Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

• Название: Мы вышли рано, до зари
• Автор: Василий Росляков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00626-5

Повесть о событиях, последовавших за XX съездом партии, и хронику, посвященную жизни большого сельского района Ставрополья, объединяет одно — перестройка, ставшая на современном этапе реальностью, а в 50-е годы проводимая с трудом в мучительно лучшими представителями народа.

---

Никто из них не обратил внимания на неудачный поход их юного собутыльника, а собутыльник, вернувшийся под смех всего стола, не обратил на это равнодушие также никакого внимания. Как на витрине, сидели они независимо друг от друга и как бы демонстрировали свою свободу, свое бездумье, свое молчание, свои лица, не занятые ни мыслями, ни переживаниями. Сидели, молчали, ничего не думали и не стеснялись, а как бы даже гордились этим.

— Светские люди середины двадцатого века, — сказал Виль, и ребята опять захохотали.

— Как молчат! Как они молчат! — восторгался Игорь Менакян. — Потрясающие ребята.

Посмеялись и оставили светских людей в покое. А маленькая Таня Чулкова поднялась.

— А я бы, — сказала Таня, — пошла бы с этим чуваком. Почему мы не танцуем, почему?

— Тан-цевать! — скомандовал Игорь с армянским акцентом. Он отодвинул стул и протянул руки Танечке.

Застолье поломалось, стали разбираться по парам. И тогда Володя подошел к Тамаре. Она улыбнулась ему и спросила:

— А как же Вилька?

— Что Вилька? — одними губами переспросил Володя, сраженный внезапной догадкой.

— Мальчики! — воскликнула Тамара, поднявшись. Ребята и девочки остановились, повернулись к Тамаре и к Володе. — Мальчики! Смотрите, он не знает, что я люблю Вильку. — Ребята и девочки удивленно уставились на Тамару. — Ах, вы тоже не знаете?!

— Тамарка, — сказал насупившийся Виль, — ты пьяна. — А у самого заколотилось сердце. И румянец пятнами выступил на лице.

— Значит, и ты не знаешь?! — сказала Тамара, и глаза ее влажно и воинственно засветились. — Так знайте, я люблю Вильку. Люблю, понятно? — Она упала на стул, закрыла лицо руками и расплакалась.

— Тамара! Ребята! — говорил Гвоздев и стучал тупым концом вилки по краю стола. — Ребята, она пьяна. Она ничего не понимает. — Гвоздев бросил вилку, подошел к Тамаре, поднял ее золотую голову и стал целовать зареванные ее глаза. — Тамара, — тихо говорил он и целовал ее глаза, — сто лет, как я люблю тебя. А ты, дурочка, плачешь. Князь, поменяемся местами.

Саша Мальбахов с готовностью перешел на место Гвоздева, а Виль, обнявши за плечи Тамару, уже сидел рядом с ней.

— Танцы отменяются! — объявил Игорь, — Нальем и выпьем за новобрачных!

Загремели стулья, тонкий звон стекла прошел над столом. Володе надо было куда-то деться, но он не знал, куда ему деть себя, что ему делать, что сказать и вообще — как жить ему после всего этого.

Тамара, не вытирая счастливых глаз, встала и повернулась к Володе.

За ней поднялся и Виль.

— Володечка, — Тамара первый раз назвала так Володю, — прости нас с Вилькой. — Она подтянулась к Саватееву и поцеловала его в щеку.

Володя не ответил. Он обошел Тамару и Виля и, путаясь между столами, почти побежал к выходу.

В неловком молчании Тамара сказала:

— Ребята, я же не виновата.

Игорь поднял рюмку:

— Выпьем сначала за любовь безответную.

Выпили за безответную. Потом стали пить за ответную, взаимную, за счастливую. И в самый разгар этих тостов на крыше появился Сережа Чумаков.

Сережа был второкурсником, но жил он вне групп, вне курсов и отделений. Он был общий, факультетский Сережа Чумаков, известный всем и каждому, всегда куда-то спешащий, всюду успевающий, все на свете познавший, быстрый, взъерошенный воробышек. Он появился на крыше, пошарил своими блуждающими глазами и сразу заметил ребят. Приложив большой палец к виску и шевеля остальными пальцами, Сережа устремился к столу. Суховатая фигурка его и перышки растрепанных волос тоже были устремлены вперед.

— Общий привет брюзжащим! — с ходу приветствовал Сережа Чумаков.

— О-о-о! — ответили ребята и девочки, но никто не предложил ему места, потому что все знали Сережу как человека вне этики, вне морали, вне политики и вообще вне всего и вели себя по отношению к нему также вне всяких правил и норм.

— О-о-о! — сказали ему ребята и девочки. — Какими судьбами?

— Заглянул на минутку, — ответил Сережа, блуждая глазами. — Кстати, не найдется ли у вас немного вина? Вот и отлично. — Сережа протиснулся к освободившемуся Володиному стулу. Уселся, оглядел всех и сказал: — Вы знаете, я устроился.

Ребята знали, что Сережа все равно не даст никому говорить, поэтому, к радости Виля и Тамары, уже не возвращались больше к теме внезапного объяснения. Чумаков всегда носился с какими-нибудь новыми идеями, новыми открытиями, и его нельзя было застать за одним и тем же разговором дважды. То он открывал каждому встречному великого поэта нашего времени — никому не известного Вагинова: «Вы знаете, это даже не Блок и даже не Маяковский, а скорее современный Вийон», то носился с каким-нибудь никому не известным мировым режиссером номер один, то убеждал всех в справедливости непонятной ему самому теории ритма как главной субстанции прозы, то… одним словом, на каждый день у него оказывалось новое сногсшибательное увлечение или открытие.

Со знанием дела Сережа опрокинул рюмку водки и с ходу приступил к изложению новых своих откровений.

— Вы обратили внимание, — спросил Сережа, — что я приветствовал вас как брюзжащих? Так вот, — он отщипнул от ломтика хлеба крошку и как бы склевал ее с руки. — Так вот, исследуя общественную жизнь нашей страны… Простите, может быть, я преувеличиваю? Во всяком случае — жизнь нашего факультета, я обнаружил, что после известных событий, потрясших мировое сознание, в нашей общественной жизни четко определились три отряда.

— Во дает! — усмехнулся Виль.

— Что? — недослышал Сережа. — Так вот. Три отряда. Отряд брюзжащих, возглавляемый на факультете Вилем Гвоздевым…

Ребята заржали.

Сережа выждал, пока все отсмеялись.

— Отряд, — продолжал он, — веселящихся. Ну, этим отрядом руководит подонок, вы его не знаете. И во главе третьего отряда, отряда острящих, стою я, ваш покорный слуга. — Сережа очень мило улыбнулся и спросил позволения выпить еще рюмку. После этого опять стал говорить: — Совсем не потому, что я угощаюсь сегодня за счет этого отряда, а справедливости ради должен сказать: за брюзжащими идет большинство, они имеют колоссальное влияние на массы. Я имею в виду студенческие массы.

Виль и его товарищи были серьезными людьми, они не вступали в спор с Чумаковым, а только слушали его, поощряя Сережу своим вниманием.

А Сережа отщипывал и склевывал с руки хлебные крошки и говорил.

— Веселящиеся, — говорил Сережа, — это наша так называемая плесень, ни к чему не пригодные красавицы и пригодные для этих красавиц уроды — уроды духовные, но часто и физические. Они развлекаются в пустых дачах состоятельных пап и мам, плохо учатся и тщательно следят за своими костюмами. В целом же — люди скучные и неинтересные. — Сережа сделал паузу, опять очень мило улыбнулся и сказал: — Ну, теперь острящие. Ребята в высшей степени замечательные, правда — циники. — Сережа снова улыбнулся и склонил голову: — Можете, так сказать, судить по мне.

— Сережа, — спросил кто-то, — а почему ты один сегодня, без отряда?

— Дело в том, товарищи, — ответил Сережа, — что, как я уже сказал, мальчики мои — циники. Правда, каждый из них, в том числе и я, нежно, так сказать, и преданно так сказать, в кого-нибудь влюблен. Гм, гм… Но, как циники, все острящие имеют девочек — из молоденьких продавщиц, подавальщиц, библиотекарш, воспитательниц детских яслей и учительниц начальных классов, из этих, так сказать, слоев общества. Сегодня мальчики находятся у девочек.

— Ребята, — сказал Виль, — если бы Чумаков не был циником, он был бы… подонком. Конечно, если это не одно и то же.

— Вполне возможно, — согласился Сережа.

— А мне нравится, — перебила Танечка Чулкова.

— Между прочим, Виль, — сказал Сережа, — почти то же самое, что и ты, сказал мне Дмитрий Еремеевич, когда я просил его восстановить мне стипендию.

— И что же? — спросил Гвоздев.

— Разумеется, восстановил, — ответил Сережа, как будто другого исхода и быть не могло. — Дмитрий Еремеевич вполне деловой мужик. В самом деле, я представил ему расчеты: в неделю у нас двенадцать лекционных часов, в месяц — сорок восемь. Я поделил стипендию на сорок восемь часов, приходится около шести целковых за час. «Где, — сказал я Дмитрию Еремеевичу, — можно заработать молодому человеку шесть целковых за один час? Я, — сказал я, — не знаю. Поэтому отныне, — сказал я Дмитрию Еремеевичу, — все лекции буду посещать свято. Верните стипендию». — «Подход, — сказал Дмитрий Еремеевич, — деловой, это меня устраивает. Хотя ты и нахал, Сережа, — сказал Дмитрий Еремеевич, — но человек еще не потерянный, мы тебя еще воспитаем, а стипендию восстановим». — «Люблю, — сказал я Дмитрию Еремеевичу на прощанье, — люблю деловых мужиков». — «Ладно, — сказал Дмитрий Еремеевич, — иди». И я ушел. Пью за брюзжащих! — Он склевал хлебную крошку и от души прибавил: — Ей-богу, вы мне симпатичны. Общий привет! Благодарю за внимание. — И Сережа удалился. Проходя мимо столика, где молчали пижоны со своими чувихами, Сережка в знак приветствия пошевелил пальцами над ухом. Не меняя поз, пижоны ответили ему ленивыми полужестами.