Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

• Название: Дневник – большое подспорье…
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9691-1381-7

Завершающий, двенадцатый том ненумерованного Собрания сочинений Лидии Корнеевны Чуковской (1907–1996), подготовленного ее дочерью Еленой Цезаревной Чуковской (1931–2015). Верстку этой книги Елена Цезаревна успела прочесть в больнице за несколько дней до своей кончины. Лидия Чуковская вела подробные дневники с 1938 по 1995 год. На основе этих дневников были составлены ее трехтомные «Записки об Анне Ахматовой» и том «Из дневника. Воспоминания», вошедшие в Собрание сочинений. Для настоящей книги отобраны записи о литературных и общественных событиях, впечатления о прочитанных книгах, портреты современников и мысли автора о предназначении литературного творчества и собственного дневника.

---

По жалобам нашего общего врача, В. А. Коневского, вел он себя, заболев, непослушно, грубо. Ни за что не хотел лежать, кричал, что выбросится в окно, обзывал врача знахарем. Очень избалованный здоровьем был человек.

Умер он легко – во сне. Непосредственная причина инфаркта – смерть Савича[289].

8/IX 67. Опять аврал: в среду приедет Друян – и я хочу к его приезду приготовить еще примечания. Гоняю Сашу. Пишу Грише[290] в Ленинград. Говорю по телефонам. Устаю. Взяла экземпляр «Поэмы» у Л. Д. Большинцовой[291] – оказалось, там поправки АА октября 65 г. которые обязывают к некоторым переменам в сданном в издательство тексте. Завтра придет Ника, будем решать.

Ох, сколько сил отнимает и еще отнимет эта книга!

Много рассказов о похоронах Эренбурга.

Истинно народные похороны, массы людей у Дома Литераторов и на кладбище.

Казенное бормотание над гробом – кратчайшее, скорей, скорей… Все – скорей. Чего-то боятся (чего?). На кладбище – скорей, скорей закопать гроб. Не пускали людей на кладбище, стояла цепь милиции: «Санитарный день, нельзя». Какой-то страх перед этими похоронами. Почему?

Беседа мильтона с кем-то: «Когда образованные – всегда свалка. Я уж знаю. Я по очереди дежурю: один день на футболе, другой – на кладбище».

14/IX 67. Москва. Мне лучше – настолько, что я без мук выдержала приезд Друяна, длинные разговоры о книге с ним и с Эммой Григорьевной – вместе и порознь. Кроме того у меня побывала Большинцова и ответила на мои вопросы по ее экземпляру «Поэмы» – драгоценному потому что туда внесены ею поправки под диктовку АА в октябре 65 г. – т. е. выходит последние. Но Л. Д. здорово запутала дело, вписала туда уже после смерти АА поправки, продиктованные ей… Виленкиным![292]) – она, при всей ее любви к АА, не очень-то разбирается в сокровище, которое оказалось у нее в руках. Долго и я не могла разобраться, но наконец поняла, что к чему – главным образом, сама – а отчасти показывая текст Эмме Григорьевне, Нике, Мише Мейлаху, который был здесь проездом.

Досадное дело – примечания – продолжает меня раздражать и утомлять. Вместо того, чтобы сообщать всё, что я знаю о каждом стихотворении («Просится в “Поэму”, но я не пускаю» и т. д.) я пишу, кто такой Лот и где церковь Скорбящей… Досадно.

АА жаловалась, что «Поэма» ее не отпускает; теперь она не отпускает меня. Днем – а иногда ночью – думаю о том, как я могу обосновать тот или другой вариант: почему «не заплачет?», а не «не плачет»? И кроме того о тактике и стратегии… В последнем мне никто не советчик. Как дать 3 строки в «Решке» – так ли, этак ли? Не потоплю ли я весь корабль?

И не пойму, с кем посоветоваться. Молодые слишком решительны. Старые слишком трусливы.

Для примечаний мобилизовала письмом Гришу Дрейдена. Он знаток Ленинграда.

На подоконнике лежит перепечатанный Фридин дневник, за который я еще НЕ села…

А мой когда? Если бы я занималась им вместо примечаний – ахматоведение выиграло бы…

Но – взялась – надо сделать.

* * *

Третьего дня вдруг звонок – кто-то вернулся или приехал из Норвегии и спрашивает у меня от имени норвежского издательства, где и когда вышел по-русски «Deserted house…»[293] И – не прислать ли денег…

* * *

Меня мельком ругнул Михалков в паре с Костериным, написавшим письмо Шолохову по поводу его выступления на 4-м Съезде. И опять никто ни гу-гу. Центр начальственной злобы – Вознесенский (его имя и стихи уже отовсюду снимают). Я терпеть не могу Вознесенского, но ведь в своем письме[294] он прав. И – никто.

Рычаги![295]

29/IX. Примечания кончены на 90 %. Очень помогли – Гриша Дрейден и Володя Глоцер.

По слухам, Пунина ходила к Суркову жаловаться на то, как напечатаны в «Лит. Грузии» стихи АА. А как они напечатаны? Почти хорошо (кроме ошибки редакции о «впервые»).

10/X 67. Примечания отосланы. И сейчас же я взялась кончать работу над Фридиным Дневником. И сейчас же – десятки вопросов Друяна, по телефону и письменно. И сейчас же – статья деда об АА. Я дорабатываюсь до распухшей головы, до уныния. И сколько бы я себя не убеждала, что все это счастливые задачи, которым надо радоваться и гордиться – я рвусь от этого почета к своей работе и никак не могу прорваться – ни на день, ни на час. Будто рвусь сквозь туннель.

Свет все время виден – вот-вот кончу – но нет.

При этом теряю папки, списки, я начинаю истерически искать и сердиться зря на Сашу.

Один раз вырвалась к деду. Дед хорошо слава богу. Читал мне статью об АА и сегодня прислал. Много моего. Рада, что ему пригодилось.

Получила очень трогательные письма от Ю. Г. и Ант. П.[296] о моих «Записках» – я выше Эккермана!

20/Х 67. Я получила возможность несколько часов держать в руках «Поэму», напечатанную Амандой[297]. Увы! Ужас и срам! Вся вещь утоплена в опечатках. Вместо

Я ль растаю в казенном гимне

напечатано

в казенной глине…

Опечаток десятки. В примечаниях вранье. Бедная АА! Скорее бы нашу книгу! Но когда она выйдет и в каком еще виде…

27/Х 67. Мерзостные вирши Вознесенского в «Лит. Газете» снова навели меня на мысли о причинах его популярности. С. Я. отвечал: мода. АА отвечала: эстрадник. А я все не могла понять. Теперь додумалась.

Стихи его (все, всегда, или почти всегда) плохи отсутствием единой мысли, единого чувства, они распадаются на острые отдельные штучки-мучки: образ, рифма. Никакой волны. Но он эту волну – иронии, негодования, нежности – на эстраде создает голосом. Голос все объединяет. Ну как музыка на плохие слова. Но когда слова остаются одни – без голоса, в печати – они бессильны. Штучки-мучки рассыпаются, как бусины.

* * *

Была у Е. С. Вентцель – Грековой. Там смешно: начальство Академии, где она профессорствует, в лице замполита, выразило свое неудовольствие по поводу ее прекрасной повести «На испытаниях»: почему она, прежде чем печатать, не согласовала (!) повесть с ними? Почему в повести нет героев, достойных подражания и пр. Ну, это все обыкновенно, а вот что меня удивило: эта смелая, сильная, умная женщина всё приняла всерьез, огорчена, даже осунулась и т. д.

Это ее первая по-настоящему хорошая вещь. Но она еще не уразумела, что значит быть писателем.

Подробности:

Замполит: – Генерал Сиверс (главный герой) не наш человек. Недаром он дворянин.

Е. С. – Но Владимир Ильич тоже был дворянин.

Замполит – Нет, он был мещанин.

3/XI 67. Ахматовская книга в производстве. Сегодня я звонила в Ленинград Друяну и продиктовала ему поправки к дедовой статье.

3 строчки «Поэмы» грызут меня отчаянно.

Кончила вычитывать новый экземпляр своего Дневника. А за это время подвалил заново переписанный Фридин Дневник. Завтра сажусь за него снова. Когда и он уйдет – сяду продолжать знакомиться со своим ахматовским Дневником 60-х гг.

«Начало», как это ни странно, имеет успех[298].

* * *

В «Новом Мире» № 9 стихи Алигер. О том, что счет «оплачен и оплакан». Руки чешутся написать ей – или в «Новый Мир» – письмо… Оплачен! А Лесючевский до сих пор заведует издательством, а Эльсберг[299] не исключен из Союза… А Нюренбергского процесса не было… Оплачен! Оплакан? Да, океаном слез… Но где же могилы мучеников? Памятники? Розы? Поминальные дни?

16 ноября 67. Продолжаю конспектировать свои ахматовские Дневники.

Вчера вечером была у Ник. Ив. Харджиева, отвезла ему 39–41 гг.[300] Он – один из героев, что-то скажет? Страшная лестница, холостяцкая квартира с чем-то симпатично живописным на стенах. Что-то мансардное. Н. И., которого я не видала года 3 (или более!) – прежний: то обаятельный: прелестная улыбка, умнейшие глаза, блестящая речь – то тяжелый, мрачный, со срывающимся в визг голосом. Тут же усталая, измученная болезнью сестры, Эмма Григорьевна. Разговор шел интересно и бодро, пока Н. И. не заговорил о войне, которую ведет против него Н. Я. Мандельштам. Он показал мне ее письмо – грубое, бешеное; угрожающее; оно хоть и подписано, но по стилю – анонимное. Узнаю Н. Я., причинившую мне столько зла (клеветой, ложью) в Ташкенте. Хочу быть с ней в мире – и подальше, подальше, подальше. Пока что это удавалось, хотя она очень ухаживала за мной (через других) в последние годы.

Сейчас у нее салон и она – могущественная дама.

Н. И. – человек сумасшедший (иногда), но всегда честный. Она обвиняет его в воровстве. Это безнравственно – и в личном, и в общественном плане. Он, говорят, превосходно сделал Мандельштама. Говорят знатоки – я верю, потому что голову Н. И. ценю очень высоко.