Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

• Название: Дневник – большое подспорье…
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9691-1381-7

Завершающий, двенадцатый том ненумерованного Собрания сочинений Лидии Корнеевны Чуковской (1907–1996), подготовленного ее дочерью Еленой Цезаревной Чуковской (1931–2015). Верстку этой книги Елена Цезаревна успела прочесть в больнице за несколько дней до своей кончины. Лидия Чуковская вела подробные дневники с 1938 по 1995 год. На основе этих дневников были составлены ее трехтомные «Записки об Анне Ахматовой» и том «Из дневника. Воспоминания», вошедшие в Собрание сочинений. Для настоящей книги отобраны записи о литературных и общественных событиях, впечатления о прочитанных книгах, портреты современников и мысли автора о предназначении литературного творчества и собственного дневника.

---

Мечтаю сесть за свое – и взяться за себя, за прогулки – но корректура еще держит: надо написать письмо Хренкову о гнусных рисунках, письмо Друяну – о техреде, ошибках и пр., согласовать мой отдел с Э. Г. и т. д. Конца не видать. Я в этом вязну, потому что все делаю медленно, трудно, путано, хаотично.

9 июня 68. Урывками привожу в порядок свои стихи.

Эмма Григорьевна наконец прислала мне примечания к отделу прозы – только теперь, накануне сверки! А мое сердце давно сомневается в них. И, оказалось, недаром: они почему-то текстологические (а в отделе стихов, главном, никакой текстологии); всякие ед. хр. и весь жаргон, уместный в академическом издании, а не в нашей книге. Ну, и самые примечания сделаны не без занудства. И беспрерывные ссылки на Харджиева.

Как спасти от этого книгу – не ведаю.

15 июня 68. Неприятный разговор с Э. Г. по телефону. Она получила мое письмо с критикой ее примечаний и, очевидно, не согласна. Ну что ж! Она не артистична, я это знала давно. И при этом она в своем праве: мое дело сказать, а ее решить. Я сказала, но настаивать не буду.

6 июля 68. Забыла написать очень важное: накануне болезни – письмо от Друяна – они сняли:

«За такую скоморошину» (пусть)

Три строки из «Поэмы» – пытки и пр. – (Ладно)

Кусок из «Эпилога» – «Мой двойник на допрос идет» – этого я допустить не могу. А как не допустить?

Сняли эпиграф из Бродского. Тоже не дам.

Я написала Друяну протест, просила вступиться Жирмунского. Ответа нет.

Я не знаю, просить ли вступиться Суркова, Леву? Сейчас или потом? Ничего не знаю и нет сил об этом думать.

13 июля 1968. В ответ на мое письмо-протест против изъятия строк «Поэмы» и «Эпиграфа» из Бродского – Друян прислал совершенно казенное письмо, очень наглое. Ну я ответила так нагло (и спустя рукава), что они наверно расторгнут со мной договор.

(На Друяне сказывается полученный выговор.)

От Жирмунского письмо. Вот это человек! Заступился в издательстве за эпиграф из Бродского – очень энергично – будет продолжать бороться.

Советует, чтобы К. И. тоже написал в издательство. Дед обещает.

15 июля 1968. Читаю «Дар» Набокова. Этакий русский прустианец. Талант, талант, но до чего же противный человек – нечеловечный. Разоблачает Чернышевского. Я терпеть не могу Николая Гавриловича, но Набоков просто не понимает и не знает ни его, ни эпохи. Чернышевский писал нудно; а Герцен был гений – но и о нем Набоков пишет пренебрежительно. Судить Николая Гавриловича как литератора глупо; он был плох; а явление, деятель, человек необыкновенный. Добролюбов и особенно Писарев были несомненно талантливы (хотя и писали вздор). «Шестидесятники не понимали в искусстве» Верно. Не понимали. А кто и когда понимал?

Тут же какие-то укусы Герцену – совсем дурацкие и невежественные.

30 июля 1968. Наши пытаются причинить зло Чехословакии. Это не удается и не удастся: напротив, там рождается великое благо единения, подъема. Но вред, причиняемый нашему народу – огромен и непрощаем: опять простые души, наивные души, невинные души верят лжи. Вторят лжи. Соучаствуют во лжи – невинно.

16 августа 68. Сквозь все думаю о своем дневнике. (Переписывая ахматовский). Иногда мне кажется, что я поняла, как его делать. (Обрывки, отбор, 1/100), иногда нет. И когда же я при таких темпах доберусь до него?

Событие: Петровых прислала мне свои стихи – в «Лит. Армении» и в газете. Дивные; особенно «Черта горизонта». Такие мне близкие.

21 августа 68. Вот и ожидаемое мною августовское несчастье: мы оккупировали Чехословакию. Несчастье для чехов, несчастье для нашей интеллигенции, а пуще всего для нашего оболваненного народа, который опять верит в газетные кровавые пошлости.

25 августа 68. Кончила насквозь перечитывать «Войну и Мир». Обычно я пропускала рассуждения, тут заставила себя.

Главная мысль, что делают историю массы, а личность – Кутузов ли, Наполеон – сильна только покоряясь воле масс, собственная же сила ее не существует – верна ли эта мысль?

Для ХХ века – нет. При наличии радио, газет, телевидения личность, захватив все это, может, по собственной, личной воле нажатием пропагандной кнопки сама создавать «волю масс»… Кутузов, по Толстому, был силен тем, что у него в душе делалось то же, что в душе у «каждого русского солдата». Но Сталин или Гитлер могли нафаршировать душу каждого из своих солдат, чем хотели, и потом оказывалось, что их воля «совпадает» с волей масс.

И Брежнев с Кo могут. Оболгав Чехословакию, они внушили – с помощью радио и газет – свое лютое вранье «каждому» – и теперь «совпадают» с волей каждого.

Я думаю, что в нашем обезличенном веке личность – и положительная и отрицательная – играет огромную роль.

4 сентября 68. Я все думаю о статье Лакшина[320]. Пересказывая мысль Булгакова, выраженную во всем романе и в особенности в главе о Христе и Пилате, Лакшин утверждает, что правда и справедливость всегда в конце концов торжествуют, и поэтому не надо вести себя как Пилат.

Где он видел в истории это торжество? В истории – никогда. Только в искусстве.

Где торжество республиканской антифашистской Испании? Когда оно настанет и настанет ли?

Где торжество антисталинизма?

Когда восторжествует удушенная Чехословакия, воскресшая было и снова уложенная в гроб?

В 1831, в 1863 г. – разве победила справедливость в Польше?

В истории народов и людей правда и справедливость НЕ торжествуют.

Нет, надо не быть Пилатом и говорить правду зная, что победа будет за неправдой, что справедливость не восторжествует, что Христа снова распнут… Все равно, твое дело маленькое: безо всякого смысла и толку говорить правду. Не мочь иначе.

7 сентября 68. Прочитала насквозь Цветаевский том Большой серии Библиотеки Поэта.

Утвердилась в своих прежних мыслях и обосновала их.

Пастернак писал о Маяковском, что 150 миллионов – творческая вещь, магнит, ничего не поднимающий.

На мой взгляд – 50 % Цветаевой – вещи не творческие; 25 % – безвкусные; 25 % – гениальные.

Маршак говорил о цыганской страстной ворожбе в ее поэзии. Это верно. Ворожба над словом – в «Тоске по родине», в «Попытке ревности», в «Кусте».

И вдруг она заменяется пустым механическим словоговорением, мертвым. В скифских стихах, например. В кусках поэм.

Чтоб не жил, кто стар,
Чтоб не жил, кто зол,
Богиня Шитар
Храни мой костер.
(Зарев и смол!)
Чтоб не жил кто стар
Что нежил, кто юн!..

Это ведь механическая графомания, которая может кончиться на следующей странице, а то и через три.

Из ее дневников, цитируемых в комментарии, видно, что она часто писала вперед прозой и обдумывала, куда что и как повернет – а потом излагала стихами. Вот тебе и ворожба!

Она много и постоянно работала, но в 50 случаях из ста – не вдохновенно, а рассудочно. И этими рационалистическими экзерсисами загорожены в книге шедевры. И эти рассудочно-новаторские (вместо вдохновенно новаторских) экзерсисы породили холодное вытрющивание Вознесенского, Мартынова. Ворожбу-то они не унаследовали, а вот это:

Взрывом газовым
Час. Да-с.
Кто отказывал
Тот даст.

Это не заумь и не ворожба, а тяжкий воловий невдохновенный труд, в котором она же попрекала Брюсова

Винт черной лестницы
Мнишь – стенкой лепится?
Ночь: час молитвенностей:
Винт хочет вытянуться[321].

Не дай Бог. У Пастернака так бывает и у Маяковского. Но реже.

Поэмы растянуты, болтливы, неподвижны. Есть ощущение, что колеса машины буксуют, крутятся зря, ни с места. («Поэма горы», «Поэма конца»). О «Царь-Девице» и «Молодце» молчу – безвкусно до бездарности.

Зато – «Куст»! Зато – «Плач боли и любви»! Зато – истина в пяти словах! Зато – «Тоска по родине»! И, превыше всего для меня сейчас, два из стихов к Блоку (Это не «Час. Да-с»). На одном я помешалась и повторяю его без конца:

Огромную впалость
Висков твоих – вижу опять.
Такую усталость:
Ее и трубой не поднять.
Державная пажить,
Надежная, ржавая тишь.
Мне сторож покажет,
В какой колыбели лежишь[322].

* * *

Предисловие Орлова – ни глупое, ни умное – никакое – и со всеми обязательными казенными пошлостями. Слово трагедия – через строку, но о настоящей трагедии ни слова. О расстреле мужа и ссылке дочери сказано так:

«Цветаева долго мечтала, что вернется в Россию “желанным и жданным гостем”. Но так не получилось (!) Личные ее обстоятельства сложились плохо(!): муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям».