Джудит Тарр - Трон Исиды

• Название: Трон Исиды
• Автор: Джудит Тарр
• Издательство: КРОН-ПРЕСС
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-232-00288-0

Сильным мира сего не дано любить так, как любят простые смертные. Борьба за власть, войны, смерть — вечные их спутники. История Антония и Клеопатры — одна из величайших историй любви: любви возвышенной, прекрасной и трагичной.

Книга эта — плод чистого вымысла. Если здесь и отражены истинные события; описаны имевшие когда-то место установления; упомянуты личности, которые на самом деле существовали; названы какие-то земные точки и пространства, — то лишь с одной целью: сообщить черты подлинности созданному воображением.

Некоторые лица из великих или просто персонажи, равно как и факты общественной или личной жизни, нафантазированы автором. Впрочем, иной раз на страницах романа вы найдете и такое: реально жившие люди действуют как участники явлений значительных, но выдуманных — никогда этого не происходило, и уж тем более подобное не совершится в будущем.

---

Гермиона унесла зеркало. Клеопатра присела на золоченом ложе, утопая в драгоценных шелках мягких подушек. Наверху, в галерее, Элафродит стоял, словно изваяние из камня.

Ирис принесла кувшин, который так старательно прятался среди кувшинов с вином и маслами, духами, красками, даже с хлебом, оливками и фруктами. На нем не было никаких знаков, кроме печати Египта: кобра с поднятой головой. Ирис несла кувшин осторожно, опасаясь его, не моргая — ее отвага всегда была поразительной.

Она поставила кувшин Клеопатре на колени. Царица обвила его бока руками. Кувшин был прохладным и гладким. Простой до скупости узор из крон папируса покрывал его стенки: черное на красном; Красная Земля и Черная Земля; пустыня и изобильные долины Нила — спасение и богатство Египта.

Она теряет время попусту. Элафродит будет стоять неподвижно, пока не зажгутся звезды, но Октавиан — нет. Он достаточно умен, умом хитрости, и, догадавшись, что задумала Клеопатра, сделает все возможное, чтобы помешать ей.

Царица приподняла крышку. Внутри кувшин казался пустым — только тьма и память о вине. На какое-то мгновение она испугалась, что ее предали, — пусть даже из доброты.

Но потом в сосуде что-то зашевелилось, зашипело, заскользило. Узкая головка появилась над краем горлышка, слегка покачиваясь; тонкий язычок, похожий на вилку, чуть извивался и вздрагивал.

— Ах, — вздохнула Клеопатра. — Какая же ты красавица. Иди, радость моя. Иди и поцелуй меня.

У змеи не было ушей, чтобы слышать, но она видела движение ее руки. Бросок кобры был стремительным. Инстинкт приказывал Клеопатре отдернуть руку, но она осталась недвижимой. Боль была слабой — по сравнению с болью поражения и страха, что ее поведут, живую, во время триумфа Октавиана. Боги были милосердными — змея укусила ее в вену на запястье, глубоко вонзив свои зубы; сейчас убийственный яд потечет по жилам этой глупой скучной жертвы.

Наконец, опустошенная, змея подняла голову, скользнула по рукам царицы, сползла на пол и скрылась в тени гробницы. Клеопатра легла на спину. Она не чувствовала ничего, кроме горячих уколов боли — словно много-много тонких иголок кололи ее плоть.

Ирис взяла кувшин с коленей Клеопатры, сунула туда руку, словно он был полон маслин, а вовсе не змей, охнула и чуть не уронила сосуд. Гермиона поймала его на лету. Ирис упала на пол, лицо ее исказилось от боли. Рука была сплошь покрыта маленькими двойными точками капелек крови.

— Эгоистка, — сказала Гермиона. — Ты ничего нам не оставила.

Она резко перевернула кувшин. Клубок змей шлепнулся на пол, расплетаясь и скользя прочь, почуяв свободу. Но одна замешкалась, остановленная меткой ногой Гермионы. В припадке ярости змея укусила ее — и укусила очень глубоко.

Гермиона улыбнулась.

— Вот и все. Теперь я тоже с вами.

— А я… мне ничего не осталось, — растерянно проговорил Мардиан.

Осталось, — успокоила его Клеопатра. — Окно. Беги, пока не поздно. Скоро придет Октавиан.

Мардиан не стал спорить. Змеи расползлись, яда больше не было, а открытое окно предлагало жизнь — пусть даже жизнь, полную горя. Да. Она не сказала ему, куда идти… Возможно, он вернется во дворец или поищет в округе Диону. Диона его приютит.

Что ж, пусть выбирает сам. Медленно, медленно холод крался сквозь все тело. Ее предупреждали, что боль может быть невыносимой, но эта казалась почти приятной. Было похоже, будто она засыпала в прохладной воде — если бы только не помнить о пылающем холоде в месте укуса.

Клеопатра еще видела Ирис, лежащую у ее ног: голова на руке, сонная улыбка… Боль никогда не заботила эту женщину.

Гермиона, последняя жертва, сейчас была самой сильной. Она опустилась на колени возле ложа царицы. Лицо ее, всегда такое красивое, сейчас сияло, как лик богини. Клеопатра потянулась к нему, но пальцы не слушались. Прекрасное, какое прекрасное лицо; но, ох, как холодно, холодно…

— Богиня, — прошептала она. — Мать Исида… защити…

…Голоса. Удары, словно бьет чудовищный барабан. Крики, топот ног — молниеносность отчаявшихся…

Слишком поздно. Клеопатра смеялась, когда души ее расставались с нею и друг с другом, расправляя крылья и взмывая вверх, к сиянию вечности. Слишком поздно! Бедный Октавиан — он так хотел захватить для своего триумфа царицу. Ему придется поискать себе другую. Клеопатра победила! Она была и осталась царицей — навсегда, даже в смерти.

…Голоса римлян, рев ярости:

— Гермиона! Чтоб тебе провалиться! Проклятие! Разве правильно было так поступать?

— Очень правильно, — ответила Гермиона, словно с самых пределов этого мира, — и достойно царицы, преемницы стольких благородных царей.

48

Диона поняла, что царицы больше нет. Это знание пришло не сразу; она прошла уже весь путь к храму и даже вошла на его территорию, но вдруг колени у нее подкосились, и она упала.

Горе, поразившее ее, сбившее с ног, сменилось безумной радостью: Клеопатра победила! Царица оставила Октавиана с носом, украла у него удовольствие. Он получил Египет, захватил все его богатства, власть, поля, которые могли накормить весь мир. Но он никогда не получит ее саму.

Мир без нее стал крошечным и холодным. Даже храм богини был полон римлян. Они разворовывали его богатства, хотя, похоже, сочли опрометчивым пытаться насиловать жриц.

Диона хотела бы уединиться в просторной комнате без окон и отдаться скорби. Но скорбеть было не время; Октавиан, обозленный, одураченный, мог распалиться жаждой мести; обратить ее на Мать Исиду, раз Клеопатра стала недосягаемой для него — ведь царица была Исидою на земле.

Она с трудом встала. Исида не должна быть поругана. Даже римляне Октавиана обязаны это понять.

Цель и Долг — вот что заставило ее подняться и действовать, хотя разумнее было искать средство, как побыстрей умереть. Египет погиб. Roma Dea пожрала его.

Что-то темное пыталось внушить ей эти мысли, сломить ее дух, но Диона стряхнула с себя силы мрака. Они хотят, чтобы Египет был повержен в прах, но так ли в действительности обстоит дело? Диона остановилась и встретилась взглядом с глазами богини в святилище. Мать Исида улыбалась вечной, бессмертной улыбкой. Диона не чувствовала ни пустоты за спиной, ни единого признака поражения. Живой образ ушел в мир теней. Но ее дух, ее сущность были сильны, как всегда.

Даже Roma Dea — часть ее. Мать Исида была всем сущим: землею и морем, солнцем и небом. Она утешала последних своих детей, здесь, в святилище, оскверненном следами ног римлян; крепкие руки, теплая, живая грудь, сила взглянуть в лицо неизбежности…

Диона возвысила голос.

— Эй, вы, там, кто-нибудь! Центурион! Иди-ка сюда.

На зов пришел мужчина, должно быть, позабавленный тем, что его требует к себе такая маленькая, хрупкая египтянка. Пусть себе улыбается, если ему так хочется. У нее есть к нему дело, и только это сейчас важно.

— Центурион, очень хорошо, что твои люди приказали брать каждую монету и каждую крупицу золота, чтобы набить мешки Октавиана. Но, пожалуйста, не забудь: они должны оставить кое-что и нам, чтобы мы могли кормить наших жриц. И пусть приберут за собой, прежде чем уйти отсюда.

Центурион заморгал. Он был классическим образчиком римлянина: обветренный непогодой, с проседью, крепкий, мощный, практичный до мозга костей — и без чепухи в голове. Но у него была мать, и он помнил ее повелительный тон.

— Госпожа, — пробасил он голосом, огрубевшим от рыка на сотнях полей брани. — Госпожа, мы поняли. Извини, госпожа.

— От твоих извинений толку мало, — ядовито сказала Диона. — Помоги нам убрать здесь, посмотри, что вы натворили. Настоящий погром! А грязи-то натащили — весь пол загажен. Это — храм, а не хлев.

— Слушаюсь, госпожа, — ответил центурион, уже окончательно прирученный, и с рыком, который разорвал бы в клочья любые нормальные голосовые связки, заорал:

— Флакк! Бубо! Виридиан! Быстро сюда! Что вы там копаетесь? Все убрать, быстро!

На разгром, учиненный римлянами, потребовался ровно час. На то, чтобы уничтожить его последствия, ушел остаток дня и вся ночь. Легионеры трудились не покладая рук. Центурион, которого звали Фламинием, оказался вполне сообразительным и расторопным, когда ему объяснили, что от него требуется. Ему и на самом деле частенько приходилось исполнять волю женщин. Дома у него остались жена и полдюжины дочерей, а еще — пара сыновей, достаточно взрослых, чтобы вступить в легионы. Ему нравилось египетское пиво, и он не имел ничего против египетской кухни, хотя, по его мнению, было бы лучше, если бы в блюда добавляли поменьше чеснока.

Когда он ушел, прихватив с собой своих головорезов, храм был вычищен до блеска, хотя и почти опустошен. Диона наконец позволила Гебе уговорить себя отдохнуть. Она пошла в комнату, когда-то поразившую ее своей необъятностью — тогда она впервые оказалась в ней. Теперь же комната казалась маленькой и отрезанной от всего мира. Горели светильники, на столике возле ложа был накрыт ужин.