Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

• Название: Божественная комедия. Чистилище
• Автор: Данте Алигьери
• Жанр: Проза

«Божественная комедия. Чистилище» – вторая часть шедевральной поэмы великого итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери (итал. Dante Alighieri, 1265 – 1321).*** Данте Алигьери заслуженно называют «отцом итальянской литературы». Заблудившись в дремучем лесу, Данте встречает поэта Вергилия, и отправляется с ним в путешествие по загробному миру. Пройдя девять кругов Ада, поэты оказываются в Чистилище, где находятся люди, успевшие перед смертью покаяться в своих грехах. Чтобы попасть в рай, они должны очиститься, испытав муки за свои прегрешения. Две другие части этого гениального произведения – «Ад» и «Рай». Данное издание содержит уникальный редкий перевод Дмитрия Мина, выполненный в 1855 году.

---

Песнь двадцать первая

Пятый круг: сребролюбивые. – Стаций. – Причина сотрясения горы. – Встреча Стация с Виргилием.

1. Врожденной жаждой, только тою влагой
В нас утоляемой, которой дар
Был Самарянкой выпрошен, как благо;[847] —

4. Томился я, и мчал усердья жар[848]
Меня тропой, где всюду горесть дышит,
И я скорбел при виде Божьих кар.

7. И как в пути (о чем Лука нам пишет)
Христос явился двум ученикам,
Из гробовой уже пещеры вышел,[849] —

10. Вот! – вслед нам шедший дух явился там,[850]
Глядя на сонм, лежавший под заклятьем;[851]
Но стал нам виден лишь тогда, как сам

13. Проговорил: – Да даст Господь мир братьям![852] —
Мы оглянулись тотчас, и поэт,
Послав ему привет руки поднятьем.

16. Сказал ему: – В бессмертный свой совет[853]
Тебя да примет с миром Суд безгрешный,
Как вверг меня в изгнанье вечных бед.[854]

19. – Как? – дух сказал, меж тем как шли мы спешно;[855]
Вам Господом путь в гору возбранен?
Кто ж вас, теней, привел из тьмы кромешной?

22. И вождь: – Коль вник ты в смысл на нем письмен.[856]
Начертанных десницей, вход брегущей,[857] —
Поймешь, что быть средь добрых должен он.[858]

25. Но как ему и день и ночь Прядущей
Нить дней еще ведется с прялки той,
Где Клото вьет кудель всей твари сущей,[859] —

28. То в нем душа, нам будучи сестрой,[860]
Здесь странницей могла ль быть одинокой,
Глядя на все не так, как я с тобой?[861]

31. Вот почему из пасти бездн широкой[862]
Я взят в вожди и буду им ему,
Доколь вести здесь может ум высокий.[863]

34. Но объясни, коль можешь, почему
Дрожит гора, и от вершин до моря
Что значит клик по Божьему холму?

37. Вопрос в мои желания, – им вторя, —
Как нить в ушко иглы попал: во мне[864]
От жажды той уж часть отпала горя.

40. И дух: – Ничем здесь в Божьей вышине
Не рушится религия святая,[865]
И все всегда законно в сей стране.

43. От всех премен изъят здесь воздух края.
Все из себя берут здесь небеса,
Обычный строй в сем мире сохраняя.

46. Не падают ни иней, ни роса.
Ни дождь, ни снег здесь выше той поляны.
Где трон из трех ступеней поднялся.[866]

49. Здесь нет и туч; безвестны здесь туманы,
Ни молнии; ни Тауманта дщерь,[867]
Что ниже там меняет часто страны.[868]

52. Восходит здесь и пар сухой, поверь,[869]
Не выше тех трех сказанных ступеней,
Где Страж Петра оберегает дверь.

55. Там, может быть, дрожит сильней, иль меней[870]
Гора по той вине, что ветр там скрыт
В земле; но выше – нет землетрясений.

58. Дрожит здесь край, как скоро дух свершит
Срок искуса, и встанет, иль почует
К полету мощь, и гимн тогда гремит.[871]

61. Что срок сверше, – то воля знаменует;
Она, парить всегда имея дар,
Объяв вдруг душу, крылья ей дарует.

64. Парить же ей сперва мешает жар
Желанья, им же, как влеклась вначале
К греху, так днесь – к перенесенью кар.

67. И я, лежавший пять веков в опале.[872]
Лишь вот, теперь, почуя волю; мчусь
В тот лучший мир, где боле нет печали.[873]

70. Вот почему горы ты видел трус,
И на горе душ скорбных внял хваленьям
Творца, Его ж молю, чтоб снял с них груз.[874]

73. Так он сказал, и, как мы с наслажденьем
Тем большим пьем, чем больше жажда в нас, —
Так был я полн безмерным упоеньем.

76. И вождь: – Так вот та сеть, что держит вас![875]
Теперь я вижу, что дает вам волю,
Чем вызван трус и чем веселья глас.

79. Но кто ты был? спросить себе позволю;
И почему – скажи мне – пять веков
Томился ты, прикованный здесь к полю?

82. – В те дни, как Тит, ведом Царем миров,[876]
За язвы мстил, из коих лицемеры
Исторгли продану Иудой кровь,[877] —

85. Под званием, дающим честь без меры,[878]
На свете том», так дух сказал в ответ,
Я славен был, но жил еще без веры.

88. Столь сладостным я духом был согрет,[879]
Что мне, тулузцу, Рим открыл чертоги.[880]
Где миртами венчался я, поэт.[881]

91. Меня зовут там Стацием; тревоги
Воспел я Фив, воспет мной и Ахилл;
Но со второй я ношей пал в дороге.[882]

94. Во мне посеял искру жара пыл,[883]
Божественный, где видим столько благ мы,
Что свет его миллионы озарил, —

97. Пыл Энеиды той, в ее ж стихах мы
Имели мать, и няньку иногда,[884] —
Без них наш труд не весил бы и драхмы.[885]

100. И для того, чтоб в веке жить, когда
Виргилий жил, я б лишний год согласен
Был здесь пробыть под узами суда![886]

103. Виргилий тут вперил свой взор, безгласен.[887]
В меня, мне знаком повелел молчать;
Но труд у нас над волею напрасен:

106. Смех и слеза умеют выступать[888]
За вызовом их быстро так, что тщетны
Усилья прямодушных их сдержать.[889]

109. Я улыбнулся, как бы в знак ответный.
И бросил взор мне Стаций, смолкший вмиг.
В глаза, где в нас все помыслы заметны.

112. – О если хочешь, чтоб ты в рай проник,
Зачем, скажи, так молнией улыбки,[890] —
Он вопросил, – твой озарился лик?

115. Молчать, иль нет? Борясь, как парус зыбкий
Меж двух противных ветров, я вздыхал,
И вздохов смысл был понят без ошибки

118. Вождем моим: – Не бойся! – он сказал,
– Открой ему все то, чего боишься
Открыть, чтоб он не тщетно вопрошал.

121. И я затем: – Быть может, ты дивишься,
О древний дух, улыбке уст моих;
Но ты сейчас и больше изумишься.

124. Тот, кто возвел мой взор до граней сих,
И есть Виргилий, у кого приял ты
Всю мощь воспеть небесных и земных!

127. Коль смысл другой моей улыбке дал ты. —
Рассей обман, и знай, что ей виной
Лишь только то, что здесь о нем сказал ты.

130. Уж он припал, чтоб обхватить рукой
Ему колена; но мой вождь: – Брат милый![891]
Оставь; ты тень, и тень перед тобой.[892]

133. И он, вставая: – Здесь пойми все силы
Любви моей, коль до того забыл
Я нашу призрачность, что тень могилы[893]

136. Обнять тебя, как тело, тщетно мнил.

Песнь двадцать вторая

Подъем в шестой круг. – Стаций, его грех и обращение в христианство. – Знаменитые люди древности в Лимбе. – Шестой круг; чревоугодники. – Мистическое дерево. – Примеры воздержания.

1. Уж Ангел Божий сзади нас остался,[894] —
Тот Ангел, что в шестую вводит высь,
И знак с меня еще при этом снялся.[895]

4. И тех, что сердцем Правде предались.
Он назвал нам: «Beati»; но глаголы
На sitiunt внезапно прервались.[896]

7. И легче здесь, чем в пройденные долы.[897]
Я восходил, и мне стремиться вслед
Тех легких душ уж не был труд тяжелый.[898]

10. – Мы любим тех, – так начал мой поэт;[899]
В ком к нам горит любовь без лицемерья.
Коль скоро жар их выказан на свет.

13. Так я, – лишь в глубь геенского преддверья[900]
Весть Ювенал принес мне о твоей[901]
Любви ко мне, – предался, полн доверья,

16. Тебе душой: ведь можно нам людей
Заочно причислять к родному кругу…
И жалко мне, что путь здесь не длинней.[902]

19. Но объясни, и мне прости, как другу?
Коль будет мной ослаблена узда[903]
Речей, – и мне окажешь тем услугу:

22. Как мог впустить ты скупость без стыда[904]
Во грудь свою, при мудрости толикой,[905]
Так развитой при помощи труда?

25. С улыбкой легкой Стаций светлоликий[906]
Ответил так: – Глагол мне каждый твой —
Залог любви, о наш певец великий.

28. Как часто видим вещи пред собой,
Влекущие к сомненью ум тревожный
От истинных причин их, скрытых мглой![907]

31. Ты, видя круг, где был я, – вывод ложный,
Как кажется, из этого извлек,
Что будто я был злата раб ничтожный.[908]

34. О, нет! поверь, я слишком был далек
От скупости; на много ж лунных сроков[909]
За грех иной Господь меня обрек,[910]

37. И не восстань я от святых уроков,
Тобой преподанных, когда, к стыду
Людей, взывал ты против их пороков,

40. Сказав: – В какую ты влечешь беду,
О, проклятая алчность смертных к злату![911]
Вращая камни, дрался б я в аду.

43. Лишь тут поняв, как тянет нас к разврату[912]
Рук наших ненасытность, – много слез[913]
Там пролил я за добрых чувств утрату.

46. О! сколько мертвых встанет без волос[914]
На головах за то, что так упрямо[915]
В том зле коснели вплоть до смертных гроз!

49. Коль грех какой противоречит прямо
Другому свойством, – знай, он рядом с ним[916]
Здесь должен сохнуть в казни той же самой,[917]

52. И коль мой грех был в том кругу казним,
Где род скупцов слезами платит дани,
То лишь затем, что так противен им.[918]

55. – Но в том, что братьев двух жестоких брани —
Двойную скорбь Иокасты – ты воспел,
Спросил творец пастушеских сказаний,[919]

58. И в том, что лирой Клио ты гремел,[920]
Не видим мы, чтоб вера просветила
Твой ум, a без того нет добрых дел.[921]

61. Какое ж солнце, или чьи светила
Так разогнали мрак твой, что развил
Ты вслед за Рыбарем свои ветрила?[922]

64. И он ему: – Ты первый мне открыл
К Парнасу путь, к священным Муз беседам;
Ты первый мне о Боге мысль внушил.[923]

67. Ты поступал, как тот, кто в ночь, неведом,
Сам в мраке, – сзади светоч свой несет
И светит всем, за ним идущим следом,[924]

70. Когда ты пел: – Век новый настает;
Вернулась правда, мир уж не туманен,
И с неба к нам нисходит юный род![925]

73. Тобой, поэт, тобой я христианин![926]
Но в краски окунуть я кисть горю
Желаньем, чтоб рассказ мой не был странен.[927]

76. На целый мир уж разливал зарю
Свет чистой веры, сеемой послами.[928]
Покорными их вечному Царю.

79. И новая их проповедь с словами[929]
Твоими так была во всем сходна,
Что тех послов я стал считать друзьями.

82. И были святы мне их имена;
Когда ж томил Домициан их в иге,[930] —
Я не без слез сносил их бремена

85. И помогал им несть цепей вериги.
Покуда жил, их веры благодать
Превознося превыше всех религий.

88. И прежде чем ввел в Фивы греков рать,[931]
Крестился я; но, робкому поэту,
Мне страх велел религию скрывать,

91. Язычником на вид являясь свету.
И, вот я больше четырех веков
В кругу четвертом был за слабость эту.[932]

94. Теперь и ты, поднявший мне покров
Со сказанных тех благ, – скажи по чести,[933]
Пока не весь прошли мы этот ров,[934] —

97. Не знаешь ли: где друг Теренций вместе[935]
С Цецилием? Где Плавт? Варрон? Страшусь,[936] —
В аду они! но где? в каком там месте?

100. – Они, и я, и Персий – весь союз[937]
Певцов, – ответил вождь, – мы все вкруг Грека,[938]
Что млеком вскормлен был рукою Муз,[939] —

103. Все в первом круге тюрьм слепых от века![940]
Там часто речь ведем мы о скале[941] —
Обители кормилиц человека.

106. Там Еврипид и Антифон! В числе
Других там греков тени – Агатона
И Симонида с лавром на челе.[942]

109. Из героинь твоих там Аитигона,
Дейфила, Аргия и до сих пор
Печальная Исмена. Там – матрона,

112. Что указала ключ Лангийский с гор;
Там дщерь Терезия с Фетидой вкупе
И Дейдамия посреди сестер.[943]

115. Уж два поэта, смолкнув на уступе,
Вкруг озирались, выведя меня[944]
Ущельем к новой кающихся купе.

118. И отошли уж из прислужниц дня
Четыре вспять, и пятая предстала,
Подъемля кверху дышло из огня,[945] —

121. Когда мой вождь: – Я думаю, сначала
Плечом должно нам вправо повернуть
К окраине, как делали бывало.[946]

124. И навык нас не мог уж обмануть —
Мы смело шли, тем боле без смущенья,
Что Стаций сам одобрил этот путь.[947]

127. Они шли впереди и, полн смиренья,[948]
Я вслед один под говор речи их,
Учась от них искусству песнопенья.

130. Но сладостный их голос вдруг притих
Пред деревом, стоявшим средь тропины,[949] —
Все в яблоках душисто-золотых.[950]

133. Как ель от ветви к ветви до вершины
Сужается, – сужалось это вниз,
Чтоб вверх не смел подняться ни единый.[951]

136. С той стороны, где загражден карниз,[952]
Свергался с гор ключ чистый в блеске света,
И на листву струи его лились.[953]

139. Лишь подошли ко древу два поэта,
Как чья-то речь из листьев раздалась:[954]
– Нужна для вас впредь будет пища эта.[955]

142. Потом: – Мария более пеклась
О честном брачном пире, чем о пище
Для уст своих, молящихся о вас.[956]

145. И не было питья вкусней и чище
Воды для римлянок, и Даниил,[957]
Гнушаясь яств, снискал небес жилище.[958]

148. Блеск золота век первый всюду лил:[959]
Вкус желудей не мнился злом толиким,
И каждый ключ, как нектар, сладок был.

151. Акридами пустынь и медом диким
Креститель ваш питался, чтоб потом
Явиться в мир столь славным и великим,[960] —

154. Как говорит Евангелье о том.[961]

Песнь двадцать третья