Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

• Название: Мы вышли рано, до зари
• Автор: Василий Росляков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00626-5

Повесть о событиях, последовавших за XX съездом партии, и хронику, посвященную жизни большого сельского района Ставрополья, объединяет одно — перестройка, ставшая на современном этапе реальностью, а в 50-е годы проводимая с трудом в мучительно лучшими представителями народа.

---

— Да-а… — Михаил Михалыч покрутил головой. — Интересно.

— Глядел я тогда на золотые буквы, на эту знакомую фамилию, и как-то, сам не знаю в чем, но вот чувствую что-то общее между ним и мной. Может, и правда мир до конца непознаваем? Черт его знает. Можно идеалистом стать, агностиком. Конечно, трезво-то понимаю, а вот чувство такое, что не выразишь. Его бросили тут чужим людям, а меня вроде как изжили, не нужен я оказался. Отстал от жизни. Вот петрушка! И долго, Михал Михалыч, не давал он мне покоя, этот Иммануил Кант, субъективный идеалист. Долго во мне обида какая-то стояла, и в этой обиде он вроде рядом, со мной вместе. Вот не думал, не гадал. Это от безделья, конечно, сейчас все прошло, все стало по своим местам. А все же неприятные воспоминания, да…

— Ну это вы, Иван Никанорович, в дебри залезли, рано ушли с работы, вот и пошли эти переживания, лишнее полезло в голову.

— Так, так, Михал Михалыч. Но все же я хочу про вас расспросить, а сам себя перебиваю. Расскажите-ка про себя, после института. Как и что?

Михал Михалыч подскочил на диване, лысинку потрогал, задумался.

— Что же рассказывать, Иван Никанорович? Работал.

И он стал перечислять свои труды и дни. Откуда куда перевели, куда выдвинули, потом как приехал в эту Цыгановку директором. Все как-то анкетно, скучновато получалось, ничего живого, чтобы для книжки было выигрышно. А Иван Никанорович затруднялся, что бы такое спросить, какую задеть сторону, чтобы интересно было. Он только протянул задумчиво и грустно:

— Да-а… Михал Михалыч. Ухватиться не за что. Все надо самому пережить, тогда станет ясно, что к чему. Ну, а проблемы какие у вас? Есть же проблемы?

— Ну как же! Конечно, есть. Хозяйственные — вам не интересно. Где то достать, где другое… Вот нахлебники наши, всякие тресты, объединения. Это тоже хозяйственные дела, тоже вам неинтересно. А вот такой вопрос. Как это углублять нашу демократию? В последнее время часто слышу. А что это? Применительно к нам. Как углублять?

— Да, это вопрос. Можно сказать, на нем-то я и сковырнулся. Вокруг этого вопроса, тут где-то меня начали донимать студенты, новая эта генерация. Ведь вас тоже не устроит, если я скажу, что Советы надо активизировать, рабочие коллективы, собрания и так далее. Все это было, но вот углублять надо. Как это углублять? Лучше работать? Надо. Но ведь это не то, не в том дело. А в чем? Тут вот я и спасовал. Вера у меня крепкая, а вот знания уже недостаточные для этих нахалов. Они ведь до всего хотят докопаться сами, а я в тупик попал. Надо углублять, надо. А как? В чем? На пальцах показать им не могу. И вот вы, Михал Михалыч, тоже спрашиваете…

Нет, не получился разговор. Иван Никанорович, правда, и не знал, какой должен был получиться разговор, надеялся на авось, и вот не пошла беседа в нужную сторону, опять перешли на мелочи, на бытовые детали, с тем и расстались. А все-таки жалко, что не получилось.

19. Подруги

Васса-Валя, Пашкина жена, сидела на кухне с подружкой Анной, продавщицей магазина, с той самой Анной, которой Валя когда-то после рыбалки оставила целую миску сазанчиков, а Пашка, возмущенный, отдал эту рыбу Сережке. Анна жила на улице, что начиналась за Пашкиным домом, за углом родительской избы, окруженной проволочной сеткой и тутовником. Каждый раз Анна шла из магазина домой мимо Пашкиной тутины и часто останавливалась тут, если попадалась на глаза Васса-Валя, и они подолгу точили лясы. Сегодня Анна сразу же, как только пересекла выгон, направилась к Валентине, открыла железную калитку и поднялась по ступенькам на кухню, то есть в первую комнату, где хозяйка готовила и где стоял обеденный стол и холодильник.

Анна была как раз в Валькином возрасте, белобрысая поджарая бабенка, белые с рыжинкой ресницы и такие же брови никак не замечались на скуластеньком лице, а сегодня на этом почти безбровом лице глаза, как у кролика, были подрезаны красными веками — заплаканы. Она и сейчас, как только переступила порог и увидела Вальку, заморгала и залилась слезами.

— Да что это, Анна? Что стряслось? — всплеснула руками Валентина и, положив руки на плечи Анны, успокаивая, посадила за стол. — Господи, что с тобой?

Она быстренько поставила чайник на газ, достала варенье, масло, хлеб поставила. И все говорила:

— Вот сейчас чайку попьем, порасскажешь, и все отойдет, все будет хорошо. Только волю слезам не давай. Господи, чего только не бывает на свете! Все проходит, и это пройдет, подружка. Вот давай успокойся, давай чайку горяченького. — И Валентина налила из заварного чайника. Она уговаривала, а сама все гадала, что за беда свалилась на подругу. Кто обидел? Оскорбил кто-нибудь спьяну? Ревизия? Дома ль что?.. Закусили холодной курятиной. Заварила новый чайник, разлила по кружкам, варенья положила на блюдечко.

— Ну, говори, говори. Анна. Увидишь, сразу полегчает.

Анна судорожно сглотнула слезы, вытерла платочком глаза и выдавила с трудом:

— Сын явился, нашелся сынок…

— Да какой еще сынок? Откуда? — И, вдруг что-то сообразив, открыла рот, замерла и робко, чуть ли не шепотом спросила:

— Энтот, что ль?

— Он, кто ж еще… — И опять у Анны набрякли глаза.

— Ну и…

— Ванька говорит: иди, мы тебя не знаем, и ты нас не знаешь, иди и живи, как жил. И ушел сынок, а я за ним, плачу, а он обиделся и уехал.

— Господи…

Анна потихоньку успокоилась, стала говорить. Валька слушала и вздыхала. Она думала о том, что с ней было где-то в Сибири, а здесь, в этой Цыгановке, почти то же самое. Ну, не то, конечно, а жизнь отчего-то ломается, отчего-то не складывается как хочется, и когда она будет складываться у людей — неизвестно. Ее молодость размоталась как попало, не сложилась вот и у Анны. Не получилось у них в самом хорошем возрасте. Отчего? И все вроде есть, все начинается как надо, а потом — подножка, и все полетело кувырком. Слушала Валька, и вторым потоком текла ее собственная жизнь.

Когда-то, в девичестве, Анна выскочила замуж за одного, вроде хорошо было сначала, а мать у него была чистохолка, «это не так, то не так», добилась своего, ушла Анна, пожаловалась своей матери, поплакала, а та посоветовала: уходи. А уже ребенок получился, с ребенком ушла. Мать говорит: отдай этого щенка, зачем он тебе жизнь будет портить. Наладила: отдай да отдай. Отдала одним, а те подержали немного и назад принесли, ночи не спит, орет все. Вернули. Опять стала искать, кому отдать. Нашла. Отдала. Они уехали в другой совхоз. Уехали и уехали. А Анна вышла снова замуж, теперь за этого Ваньку, маленького, корявенького мужичка: теперь не до этого, чтобы выбирать, иди, кто берет. И пошла. Вроде тянулись дни, годы нормально. И вот привозит в магазин хлеб шофер, парень молодой, двадцати пяти годков. Уж позабыла про все Анна, а тут глянула на этого парня, на шофера, и… обмерла. Тоже с рыженькими бровками, с ресничками незаметными, екнуло сердце. А парень смотрит и смотрит как-то ненормально на нее. Уже уезжать надо, а он все стоит в магазине и стоит как вкопанный.

— Ты чего? — испугалась Анна.

— А мне сказали люди, что мать моя в Цыгановке в магазине работает. Я и повез хлеб. И вот гляжу на тебя, мама, и думаю, ты это или не ты.

— Сыночек, — кинулась Анна к парню-шоферу. — Я ж сразу поняла.

Обнялись они в слезах. Сын все повторял, как маленький: мама, мама и так далее. Прожил до двадцати пяти лет, а мамы не знал, не имел, и можно сказать, что не было у него детства, поэтому теперь он почувствовал себя маленьким, ребенком, и ему захотелось под защиту материнской руки. Он обнимал Анну, повторял свое «мама», а потом спросил:

— А как же ты бросила меня?

— Заставила бабка твоя, моя мать. Заставила, сыночек.

Стал он ездить, хлеб возить в магазин. Анна, между прочим, никому ничего про это не рассказывала. А сегодня в обед поехали на его машине домой к Анне, а муж, маленький этот человечишка, посмотрел на статного парня и взбунтовался, иди, мол, своей дорогой, мы тебя не знаем, и ты нас не знаешь, как жил, так и живи. И вот он ушел, уехал, а Анна до конца работы не просыхала от слез и сейчас зашла к подружке, отплакаться, облегчить душу.

— Вот жизнь, чтоб ты провалилась! Поглядит кто, может позавидовать, все вроде как надо, а оно вот как получается. Господи, вот дела. Да чем ему, Ивану-то, помешал он, зачем гнать?

— Ему не хочется с моим прошлым возиться, а сынок будет приезжать и все время напоминать, его и заело.

— Ну и что? Что тут такого? Потерпел бы!

— Не, не будет терпеть. Он хоть и мелкий ростом, а характер у него твердый. Не хочет, и все. Мы тебя не знаем, и ты нас не знаешь. Вот так сыночка встретила. — И опять за платком полезла в сумочку. Глаза промокать.

Сидели, горевали. Пашка приехал. Поставил машину, вошел, и осклабившись:

— Ты работай, а они вон чем занимаются. Ну и бабы. — Но заметил заплаканные глаза у Анны, посерьезнел: — Чего?