Хаим Граде - Безмужняя

• Название: Безмужняя
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1168-2, 978-5-9953-0232-2

Роман Хаима Граде «Безмужняя» (1961) — о судьбе молодой женщины Мэрл, муж которой без вести пропал на войне. По Закону, агуна — замужняя женщина, по какой-либо причине разъединенная с мужем, не имеет права выйти замуж вторично. В этом драматическом повествовании Мэрл становится жертвой противостояния двух раввинов. Один выполняет предписание Закона, а другой слушает голос совести. Постепенно конфликт перерастает в трагедию, происходящую на фоне устоявшего уклада жизни виленских евреев.

---

— Знаете, что я скажу вам? Мой раввин днем и ночью читает псалмы за выздоровление ребенка полоцкого даяна.

Люди пожимали плечами. Все знали, что реб Лейви Гурвиц был главным противником полоцкого даяна в деле агуны; а теперь он читает псалмы за выздоровление ребенка своего врага? О склонности его поступать вопреки здравому смыслу судили и по тому, что он отправился на вечернюю молитву именно в тот день, когда весь город ходил ходуном из-за повесившейся агуны. Лавочники готовы были поклясться, что, возвращаясь из молельни, реб Лейви напевал себе под нос какой-то нигун.

— Такой медный лоб может быть только у мошенника! — толковали между собой лавочники.

Поздно вечером из общинного правления вернулись мясники и рассказали: они устроили городским старшинам такое, что те во весь дух помчались хлопотать, чтобы тело агуны не вскрывали. Завтра утром ее перевезут из больницы святого Якуба в еврейскую больницу на Госпитальной, а послезавтра будут торжественные похороны с пароконной упряжкой. Мясникам сообщили, что раввин из двора Шлоймы Киссина, виновный во всех бедах, имеет наглость расхаживать по улицам.

— Очень хорошо, — обрадовались мясники, — он просто умирает от желания попасть на кладбище вместе с агуной. Мы доставим ему это удовольствие. Мы ему поможем!

— Его помощники разбежались, как мыши по норкам, но это неважно. Все эти святоши — просто вонючки, а настоящий корень зла — он сам!

— До похорон он тоже может взять ноги в руки и сбежать, как другие.

— Тогда мы устроим погром в его доме, — ответили мясники, а потом долго о чем-то толковали, курили, сплевывали, ругали раввинов и разошлись по домам.

Реб Лейви Гурвиц не боится

Реб Ошер-Аншл, раввин, ведавший разводами, послал своего Иоселе к реб Шмуэлю-Муни, а зятю, Фишлу Блюму, велел идти к реб Касриэлю Кахане — к двум раввинам, которые вместе с ним участвовали в раввинском суде над полоцким даяном. Реб Ошер-Аншл просил их немедленно прийти в дом реб Лейви. Однако ему самому пришлось кричать и даже топать ногами, пока он не сумел вырваться от жены и дочери, которые не хотели пускать его на неспокойную улицу. Когда Иоселе пришел к реб Шмуэлю-Муни, законоучителю с улицы Стекольщиков, там повторилась та же сцена, что и в доме реб Ошер-Аншла. Обе дочери реб Шмуэля-Муни широко раскрыли свои обычно узкие, прищуренные, полные презрения к миру глаза, крича, что в такой день, как сегодня, раввину лучше и вовсе не показываться на улице. Но в реб Шмуэле-Муни пробудился великий деятель, вертящий всеми раввинскими заседаниями, и он решительно отправился к реб Лейви. Фишл Блюм же впервые, пожалуй, не застал у реб Касриэля Кахане коммерсантов, улаживающих конфликты. Реб Касриэль долго взвешивал на ладони конец своей тяжелой медно-красной бороды, обдумывая, идти или не идти, и в конце концов решил, что пойдет. На раввинов, пробиравшихся переулками, глядели из всех уголков, и они поэтому торопились, шли, низко опустив головы, жались к стенам, как во время ливня.

Все трое стали уговаривать реб Лейви, что ваад должен постановить и объявить так: агуна наложила руки на себя не из-за запрета на второе замужество, а оттого, что против нее выступил ее бывший жених, перекупщик; а полоцкого даяна преследовали не раввины, а его старые враги. Реб Лейви, обычно носившийся по комнатам, на этот раз спокойно сидел за столом, прихлебывал чай, закусывал, и по поведению его чувствовалось, что он испытывает удовольствие, глядя, как коллеги его дрожат со страху.

— Мы не вправе допустить, чтобы город взвалил на нас ответственность за несчастный случай! — подпрыгивает в сильном волнении реб Ошер-Аншл.

— Вы полагаете, что всегда можно отделаться от ответственности, сказав, что она лежит не на нас? — пускает реб Лейви шпильку в своего шурина, который выдал за него сумасшедшую сестру.

— Не моей рукой пролита эта кровь, — не желает на этот раз промолчать реб Ошер-Аншл. — Я был против того, чтобы действовать по всей строгости закона. За неимением выхода я согласился, чтобы полоцкому даяну на некоторое время перестали платить жалованье. Мне и в голову не приходило, что из-за этого может случиться такое несчастье!

— Я тем более был против! — гудит, точно колокол, реб Касриэль Кахане. — Но реб Лейви настоятельно требовал наказания для полоцкого даяна!

Малорослый и юркий реб Шмуэль-Муни вне себя. С его лица даже исчезла обычная горько-презрительная усмешка. Волоски на его толстом носу шевелятся, а волнистая борода взмокла от пота.

— Все несчастья произошли из-за того, что мне не дали устроить это дело. Каждый знает, что все относящееся к политике — моя специальность. А теперь — сами видите!..

— Конечно, вижу, — барабанит реб Лейви пальцами по столу и глядит на коллег прищуренными глазами, — полоцкому даяну прекратили выплату жалованья; староста не засчитал его в миньян; меламед выгнал его сына из хедера; ребенок у него умер. Я был у него, умолял раскаяться, и жена его тоже просила, но он остался при своем. Наперекор Учению, наперекор всем ранним и поздним авторитетам, наперекор виленскому вааду — он остался при своем. А мы, законоучители из ваада, испугались сброда, точно мальчишки из хедера — вооруженных камнями хулиганов-гоев.

— Вы кашу заварили, а нам расхлебывать? — вскипает реб Шмуэль-Муни.

— Город считает вас виноватым, и мы многим рисковали, придя сюда спасать вас! — ворчит реб Касриэль Кахане.

— Себя спасать! — обрывает его реб Лейви. — Вы боитесь, что правление общины перестанет платить вам жалованье, — окидывает он горящим взором законоучителей, одного за другим.

Реб Касриэль Кахане вдумчив от природы и избегает лишних слов. Если коммерсант рассказывает ему о чем-нибудь не относящемся к делу, он опускает голову, собирает в горсть край бороды и издает долгое, протяжное «да-а-а!». Это грустное гудение подобно повелительному звону стенных часов с еврейскими буквами, часов, что напоминают на исходе субботы: «пора отправляться к Минхе», «пора приступить к третьей трапезе». Это размеренное, наполовину сдерживаемое, досадливое гудение напоминает коммерсанту, чтобы он поменьше болтал, и коммерсант уважительно замолкает. И сейчас, чтобы не отвечать на обвинения, реб Касриэль Кахане издает свое густое протяжное «да-а-а!». Раз уж дикое упрямство реб Лейви взяло верх над доводами разума, нет смысла с ним спорить. Однако реб Шмуэль-Муни не желает молчать:

— Ни честь Торы, ни честь виленских раввинов вам не важны. Вам до смерти хочется лишь одного: полоцкий даян не должен вас одолеть. Только на этом вы и настаиваете.

— Да, на этом я настаиваю. Только бы полоцкий подстрекатель и самозванец не добился своего! — Реб Лейви вскакивает, и его ревностная горячность прорывается из-под притворного спокойствия, как вода из-под тонкой ледяной корки. — Весь город знает, что не из-за нас лишила себя жизни агуна. Мало ли в наши дни женщин и мужчин, которые сходятся вопреки всем предписаниям Торы! Кроме того, все понимают, что поскольку полоцкий упрямец не раскаивается в своем решении, виленский ваад не может числить его своим коллегой и платить ему жалованье. Но именно потому, что он сделал свободной мужнюю жену и выступил против раввинов, он нравится сброду, взявшему его под свою защиту. Потому-то мы и должны стоять на том, что правы мы, а не он. Мы должны отстаивать законы Торы.

— Это богохульство, — кряхтит реб Ошер-Аншл, — все жители города считают, что в наших сердцах нет ни капли жалости.

— Они считают? А мы, показывая наш страх, усугубляем богохульство. — Реб Лейви проносится по комнате и внезапно застывает перед реб Шмуэлем-Муни. — Уходите, пока сюда не пришла похоронная процессия агуны.

— Похоронная процессия агуны? — Реб Шмуэль-Муни в испуге щупает свою мягкую белую бороду, будто волоски ее вдруг превратились в проволоку.

— Сброд хочет расправиться со мною, — смеется реб Лейви с горьким раздражением, но вовсе без страха. — Вы не знаете? Я услышал об этом утром, во время молитвы.

Потрясенные и перепуганные раввины тупо глядят на реб Лейви, который расхаживает по комнате, заложив руки за спину, празднично одетый, словно ждет желанных гостей.

— Женщина, которая убирает у меня в доме, рассказала мне, что она просила соседей запереть ворота, но соседи опасаются, что в таком случае толпа взломает ворота и разгромит весь двор. Ну ладно, на мне лежит ответственность, но вы-то ни за что не отвечаете, ни в чем не виноваты и не обязаны страдать. Уходите, пока не нахлынула толпа.

— Я не уверен, что это сборище не повернет на улицу Стекольщиков и не вышибет у меня все окна, — произносит, дрожа, реб Шмуэль-Муни.

— Лучше всего было бы, реб Лейви, вам самому тоже уйти из дому, — устремляется к двери реб Касриэль Кахане.

— Идите, как можно скорее идите, — подгоняет раввинов реб Лейви, — и если похоронная процессия преградит вам дорогу, скажите, что вы не виноваты. Говорите: «Во всем виноват раввин из двора Шлоймы Киссина».