Анатолий Максимов - Подлетыши

• Название: Подлетыши
• Автор: Анатолий Максимов
• Издательство: Хабаровское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1983

Эта повесть — о ребятах, которые учатся в профессионально-техническом училище, готовятся стать электриками, с честью носить высокое и гордое звание рабочего человека.

---

— …Намыкались, бедные, пока дом-то построили… — сочувственно говорила девушке женщина и поглядывала на узкий затылок деда. — Зато теперь в газетах про них пишут, по телевизору показывают…

— А не знаете ли вы, гражданочка, — резко повернулся и тоном яростного спорщика спросил дед женщину, — на какие средства возведен терем, а? Любопытно послушать.

— Накопили… — неуверенно начала женщина.

— Во-от! — с укоризной, обрадованно протянул дед. — Слыхали вы, гражданочка, звон, да не знаете, однако, где он. Послушай-ка, дочка, меня. Вот чистая правда… Была хозяйка терема, еще девочкой, в концлагере у фашистов. Замученные люди знали: не выйти им живыми на свободу. Собрали, у кого что было спрятано: золотые серьги, кольца, медальоны… Завязали в узелок и вручили девочке с наказом: «Вырастешь — построй в память людей, убитых фашистами, в память сгоревших городов и сел — выстрой терем!» И помогли девочке убежать от немцев. Вот откуда, сударыня, средства-то взялись, а вы говорите…

Дед молодцевато глянул на девушку, дескать, я еще не такое знаю, фукнул в усы и отвернулся.

Слушал попутчиков Илья, и мать ему представлялась волшебницей. Мысленно спрашивал себя; «Да о моей ли матери я слышу? Может, о какой-нибудь святой, неземной женщине? Неужели люди так сильно тоскуют о красоте, что едут за тридевять земель повидать дом? Или все диво в тереме то, что его построила одна женщина?..»

«Заря» повернула с Амура в Амгуну.

Каждый раз Амгуна представлялась Илье по-новому… Помнит он, когда еще мальчишкой уплывал из дому в далекий интернат, — река летела навстречу плоскодонке хмурая и холодная. Кривуны казались Илье нудно долгими, сквозняковыми: мальчик зяб от острого ветра. Но вот мчался он на попутной моторке из интерната домой — было совсем другое: река ворковала серебряными барашками, то зверя выставляла на берегу для мальчонки, показывала птицу диковинную, коряги замысловатые. А Илье-студенту быстрая Амгуна виделась наполненной каким-то глубоким философским смыслом и наводила на размышления о жизни и быстротекущем времени. В армию река провожала его, будущего солдата, сдержанно-строго: крапал дождь, тальники низко свешивали мокрые пряди ветвей. Зато после службы она встречала Илью веселым половодьем. Вылетала из-за лесных кривунов с вихревой стремительностью и вязала перед ним загадочные письмена! По речным узорам он старался понять, что ждет его дома, какая ему уготована судьба?.. И, наконец, уезжал Илья в город в ПТУ, — Амгуна неслась светлой и тревожной, с частыми перекатами, торчащими топляками, чуть зазевайся — и пробьет лодку, вышибет мотор. Как будто река по-своему говорила что-то, напутствовала Илью.

Теперь Амгуна встречала Дегтярева буйным разноцветьем трав и кустарников. В ложбинах — алые разливы зацветающего иван-чая, дудник и медуница убеляли поляны. Едва посторонятся, раздвинутся береговые сопки — вдали катятся горы, сизые от кедров и ясного неба.

Галина Андреевна стояла у борта, на ветру. Ей так и верилось: все, что она видит, — эти рослые травы, деревья, крупные цветы, далекие сопки — все совершенство. Она с благодарностью смотрела в круглое оконце на Дегтярева, будто здешняя природа — творение его рук.

«Каким-то слишком суровым, взыскательным был для нас этот год, — думала Галина Андреевна. — Жили так, будто мы не способны ни увлекаться, ни любить. Одна забота, одна тревога, одна надежда — «наследнички»… — Она улыбнулась с грустинкой, глянула на Дегтярева, сидевшего с задумчивым видом в салоне, — они встретились взглядами. Галина Андреевна повернулась загоревшимся лицом навстречу ветру.

«Да… Вот и миновал год, — думал Дегтярев. — Мама, наверно, полностью дом построила… А мы с Галиной Андреевной порою неумело, но старательно, как могли, учили ребят. И чует мое сердце; мне без Галины не обойтись. Ни в училище, ни где бы то ни было. Что это — привязанность, боязнь остаться без хорошей помощницы или увлечение, любовь?.. Что-то мне журчит, на что намекает Амгуна? — в душе улыбался Дегтярев. — Ведь я с Галиной Андреевной к матери плыву».

К вечеру «Заря», пластая волны, отбросила назад последний поворот реки и очутилась перед голубым домом. Дом и флигель искусно расписаны орнаментом. Ребята, обгоняя друг друга, устремились с «Зари», словно дом возник лишь на мгновение и мог исчезнуть в любую минуту.

Каждый, кто приезжал сюда, видел в доме свое: один раскраску и орнаменты, другой любовался скульптурами животных, птиц, водяной мельницей, третий осуждал хозяев за то, что не умеют они получать прибыли за свои таланты. Вот если б в городе поставить такой терем, тогда и денежки можно бы брать за смотр. А в тайге зачем дворец отгрохали, для какой выгоды?

Ребята не рассуждали, не спорили, они увлеченно глядели на терем, на мельницу, на зверей в саду, наверно, мысленно перенесясь в мир сказок и легенд.

— Неужто опять никого нет, — отчаивался усатый дед. — Вот невезучий я, прости господи! Второй раз приезжаю и — к замку. Под кустом ночь перебьюсь, но в дом проникну.

Галина Андреевна не спускала глаз с фигурных окон дома, с расписного флигеля, ей бы хоть издали глянуть на мастерицу.

Из проулка, гремя пустыми ведрами, выкатилась на берег приземистая женщина в фуфайке без пуговиц, в ботинках «прощай молодость». Маруся Морокова, мать Игоря, с каких-то пор взяла на себя по доброй воле обязанность встречать любознательных и рассказывать им, где приукрасив, где подчернив, про Дегтяревых, их дом. Обычно Маруся крутилась на берегу, в ожидании гостей, а теперь где-то замешкалась, опоздала.

— Неужели женщина построила дом? — обратился к Марусе усатый дед. — Или пустые слухи?

— А кто ж еще! — вроде недовольно, грубоватым голосом ответила Морокова. — В деревне у нас одна баба с вывихом. Сама разукрасила, образин на стены понавешала. Все сама… Правда, и моего труда немного есть… Семь лет уже пурхается. Тут и без художества не знаешь, с утра за что хвататься, — строчила бабенка. — А где же сама-то Дегтяриха? Только что она шуганула полную лодку зевак. Маленько выпимши были мужики, так ей не понравилось… Она такая, Надька, кого примет в терем, а кого и на порог не пустит.

— Она кто, художница? — обступили Марусю приезжие, каждому хотелось послушать об интересном человеке.

— Еще какая художница! — двусмысленно выкрикнула Маруся. — Такую бабу, как наша Надька, надо днем с огнем поискать — и то не найдешь. Что вы на наружность дома уставились! По сравнению с тем, что нагорожено в тереме, внешность — тьфу. Вы внутрь зайдите, если она пустит. Там — это да! Все этажи обставлены мебелью, да не простой, а работы собственных рук Надьки. Она что вытворяет, зараза! Видите, плывут по речке чурки да коряги? Дегтяриха ловит их, затаскивает под навес, потом из коряг этих кресла, препотешные стулья выдалбливает…

Подростки смотрели на Марусю восторженно, просительно, словно она распоряжалась теремом.

— И не стремитесь напрасно в хоромы. Не вы первые… Вот так же прикатят, походят вокруг да около и, разнервированные завистью, обратно уплывают… Илюша-а!.. — растерянно пропела Морокова. — Как же я тебя сразу-то не приметила? Вот стыдобушка! Плету, наговариваю и сама не знаю, про что. — Маруся протянула Илье крупную, под стать мужской, руку здороваться.

Илья обнял за плечи Марусю, поцеловал в рыхлую рябоватую щеку. Лицо его светилось радостью и добротой.

— Соскучился я по вас, голубичникам! — сказал.

— Матери с отцом нету, на пасеке, кажись. Да что ж ты не сообчил, встретили бы. — Морокова хитренько, с любопытством глядела на Галину Андреевну. — Игорь два дня ждал вас, а потом ушел к отчиму на пасеку. Игорь-то мой такой серьезный стал, как ты, Илюша, — радовалась за сына мать. — Не скажет лишнего слова, не усмехнется. Что-то шибко умный, как я погляжу. Даже побаиваюсь за него… Поднялась было я ругать Мишку, мужика своего. А Игорь на меня: «Уймись, — говорит, — мать. Как будто все отчимы были плохие, одна ты хороша». Мишку называет Михаилом Авдеевичем. Так и говорит: «Пойдем, Михаил Авдеевич, на пасеку, помогу тебе дров напилить, а то зимой будешь один кожилиться». Вот каким хорошим человеком стал мой сын! — гордилась Маруся. — А тебя-то как он нахваливает, ты бы послушал, Илюша!.. А это твоя невеста? — увлеченно осматривала с головы до ног Галину Андреевну. — Деваха ничего. А волосы-то какие густые да, видно, длиннющие. Небось, до пояса! — И с досадой ворохнула свою короткую, кудлатую стрижку. — Вот мать с отцом обрадуются…

— Кто-то огородом к дому идет, — заметил усатый дед. — Может, она, хозяйка? — И первым подступил к узорной калитке.

Приезжие замолчали, на лицах почтительность и робость; не чаяли увидеть мастерицу, а увидев ее издали, растерялись.

Мать Ильи шла с пасеки в защитной куртке и косынке.

Дегтярев отворил калитку, все заторопились пройти во двор.