Оксана Забужко - Музей заброшенных секретов

• Название: Музей заброшенных секретов
• Автор: Оксана Забужко
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-078437-0

Оксана Забужко, поэт и прозаик — один из самых популярных современных украинских авторов. Ее известность давно вышла за границы Украины.

Роман «Музей заброшенных секретов» — украинский эпос, охватывающий целое столетие. Страна, расколотая между Польшей и Советским Союзом, пережившая голодомор, сталинские репрессии, войну, обрела наконец независимость. Но стала ли она действительно свободной? Иной взгляд на общую историю, способный шокировать, но необходимый, чтобы понять современную Украину.

---

Не засыпала она за рулем. Я могу представить, как это было. Как все случилось. Мне не нужно для этого даже туда ехать, по ее следам, как ездил Вадим, — я просто знаю.

И он знает, что я знаю.

— Не мучай меня, Дарина, — просит. Искренне просит. И добавляет: — Жизнь ведь продолжается…

Так, словно и не он только что два часа без продыха поучал меня, как он сам эту жизнь творит, и приглашал на обоюдовыгодных условиях к нему присоединиться. Похоже, сам он никакого противоречия здесь не замечает, никакого на сей раз когнитивного диссонанса, — он только инстинктивно ныряет под то течение, которое в эту минуту способно стащить его с мели с минимальными потерями — ну и с сохранением контрольного пакета акций, конечно же. Можно не сомневаться: своих эфэсбэшников он тоже предаст. И денежки свои успеет вовремя вынуть из дела, прислушается к моему совету.

Когда в ход идут трюизмы, это знак, что пора закругляться. Жизнь продолжается, а как же, кто бы спорил. Смотрю на мужчину напротив (…он казался мне сильным — воплощенная мечта векового коллективного бесправия о «своей», собственной силе, которая оборонит и защитит…) — и чувствую, как губы у меня кривятся, словно в зеркале с запоздалым отражением, в той самой — со значением — усмешечке тюремного психа: я знаю, где я тебя видела. А вот ты меня — нет, не знаешь…

Он ждал отпущения грехов, и мое молчание его тревожит.

— Кстати, — делает вид, будто только что вспомнил: — Как у тебя с деньгами — есть на что жить?..

Вот здесь я уже еле сдерживаюсь, чтоб не захохотать: да чтоб тебя, мог бы все-таки придумать что-нибудь и поумнее! Или как раз и не мог?..

— Не беспокойся. Меня есть кому содержать.

«Так чего же ты, сука, хочешь?!» — почти выкрикивает, с ненавистью, его взгляд: всякий отказ от денег в его системе координат равен шантажу, и мое поведение означает какую-то скрытую угрозу, которую непременно нужно нейтрализовать — причем незамедлительно:

— Это не Р.? — ехидно оскаливается.

Значит, он знает и про Р. Впрочем, ничего удивительного, раз он контачил с руководством канала и собирал на меня досье — компромат на будущего партнера тоже входит в контрольный пакет акций.

— Нет, — качаю головой, — не Р.

— Если хочешь, я могу у них выкупить твои фотографии… Те, где ты с Р., — склабится так, будто он их видел.

А если б и видел?

— Мне пофиг, Вадим.

Самое удивительное, что мне действительно пофиг. И известие о том, что новое руководство канала запаслось моими фотографиями в пикантных позах, которые Р. в свое время наснимал (а говорил же мне тогда — «не зарекайся!»), вовсе не производит на меня того впечатления, на которое рассчитывал Вадим. Просто пофиг — и всё. Так, будто это не со мной было — не я валялась под блицами голая, со страпоном в руке, заляпанная спермой. Хоть весь офис теми кадрами обклейте — не достанете, ребята, как ни старайтесь.

— Они решили против тебя подстраховаться со всех сторон, — объясняет Вадим, все еще не веря, что его так долго приберегаемая пуля угодила в «молоко». — На случай, если б ты попробовала поднять шум из-за этого конкурса красоты…

Ага, так это, значит, шефуля постарался. Моя лапочка. Все силы на латание пробоины в стене. Интересно, какую же такую «стори» он намеревался на меня состряпать на основании тех снимков?.. Хотя, если подумать — нет, не интересно, нисколечки. Как-то не хочется даже и воображение в ту сторону напрягать.

Вместо этого мне в голову приходит совсем иное — с той же лунатической легкостью, словно так и нужно, словно моими действиями руководит кто-то посторонний, а от меня только и требуется, что оторваться от скалы одним рывком — руки вдоль туловища, голова вперед, «ласточкой», навстречу темно-синей бездне…

— Если уж ты так хочешь отблагодарить меня за консультацию, Вадим… — выдерживаю как раз в меру нагруженную сарказмом паузу, — то выкупи у них лучше для меня другой материал…

Он обрадованно, с готовностью вынимает из внутреннего кармана пиджака «Palm» и сам записывает, водя карандашиком по экрану, — он это сделает, он обещает: материалы к неоконченному фильму, программа «Диогенов фонарь», да-да, та самая. Рабочее название — «Олена Довган». Он действительно это сделает, можно не сомневаться, — освободит Гелю и всех моих Довганов из того гадюшника: вон как оживился, даже какая-то необычно предупредительная суетливость появилась в движениях — он еще не верит, что так удачно со мной развязался, что ему так дешево обойдется мое молчание: я больше не буду вспоминать о том, почему погибла Влада. То, что знаем мы оба, останется между нами.

Он не подозревает, что это Влада выкупает в эту минуту его руками мой фильм. Фильм, который я теперь смогу закончить, собственными силами, чего бы мне это ни стоило: я уже знаю, чего ему не хватало. И в том фильме будет и Владина смерть тоже: это мой единственный способ сказать про нее правду. И неважно, что у мужчины, из-за которого она погибла, будет в кадре другое лицо — то, что у крайнего справа на старой повстанческой фотографии. Потому что, кроме фактической правды, замкнутой на имена и лица, есть еще и другая правда прожитых людьми историй, поглубже — та, которая не видна посторонним и которую не выдумаешь и не подстроишь. Та, что за пределом податливости.

И, словно дождавшись наконец подходящей минуты, дилинькает, как колокол на пожар, мобильник — мой мобильник, я его не выключала, — и я уже знаю, кто это, и мышцы моего лица бесконтрольно расплываются в улыбке, пока губы механически проговаривают Вадиму «Извини»:

— Лялюшка?..

— Адя! — ору я, кажется, во все горло, выныривая из темного пещерного подводья на дневной свет: — Адя, я есть! Я тут, я в порядке! Не волнуйся за меня, я уже еду, через двадцать минут буду!..

— Слава богу, — шумно вздыхает мне в ухо мой чудесный мальчишка, мое солнышко, Господи, как же я рада его слышать! — Давай, малыш, жду. А то у меня здесь такое творится…

«Прости мне, Адриан»

Завари, пожалуйста, чай, попросила Лялюшка. Ромашковый? Остался только ромашковый, я не успел сегодня ничего купить. Все равно, пусть будет ромашковый. И, надпив, как гусенок — немножко, словно через силу, — отставила чашку и усмехнулась: мы с тобой уже как парочка пенсионеров — сидим возле разбитого корыта и пьем на ночь ромашковый чай. Для полного комплекта не хватает еще только болячек…

Это не иначе как тот пацан, подумал я, тадепут, гнида, пробил тебя на теме кризисного возраста: мол, сейчас или никогда — вверх или на свалку. Как говорила одна моя клиентка: до сорока лет женщине достаточно быть хорошенькой, после сорока уже нужно быть богатой, — и строила мне глазки, хотя сорок тете явно исполнилось, еще когда я в школу ходил. А Юлечка наверняка все это слушала и мотала на ус…

Вслух я сказал: ты все сделала правильно, Лялюша. Ты молодчина, я горжусь тобой. Знаешь, засияла она, мама так говорила — про папу, такими же словами: что он все делал правильно. Странно, правда же?..

Я подумал: Лялюшка изменилась. Повзрослела? Зная ее и то, как она, девочка-отличница, вибрирует в ответ на каждый житейский удар — как на проявление космической несправедливости, — я поначалу боялся обрушить на нее всю правду в том виде, как она обрушилась на меня: так и так, любимая, мы с тобой в жопе, потому что моя секретарша обчистила меня на тридцать тысяч баксов (эх, лошара же я, лошара!)… А когда моя девочка, с обращенным куда-то в себя странным взглядом, рассказала мне — от вашего стола нашему столу — про свой ужин с тем народным пацаном-тадепутом, я вообще охренел, даже мой собственный облом вмиг обмельчал до кабинетного формата: елки-палки, да ведь это война!.. Необъявленная, тайно-ползучая, натуральная гэбэшная война, а никто и не въезжает — все уткнулись носом в собственное дерьмо и видеть не видят, что творится вокруг!.. Я бегал по кухне, курил одну сигарету за другой и орал, что нужно что-то делать, нельзя же позволить стае доморощенных бандюков вот так вот, за понюшку табака сдать страну кремлядям, и что тот Вадим не иначе как был стукачом еще при совке, знаю я этих засланных казачков, насмотрелся, — которые сначала раздербанили партийно-комсомольскую кассу, а потом ринулись в политику дербанить все, что осталось в государственной собственности, чем-чем он, ты говорила, торговал — керосинчиком?.. Знаешь, как это называется? Агент влияния, все они — агенты эфэсбэшного влияния, все на крючке у Кремля, бывшие стукачи, суки, падлы, люстрацию нужно было провести еще в 1991-м, только так и можно было избавиться от этих совковых метастазов, а теперь вишь как разрослись, суки!.. Я ощущал даже некоторую окрыленность в своем гневе — некоторое очистительное облегчение от того, что для гнева нашелся более солидный объект, чем сука Юлечка, которая за моей спиной крутила сделки с моими конкурентами, — я освобождался от гадкого чувства обворованности, жегшего меня весь день, и наливался чистым, как спирт, гражданским возмущением: да за кого они нас держат, суки, думают, им все сойдет с рук?! — ширился в плечах и распрямлялся, почуяв настоящего, достойного врага, с которым не впадло вступить в схватку, — а вот Лялюшка все время была на удивление сдержанна, словно моя новость ее не больно-то и огорошила (я всегда подозревал, что она недолюбливает Юлечку!): расспрашивала меня скупо и по-деловому и вообще казалась довольно спокойной — так, словно все удары этого вечера пришлись в ней на какую-то невидимую амортизационную подушку. Раньше она в стрессовых ситуациях вела себя иначе — когда увольнялась с канала, ее реально трясло! А тут в ней проступило что-то новое, какая-то отстраненность — даже о том, как элегантно умножила на ноль того народного пацана, говорила без всякого триумфа. От утомления носик у моей девочки покраснел и заострился, нависшая над кухонным столом лампа прочертила от носа к губам уже явные, графически четкие врытины — без косметики она всегда такая родная, милая, что у меня обмирает внутри, когда гляжу на нее, но только сейчас я разглядел, как она за эти дни похудела, стала совсем воздушной, аж личико вытянулось… И я подумал, что она перестала походить на девчонку. Впервые за все время, что мы вместе, я почувствовал, что она действительно старше меня — и не на пять лет, а на какую-то вовсе неизмеримую дистанцию…