Виктория Габышева
• Издательство: Литагент «1 редакция»0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-82685-8

У Кати было несчастливое детство: мать настолько сильно любила отца, что для нее не существовало больше никого. Вот и выросла девочка с ощущением сиротства, с обидой на мать и подсознательной готовностью повторить ее судьбу… Так начинается рассказ Маши Трауб. А в рассказе Андрея Геласимова ситуация противоположная – даже страшный ярлык неполноценного ребенка не мешает матери по-настоящему любить свое дитя.

В этом сборнике – рассказы о детях, смеющихся и плачущих, счастливых и несчастных, которые ждут самого главного – любви.

---

Хозяйка квартиры, пожилая алкоголичка, вздыхала и качала головой, глядя на растущий Зойкин живот. Но деньги брала – ей надо было на что-то пить и чем-то закусывать. Деньги заканчивались, курьерский заработок не спасал.

Потерпев неуплату какое-то время, старушка-алкоголичка явилась в квартиру с неопрятным мужиком и с порога заявила:

– Все, Зойка, теперь он будет на твоей койке жить.

– А мы и вдвоем можем, – скабрезно улыбнулся мужик.

Зойка, ничего не ответив, быстро покидала в сумку вещи и снова отправилась в никуда. Вышла на улицу, на последние деньги поймала машину, попросила:

– К вокзалу.

По дороге уткнулась головой в стекло. Ни одной мысли, никакого плана. На светофоре вдруг увидела Игоря. Он стоял по-прежнему красивый, уверенный в себе, держал за руку симпатичную девушку и что-то увлеченно ей рассказывал. Только вот божественного в нем ничего не осталось. «Сволочь», – лениво подумала Зоя и обрадовалась – отпустило. Выходя из машины, зачем-то прихватила большой водительский пуховик. Хотя было зачем. Зима приближалась, а на Зойке тонюсенькая осенняя ветровка. Из старой детдомовской куртки она давно выросла, а вещи, что покупали ей в семье Игоря, на вынос не дали. «Take away» в программу обслуживания не входил.

На вокзале купила билет до первой попавшейся станции – подальше и подешевле. Оказалось, симпатичный городок и даже не слишком маленький. Можно затеряться, родить, а потом уже придумать, как устроить свою разломанную жизнь.

«И как ее устроить?» – думала Зойка, уперевшись головой в стекло, пока старенький «жигуленок» вез ее по нужному адресу. Сверток на ее плече заворочался и запищал. Зойка посмотрела в кулек: личико сморщенное, глазки тусклые, голова лысая, ручки – закорючки. Вдруг подумалось с умилением: «Доченька». Зойка шмыгнула носом. Стоп! Стоп! Самой бы выжить. Все давно решено. Эту в «окно жизни», а самой как-нибудь устроиться. В кулинарное пойти учиться или на парикмахера. Хорошие профессии, денежные, а как устроится, тогда ребенка и заберет.

Наивно? Очень. По-детски? Ужасно. Но зато по-человечески.

– Приехали. – Водитель оборачивается к пассажирке. – Давай, помогу. – Он обходит машину и открывает заднюю дверь. – Ну, давай руку.

– Я сама. – Зойка отшатывается. – Но сил нет не то чтобы выйти из машины, а даже пошевельнуться.

– Пойдем, пойдем, детка. – Сердобольный мужичок вытягивает Зойку из машины, и она неловко валится на снег вместе с ребенком.

– Ай-ай-ай! – Водитель подхватывает их на руки. – И что же ты раньше-то в больницу не поехала.

– Стойте, стойте, – Зойке кажется, что она кричит, а на самом деле с ее губ срывается еле слышный шепот, – мне в больницу нельзя. Мне только к «окну жизни». У вас же в городе есть такое. Я узнавала. Я ее оставлю временно. А в больницу нельзя. Меня оттуда в детдом и в тюрьму. – Она пытается вырваться, но мужичок оказывается крепким.

– А без больницы на погост, – сурово бросает он и упрямо тащит свою поклажу к двери с надписью: «Приемный покой». – Дура ты, – по-отечески ласково говорит он Зойке, – не найдешь потом свое дитя.

– Почему? – пищит Зойка. – Я и число сегодняшнее помню, и время. Который сейчас час? Вернусь сюда и все узнаю. Где моя девочка? Что?

– Узнаешь-узнаешь. Что усыновили твою крошку и все у нее замечательно. А кто усыновил и куда – это, извините, тайна.

– Усыновили? – пугается Зойка.

Для нее нет ничего страшнее такой перспективы. Для нее все усыновители – мерзавцы, предатели и слабаки. И она не хочет такой судьбы для своей дочери. Но как подарить ей другую? Зойка пытается спросить совета у того, кто первым проявил к ней участие. Она неожиданно понимает, что мужичок абсолютно прав. Ей Инга Константиновна даже адреса Сашки Звонцевой не дала. Ту удочерили во время Зойкиного первого похода к приемным родителям. И как Зойка ни упрашивала – письма писать буду, о жизни рассказывать, – заведующая не дрогнула: не положено.

– Если Саша захочет – сама напишет.

А кто же захочет, вырвавшись из детдома в нормальную жизнь, опять туда возвращаться. Это только у Зойки судьба – злодейка, а Сашке, видимо, повезло. Не было от нее весточки. Порвала она со своим сиротством раз и навсегда. Зойка расстраивалась, но не обижалась. Хорошо все у подружки, и ладно.

– Ладно, – шепчет Зойка, разговаривая со своими видениями.

– Вот и прекрасно, – строго говорит склонившаяся над Зоей женщина в белом халате.

Зойка мотает головой. Что за чертовщина?! Каким образом мужичок стал женщиной? Оборотень да и только! Она щурит глаза от внезапно обрушившегося на нее яркого света и снова вертит головой, пытаясь скинуть с лица какую-то странную маску, которую к ней прижимают. Она еще успевает отчаянно испугаться и хочет закричать: «Где?! Где мой сверток?!» Но наркоз оказывается сильнее.

Зойка приходит в себя и обводит глазами больничную палату, ощупывает чистое накрахмаленное белье и медленно вспоминает: ночь, машина, мужик и… ребенок. Ребенок! Девушка резко садится и вскрикивает. Болью сводит низ живота и левое запястье, из которого от толчка выскочила капельница. Отсоединились еще какие-то проводки, и непонятные приборы возле Зойкиной кровати теперь пищат что есть силы. Тут же открывается дверь, и в помещение впархивает молоденькая, пухленькая и, сразу видно, – добрая медсестричка, у которой на халате написано «Липа».

– Ты чего, девонька, удумала? Тебе вставать нельзя. Вот полежишь еще чуток, окрепнешь, и тогда мы с тобой вместе попробуем.

От прикосновения ласковых рук Зойке сразу становится легче. Она послушно укладывается, тем более что сил сидеть больше нет. И все же она не забывает спросить:

– Дочка. Где моя дочка?

– Ой, такая девочка хорошая! Все детское отделение не нарадуется. И здоровенькая, и кушает хорошо. Повезло тебе! Как назовешь-то?

– Анютой, – шепчет Зойка мамино имя.

– Красиво. А кто у тебя роды принимал? – как бы между прочим интересуется медсестра. Ясное дело, хотят найти виноватых и привлечь. Только и привлекать некого.

– Сама я.

– Как это сама? Что за ерунда!

– Вот именно, что ерунда. Ну, помучилась пару суток. Думала, помру уже, а потом она вылезла. Я ножик нащупала, по пуповине чиркнула, потом простынь минералкой смочила, обмыла ребеночка. Я все как надо сделала, вы не думайте. И укутала, чтобы не простудилась.

– Как надо, как надо, – вздыхает медсестра, укрывая заснувшую слабенькую девочку.

Через несколько дней Зойка под руководством доброй и внимательной Липы уже сносно справляется с Анюткой: кормит, пеленает, чистит носик и ушки, обрабатывает пупочек, сюсюкает. Ей и страшно, и интересно, и ужасно волнительно. Их скоро выписывают в новую взрослую жизнь, и это замечательно, волшебно и очень ответственно.

Анютка сладко спит в своем кювезе, Зойка лежит на кровати и лениво листает журнал. В палату заходит заведующая роддомом – та самая женщина, что разговаривала с ней строгим голосом в приемном покое. И Зойка тут же подхватывается, неуклюже вскакивает и застывает солдатиком. Разве что чести не отдает.

– Ну, как вы? – Заведующая наклоняется над кювезом.

– Все хорошо.

– Завтра в путь?

Зойка кивает.

– Боишься? – Врач участливо кладет руку на Зойкино плечо.

– Немного, Мария Степановна. Ну, знаете, как примут, что скажут.

– Ничего не скажут, а примут хорошо.

– И все-таки…

– После того, что ты прошла, бояться нечего. И как только ты оказалась в том заброшенном доме?

– Просто нашла его и жила.

– А чем питалась?

– Да чем придется. Немного напопрошайничаешь, и на хлеб хватает.

– Эх, Зоя, Зоя, и где была твоя голова? Почему сразу к нам не пришла?

Зойка молча опускает голову. Ей нечего сказать. Все ее стоны про боязнь тюрьмы и детского дома Мария Степановна слышала уже раз сто.

– Ладно, девочка, все хорошо, что хорошо заканчивается. Главное, все живы, и даже матку тебе спасли, а ведь уже сепсис начался. – Заведующая укоризненно качает головой, и Зойка краснеет.

– Ну ладно, ладно, – смягчается врач и обнимает девушку. – Все у тебя будет хорошо. Ты молодец, Зоя. Главное, ты теперь не одна. Есть люди, которые помогут. Все, моя дорогая, отдыхай.

Мария Степановна убегает по своим делам, а Зойка снова ложится на кровать. В кармане халата она теребит бумажку с адресом приюта, где ее ждут. Там живут такие же девушки, как она, с маленькими детьми. И не просто живут, а приобретают профессию и только потом уезжают в самостоятельную жизнь.

Зойка уедет в Зареченск. Как знать, возможно, Танька Громушкина все еще там. А если не Танька, так хоть кто-нибудь. А если никого, то хотя бы улицы, дома, деревья, воздух ее счастливого детства. И там у Зойки все будет хорошо. Теперь обязательно все будет хорошо. Она выучится на повара, или на парикмахера, или даже на косметолога, или… Да неважно на кого. Зойка с умилением смотрит на крохотное, сморщенное личико. Права Мария Степановна. Ох как права. Важно только то, что она теперь не одна. Они – Зойка и Анютка – теперь вместе.