Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

• Название: Божественная комедия. Чистилище
• Автор: Данте Алигьери
• Жанр: Проза

«Божественная комедия. Чистилище» – вторая часть шедевральной поэмы великого итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери (итал. Dante Alighieri, 1265 – 1321).*** Данте Алигьери заслуженно называют «отцом итальянской литературы». Заблудившись в дремучем лесу, Данте встречает поэта Вергилия, и отправляется с ним в путешествие по загробному миру. Пройдя девять кругов Ада, поэты оказываются в Чистилище, где находятся люди, успевшие перед смертью покаяться в своих грехах. Чтобы попасть в рай, они должны очиститься, испытав муки за свои прегрешения. Две другие части этого гениального произведения – «Ад» и «Рай». Данное издание содержит уникальный редкий перевод Дмитрия Мина, выполненный в 1855 году.

---

Песнь двадцать вторая

Подъем в шестой круг. – Стаций, его грех и обращение в христианство. – Знаменитые люди древности в Лимбе. – Шестой круг; чревоугодники. – Мистическое дерево. – Примеры воздержания.

1. Уж Ангел Божий сзади нас остался,[894] —
Тот Ангел, что в шестую вводит высь,
И знак с меня еще при этом снялся.[895]

4. И тех, что сердцем Правде предались.
Он назвал нам: «Beati»; но глаголы
На sitiunt внезапно прервались.[896]

7. И легче здесь, чем в пройденные долы.[897]
Я восходил, и мне стремиться вслед
Тех легких душ уж не был труд тяжелый.[898]

10. – Мы любим тех, – так начал мой поэт;[899]
В ком к нам горит любовь без лицемерья.
Коль скоро жар их выказан на свет.

13. Так я, – лишь в глубь геенского преддверья[900]
Весть Ювенал принес мне о твоей[901]
Любви ко мне, – предался, полн доверья,

16. Тебе душой: ведь можно нам людей
Заочно причислять к родному кругу…
И жалко мне, что путь здесь не длинней.[902]

19. Но объясни, и мне прости, как другу?
Коль будет мной ослаблена узда[903]
Речей, – и мне окажешь тем услугу:

22. Как мог впустить ты скупость без стыда[904]
Во грудь свою, при мудрости толикой,[905]
Так развитой при помощи труда?

25. С улыбкой легкой Стаций светлоликий[906]
Ответил так: – Глагол мне каждый твой —
Залог любви, о наш певец великий.

28. Как часто видим вещи пред собой,
Влекущие к сомненью ум тревожный
От истинных причин их, скрытых мглой![907]

31. Ты, видя круг, где был я, – вывод ложный,
Как кажется, из этого извлек,
Что будто я был злата раб ничтожный.[908]

34. О, нет! поверь, я слишком был далек
От скупости; на много ж лунных сроков[909]
За грех иной Господь меня обрек,[910]

37. И не восстань я от святых уроков,
Тобой преподанных, когда, к стыду
Людей, взывал ты против их пороков,

40. Сказав: – В какую ты влечешь беду,
О, проклятая алчность смертных к злату![911]
Вращая камни, дрался б я в аду.

43. Лишь тут поняв, как тянет нас к разврату[912]
Рук наших ненасытность, – много слез[913]
Там пролил я за добрых чувств утрату.

46. О! сколько мертвых встанет без волос[914]
На головах за то, что так упрямо[915]
В том зле коснели вплоть до смертных гроз!

49. Коль грех какой противоречит прямо
Другому свойством, – знай, он рядом с ним[916]
Здесь должен сохнуть в казни той же самой,[917]

52. И коль мой грех был в том кругу казним,
Где род скупцов слезами платит дани,
То лишь затем, что так противен им.[918]

55. – Но в том, что братьев двух жестоких брани —
Двойную скорбь Иокасты – ты воспел,
Спросил творец пастушеских сказаний,[919]

58. И в том, что лирой Клио ты гремел,[920]
Не видим мы, чтоб вера просветила
Твой ум, a без того нет добрых дел.[921]

61. Какое ж солнце, или чьи светила
Так разогнали мрак твой, что развил
Ты вслед за Рыбарем свои ветрила?[922]

64. И он ему: – Ты первый мне открыл
К Парнасу путь, к священным Муз беседам;
Ты первый мне о Боге мысль внушил.[923]

67. Ты поступал, как тот, кто в ночь, неведом,
Сам в мраке, – сзади светоч свой несет
И светит всем, за ним идущим следом,[924]

70. Когда ты пел: – Век новый настает;
Вернулась правда, мир уж не туманен,
И с неба к нам нисходит юный род![925]

73. Тобой, поэт, тобой я христианин![926]
Но в краски окунуть я кисть горю
Желаньем, чтоб рассказ мой не был странен.[927]

76. На целый мир уж разливал зарю
Свет чистой веры, сеемой послами.[928]
Покорными их вечному Царю.

79. И новая их проповедь с словами[929]
Твоими так была во всем сходна,
Что тех послов я стал считать друзьями.

82. И были святы мне их имена;
Когда ж томил Домициан их в иге,[930] —
Я не без слез сносил их бремена

85. И помогал им несть цепей вериги.
Покуда жил, их веры благодать
Превознося превыше всех религий.

88. И прежде чем ввел в Фивы греков рать,[931]
Крестился я; но, робкому поэту,
Мне страх велел религию скрывать,

91. Язычником на вид являясь свету.
И, вот я больше четырех веков
В кругу четвертом был за слабость эту.[932]

94. Теперь и ты, поднявший мне покров
Со сказанных тех благ, – скажи по чести,[933]
Пока не весь прошли мы этот ров,[934] —

97. Не знаешь ли: где друг Теренций вместе[935]
С Цецилием? Где Плавт? Варрон? Страшусь,[936] —
В аду они! но где? в каком там месте?

100. – Они, и я, и Персий – весь союз[937]
Певцов, – ответил вождь, – мы все вкруг Грека,[938]
Что млеком вскормлен был рукою Муз,[939] —

103. Все в первом круге тюрьм слепых от века![940]
Там часто речь ведем мы о скале[941] —
Обители кормилиц человека.

106. Там Еврипид и Антифон! В числе
Других там греков тени – Агатона
И Симонида с лавром на челе.[942]

109. Из героинь твоих там Аитигона,
Дейфила, Аргия и до сих пор
Печальная Исмена. Там – матрона,

112. Что указала ключ Лангийский с гор;
Там дщерь Терезия с Фетидой вкупе
И Дейдамия посреди сестер.[943]

115. Уж два поэта, смолкнув на уступе,
Вкруг озирались, выведя меня[944]
Ущельем к новой кающихся купе.

118. И отошли уж из прислужниц дня
Четыре вспять, и пятая предстала,
Подъемля кверху дышло из огня,[945] —

121. Когда мой вождь: – Я думаю, сначала
Плечом должно нам вправо повернуть
К окраине, как делали бывало.[946]

124. И навык нас не мог уж обмануть —
Мы смело шли, тем боле без смущенья,
Что Стаций сам одобрил этот путь.[947]

127. Они шли впереди и, полн смиренья,[948]
Я вслед один под говор речи их,
Учась от них искусству песнопенья.

130. Но сладостный их голос вдруг притих
Пред деревом, стоявшим средь тропины,[949] —
Все в яблоках душисто-золотых.[950]

133. Как ель от ветви к ветви до вершины
Сужается, – сужалось это вниз,
Чтоб вверх не смел подняться ни единый.[951]

136. С той стороны, где загражден карниз,[952]
Свергался с гор ключ чистый в блеске света,
И на листву струи его лились.[953]

139. Лишь подошли ко древу два поэта,
Как чья-то речь из листьев раздалась:[954]
– Нужна для вас впредь будет пища эта.[955]

142. Потом: – Мария более пеклась
О честном брачном пире, чем о пище
Для уст своих, молящихся о вас.[956]

145. И не было питья вкусней и чище
Воды для римлянок, и Даниил,[957]
Гнушаясь яств, снискал небес жилище.[958]

148. Блеск золота век первый всюду лил:[959]
Вкус желудей не мнился злом толиким,
И каждый ключ, как нектар, сладок был.

151. Акридами пустынь и медом диким
Креститель ваш питался, чтоб потом
Явиться в мир столь славным и великим,[960] —

154. Как говорит Евангелье о том.[961]

Песнь двадцать третья

Шестой круг: чревоугодники. – Форезе Донати. – Нелла. – Флорентинки.

1. Меж тем как взором я блуждал по кровле
Густой листвы, как любит делать тот,
Кто жизнь свою проводит в пташек ловле,[962] —

4. Мне больший, чем отец, сказал – Вперед![963]
Не трать, мой сын, без пользы ни мгновенья[964]
Из данного нам срока на обход.

7. Я взор и шаг направил, полный рвенья,
К двум мудрецам, что разговор вели
Такой, что забывал я утомленье.[965]

10. Вдруг слышу плач и пение вдали:
«La li a mea» – с тем унылым тоном,
Что слух в восторг и жалость привели.[966]

13. – Кто там поет, отец мой, с тяжким стоном? —
Так я; и вождь: – То тени там поют,
Быть может, долг платя перед законом.[967]

16. Как путники задумчиво идут
И озирают, торопясь, в дороге
Обогнанный им незнакомый люд,[968] —

19. Так молча сонм теней, в мечтах о Боге,
То обогнав, то нагоняя нас,
Нас озирал, но в большей лишь тревоге.[969]

22. Темно и пусто было в ямах глаз,[970]
A в лицах бледность с худобой столь страшной,
Что с черепом вся кожа их срослась.

25. Так, думаю, не высох бесшабашный
Эризихтон, став кожей лишь одной
От голода, когда он съел все брашно.[971]

28. – Вот, – думал я, – сгубившие святой
Ерусалим, средь страшного разгрома
Где склеван был Марией сын родной![972]

31. Без камней перстни – их глаза! Знакомой[973]
Казалась бы в чертах их буква М
Тем, кто в лице людей читает OMO.[974]

34. И кто-б поверил, что в народе сем
Дух яблока и плеск воды прозрачной
Рождал томленье? И кто скажет: чем?

37. Еще дивился я толпе той мрачной, [975]
В полнейшем быв неведенье причин
Их худобы и чахлости невзрачной,[976] —

40. Как вот, в меня уставя из глубин
Ям черепа недвижный взор печальный,[977] —
– Откуда милость мне! – вскричал один,[978]

43. Кто б лик его узнал первоначальный?
Но тотчас я по голосу постиг,[979]
Кого таил тот вид многострадальный.

46. Как будто искра мне зажгла в тот миг[980]
О друге память, и признал я сразу
В немых чертах Форезе добрый лик.[981]

49. – О! не гляди, – молил он, – на проказу,[982]
Покрывшую мне кожу, словно ржа,
Так плоть сожрав, что вид мой страшен глазу!

52. Но, о себе самом мне речь держа,[983] —
Кто здесь вожди твои – те души обе,[984]
Мне расскажи, лишь правдой дорожа.

55. – Твой лик, уж мной оплаканный во гробе,[985]
До слез меня еще растрогал раз! —
Сказал я, чуя скорбь в его утробе;

58. Молю ж Творцом, скажи, что сушит вас?[986]
Пока дивлюсь, не жди себе ответа:
Полн дум иных, могу ль начать рассказ?[987]

61. И он в ответ: – Из вечного Совета
Мощь в древо то и в те потоки вод[988]
Нисходит – и от них в нас чахлость эта.

64. И весь поющий тут в слезах народ,
Грех очищая в жажде, в муках глада, —
Грех сластолюбья, – святость познает.[989]

67. Алкать и жаждать мы должны от взгляда
На яблоки, на блеск потоков тех,[990]
Что льются сверху с шумом водопада.[991]

70. И каждый раз, как наш свершится бег?
Мы к новому стремимся мук условью:
Мук – я сказал; сказать бы мне – утех![992]

73. И к дереву спешим мы с той любовью,
С какой Христос шел возопить: «Или!»[993]
Когда Своей Он искупил нас кровью».[994]

76. И я: – Со дня, Форезе, как с земли
Ты перешел в мир лучший – к сим чертогам,
Досель не все еще пять лет прошли.[995]

79. И если там по грешным бресть дорогам
Ты кончил прежде, чем пришла чреда
Благой той скорби, что мирит нас с Богом,[996] —

82. То как проник так скоро ты сюда?
Я мнил тебя там встретить, где годами[997]
Мы платим за греховные года.[998]

85. И он: – Взнесен над прочими кругами
Испить мучений сладкую полынь[999]
Я горькими моей вдовы слезами:

88. Молитвой Неллы, полной благостынь,[1000]
Быв взят с брегов, где души ждут в томленье,
Я мук избег всех остальных твердынь.[1001]

91. И тем щедрей Господь в благоволенье
К моей вдовице, радости моей,
Чем реже зрим мы жен в благотворенье.

94. В Барбаджии Сардинской ведь скромней.[1002]
Стыдливее наряд на женском поле,
Чем в той Барбаджье, где мы жили с ней![1003]

97. О, милый брат мой! Что ж сказать мне боле?
Уже в виду передо мною час
(И ждать уже недалеко дотоле),

100. Когда в церквах дадут с кафедр приказ,
Чтоб запретить бесстыжим флорентинкам
Везде ходить с грудями напоказ.

103. Каким дикаркам или сарацинкам[1004]
Закон потребен, светский иль иной,
Чтоб не таскались нагишом по рынкам?[1005]

106. Но если б знал бесстыдниц легкий рой,
Какие рок им приготовит шутки, —
Давно б они подняли страшный вой.[1006]

109. И скорбь придет – коль мы предвидеть чутки,
Скорей, чем пух покроет щеки тем,
Кому на сон поют там прибаутки.[1007]

112. Но, брат, не будь к моленьям доле нем:
Не я один, но вот – все наше племя
Глядит туда, где свет погас совсем.[1008]

115. И я ему: – припоминая время,
Чем я тебе, чем ты мне был, – в груди[1009]
Ты мук своих лишь тем умножишь бремя.

118. Из жизни той вот тем, что впереди,
Я выведен, когда вам круглолицей
Являлась здесь сестра того – гляди…[1010]

121. (Он солнце указал). Меня темницей[1011]
Средь истинных провел он мертвецов[1012]
С сей плотью истинной, грехов должницей.

124. Исшел оттуда, он мне был покров,[1013]
Всходя, кружась здесь по горе, что правит
Вас, сгорбленных в том мире от грехов.[1014]

127. Но в сем пути меня он лишь направит
До Беатриче, где, как мне сказал,[1015]
Расстанется и с ней меня оставит.

130. Виргилий то – мой вождь (и указал
Я на него). A эта тень другая —
Тот, для кого все царство ваших скал

133. Днесь потряслось, родив его для рая.[1016]

Песнь двадцать четвертая