Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

• Название: Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания
• Автор: Павел Ефремов
• Издательство: Квадрига
• Жанр: Военное
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91791-033-8

Писать о флоте всегда нелегко. А тем более о подводниках. Не говоря уже об атомных подводных лодках. Знатоки сразу разберут по косточкам, найдут массу огрехов. Иной маститый адмирал, давно забывший бурное лейтенантское прошлое, раздраконит любое повествование, которое не сходится с его прилизанными мемуарами и официальной точкой зрения. Когда читаешь оды некоторых заматерелых начальников и бывших замполитов, посвященные самим себе, становится неловко и очень обидно. В этих книгах все неудержимо радуются возможности написать заметку в стенгазету вместо заслуженного отдыха, ходят в отутюженных стерильных одеждах, корабли отшвартовываются от пирсов исключительно силой воли начальников, а не благодаря усилиям швартовной команды…

И мне до боли захотелось написать. И не так, как пишут флотоводцы, потерявшие флот. А как есть и как было. И смех и грех. Что получилось — перед Вами.

---

После того как старпом распустил всех из центрального поста, я подошел к нему и с проникновенной жалостью в голосе попросил:

— Валь! Спать хочу, дальше некуда. Вчера здорово посидели. А тут полдня в штабе промотался, голову на подушку не положил. Я после обеда на построение не выйду, подремлю?

Пашков, тактично не упоминая о концерте у моей двери, которого я «не слышал», и чувствуя свою вину передо мной, кивнул головой.

— Иди, отдыхай. Я Витька еще час назад в каюту отправил. Он тут голову на все приборы ронял. Да, а вечером приходи ко мне. Моя на грибы зовет.

И я с чистой совестью отправился спать.

Через четыре года, когда мы уже были гражданскими людьми, Витька, помогая Валентину на даче, рассказал ему, как я обвел его вокруг пальца. Пашков, по рассказам, хохотал, как безумный. А если бы он знал все.

Путч и все остальное…

Жить будем плохо, но недолго.

Маршал Д. Т. Язов

Когда меня спросят, где я был утром 19 августа 1991 года в судьбоносный для зарождающейся российской демократии день, я честно и с гордостью отвечу: спал на вахте. Крепким флотским сном. И что самое удивительное, совершенно не переживал ни за отца перестройки, ни за свежевылупленного президента России. Спать очень хотелось. Мы ведь занимались привычным делом, а не митинговали. Ходили в автономки, несли боевые дежурства, а попутно строили родильные дома и чинили канализацию. И использовали каждую свободную минуту, чтобы сбегать домой или выспаться. Стыдно, конечно, перед потомками, но что делать!

Вечером 18 августа я заступил на самую приятную для управленца корабельную вахту — дежурным по ГЭУ. Проверил механизмы, расхолодил первый контур, после чего с чистой совестью затопил сауну и залез в нее часа на два. Это был спокойный воскресный день, на редкость теплый и солнечный. После баньки вылез на пирс, часок поудил рыбу, потрепал языком с одноклассником, дежурившим на соседнем корабле, и уполз спать в каюту.

Проснулся я утром от энергичного потряхивания. Надо мной нависла фигура помощника дежурного по кораблю мичмана Мотора.

— Паша! Вставай. Завтрак принесли. И, знаешь, там по радио говорят, что переворот какой-то. Горбатого то ли сняли, то ли арестовали. Вообще, бредятина какая-то! Я связистов попросил, пущай трансляцию по всему кораблю включат. А то скучно в центральном. Хоть послушаем.

Я нехотя вылез из-под одеяла. Сон сном, а завтрак — святое дело.

— Мефодич, а наши с построения еще не вернулись?

Понедельник — день особенный. По утрам вся флотилия строится на плацу возле штаба и внимает наставлениям высокого начальства. Несколько тысяч человек в любую погоду получают дозу просто-таки жизненно необходимой информации, потом в течение часа весело занимаются шагистикой с пением любимых строевых песен, а затем разбегаются по кораблям на политзанятия. Так было во все времена. И сегодня тоже.

— Не вернулись. Рано еще. Часов в девять подгребут.

Встал. Умылся. Сварил кофе в каюте, взял чашку и пошел в кают-компанию. Вестовой подал завтрак. В углу дежурный связист мичман Земляев возился со стационарным радиоприемником.

— Чего, Коля, не хочет вещать?

Земляев отрицательно покачал головой.

— Не хочет, собака. Сейчас на один-пятый-бис отсек включу.

Приемник пошипел, поскрипел и вдруг заговорил ровно и без помех:

— Сегодня. Государственный Комитет… ради спасения страны. Янаев… сохранять спокойствие.

Слушали молча, тщательно пережевывая пищу. Дежурный по кораблю каплей Мирошкин, ковыряясь в тарелке, философски подметил:

— Ну, ребята, история говорит, что все политические катаклизмы во все времена сопровождались либо задержкой зарплаты военным, либо ее увеличением. Смотря кто к власти придет. Судя по тому, что слышим, — увеличат.

Я подошел к приемнику. Покрутил ручку. Настроил на другую волну. Кажется, «Радио России». Из динамика послышалось диаметрально противоположное.

— Диктатура! Позор… человечество… Избранник России Борис Ельцин. Они не пройдут. Массы народа. Белый дом. Остановить танки. Демократия победит!

Мирошкин, продолжая поиски съедобного в тарелке, невозмутимо произнес:

— А судя по этому, нас просто разгонят без выходного пособия. Жаль, мне до пенсии еще полтора года. Могу не успеть. Если нам еще и пенсии будут платить.

В кают-компанию ураганом ворвался кавторанг Вениаминыч, мой механик и очень нервный человек.

— Что, хохлы, прищурились?! Слышали? А что на плацу было! Начпо полчаса тараторил, что кончился разброд и шатание, хватит демократии, наигрались, мол. Приказал все портреты Горби убрать в течение часа. Ни хрена не пойму.

Закончил свою восторженную речь Вениаминыч уже несколько растерянно:

— Знаете, мужики, все корабли сегодня с обеда в боевое дежурство заступают. Вся флотилия. До одного. Никогда не видел. У всех якорный режим. Выезд из гарнизона запрещен. Экипажи на борту. Меня командир с построения отослал документацию готовить. А у нас ремонт. Ума не приложу, как так можно.

Вот это известие мне не понравилось. Послезавтра должна была прилететь жена с сыном, надо было ехать встречать ее в аэропорт. А механик продолжал:

— Командир сказал, что пойдет воевать с командующим. Светляков же, хитрая бестия, сидеть на корабле не хочет. А предлог есть — у нас межпоходовый. Не положено нам пока боевую вахту нести.

Мирошкин дожевал последний бутерброд и задал вопрос в никуда:

— Интересно, а мы все будем стоять в готовности к старту ракет по кому? Американцы теперь вроде братья навеки, других злодеев не видно. По кому ядреным боезапасом лупить собрались?

Вопрос повис в тишине. Мысль о том, куда полетят наши ракеты, никому и в голову не пришла.

— Мироха, хватит тень на плетень наводить. Сам понимаешь, они нас хотят на железо засунуть для собственного спокойствия. Мол, флот на посту и никуда не ввязывается. Да и кому оно надо, ввязываться.

Зашипел «Каштан»:

— Дежурному по кораблю срочно прибыть в центральный пост. На пирс прибыл экипаж.

Митрохин встал, поправил кобуру.

— А строевых-то не было. Рановато ребята вернулись.

Через пять минут корабль забурлил. Народ, взбудораженный новостями, бродил по отсекам и бурно обсуждал случившееся в далекой Москве. Офицеры сконцентрировались в кают-компании. Никто ничего не понимал, поэтому ругали всех: и Михаила Сергеевича с неразлучной Раисой, и Бориса-правдорубца, и деда Язова, ввязавшегося в такую авантюру. Перебирали весь диапазон радиоволн в поисках информации и мучили телевизор, перещелкивая программы. Правда, кроме «Лебединого озера» и невнятных репортажей с места событий, ничего не было. Видно, наши средства массовой информации не определились, кого же теперь любить и лелеять, и временно находились в тяжких раздумьях. Единственное, что рекомендовали все подряд, так это сохранять спокойствие. Это мы и сами умели.

В кают-компанию «аки лев рыкающий» ворвался неистовый каплей Ванюков. «Дитя гарнизонов» сдержанностью с детства не страдал и свое мнение привык выражать четко и прямо:

— Что, допрыгался, козел меченый?! Пропадай со своей Райкой!

Энергия, переполнявшая Ванюкова до краев, требовала выхода. Взгляд бешеного каплея упал на обязательный в общественных местах портрет генсека.

Палыч сорвал со стены изображение Горбачева и грохнул его об палубу.

— Доигрался со страной, подлюка пятнистая!

Ванюков прыгнул на портрет и начал ожесточенно его топтать. Обезьяноподобная фигура скачущего Палыча ничего, кроме смеха, вызвать не могла. Народ заржал во всю мочь. Палыч принял смех за одобрение своих действий и танец на портрете продолжил. Мне стало немного мерзковато. Но не от танцев на лице генсека, а от ощущения того, что из-за этих государственных смут моя семья может остаться сидеть в аэропорту на неопределенный срок. Захотелось кому-нибудь испортить настроение.

— Палыч, а знаешь, по радио говорят, Горбатого вернут. А орлыгэкачеписты — предатели Родины, и их будут судить. Ты поосторожнее.

Палыч прервал телодвижения. Оглянулся по сторонам. Но сочувствующих взглядов не нашел.

— Паша, брось чушь пороть. Козел он. Довел страну до ручки.

Я пожал плечами.

— Смотри, Палыч. Тебе еще служить.

И пошел в каюту досыпать. Палыч еще потоптался на месте, поднял портрет с палубы и со словами:

— Доска больно хорошая, в хозяйстве пригодится, — тоже убрался в каюту. Народ, насытившись политикой по уши, начал разбредаться кто куда. Одни — заниматься делами, другие — откровенным бездельем.

Командира не было до обеда. Вера в способности Светлакова договариваться с командованием была железной, вследствие чего к дежурству никто толком не готовился. Старпом и тот поперебирал журналы в центральном, раздал всем задания и убыл инспектировать подушку в каюту. После обеда Светлаков вышел на построение. Голос его звучал торжественно и громко: