Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

• Название: Борель. Золото [сборник]
• Автор: Петр Петров
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4444-0146-0

Петр Поликарпович Петров (1892–1941) — русский советский писатель, участник Гражданской войны в Сибири, председатель Объединенного совета Степно-Баджейской партизанской республики, заведующий агитотделом партизанской армии, главный редактор минусинской газеты «Соха и молот». В 1941 году по ложному обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации Петров был расстрелян. Роман «Борель» повествует о восстановлении золотоносного рудника в сибирской тайге. Только что закончилась Гражданская война. Разруха и запустение на далеком сибирском прииске, где орудуют мелкие хищники. Последнее оборудование растаскивается по винтику. Люди, лишенные любимого дела, спиваются и опускаются. Понимая, что без прииска поселок просто вымрет, за дело берутся молодой коммунист Василий Медведев и старый рабочий Евграф Сунцов… В романе «Золото» рассказывается история сибирского паренька Гурьяна, волею судьбы нашедшего в юности богатую золотоносную жилу на таежной речке и вернувшегося туда через десять лет в качестве директора большого прииска.

---

Парень с расплюснутым носом, пересиливая шум, потешался:

— На улицу их! В снег!

Забежав сзади, он толкнул обступивших баб, и вся ревущая и хрипящая масса кучей вывалилась за порог казармы.

Лицо Никиты залилось кровью, а в волосах и бороде заплелись клочья сухой осоки.

Парень с расплюснутым носом набрал в руку снегу и умыл им лицо Никиты.

В толпе, на руках баб, рыдала Настя.

— И все-то люди, как люди! Последнюю юбчонку прола-ка-а-ал!

Но на нее уже не обращали внимания.

С Алексеевской дороги послышался скрип саней и визгливый звон колокольцев. Треск упряжки отдавался в тайге тяжелыми отрывчатыми шорохами. Голоса ямщиков сливались с общим шумом.

Вот в узком, как белая лента, проулке показалась первая дуга, и праздная толпа боровских жителей бросилась навстречу обозу.

Истощенные, подобравшиеся лошади едва тянули возы по узкой дороге. На крутом взвозе около самого прииска передовик остановился, и весь обоз скучился. Голодные кони рвали мешки с хлебом. Передние, не сдержав натиска, лезли на сани, сбивались в сторону и по самую спину увязали в снегу.

Вывалившиеся навстречу золотничники бросились помогать ямщикам.

С десяток человек, уцепившись за сани и оглобли, с уханьем и свистом выводили одну за другой подводы на взгорок. Все знали, что ямщики привезли самогон, и почти каждый старался подделаться к ним, чтобы выпить нашармака.

Около большого здания бывшей конторы прииска, под навесами, подводы остановились в стройном порядке. Ямщики щелкали кнутами, загоняя лошадей. Бабы поочередно и наперебой зазывали их на постой:

— К нам милости просим — зимовье свободно и тепло!

— А у нас и сенишко найдется, и сохатина сушеная есть!

— По три калача с человека в сутки берем, чай, ежели што, сварить можно…

Но ямщики не торопились. Вразвалку переходили они от подводы к подводе и, улыбаясь в бороды, убирали лошадей на выстойку.

Еще ранним вечером прииск огласился песнями и ущемленными взвизгами гармошек. От казармы к казарме в обнимку мужчины и женщины потянулись подвыпившей компанией. Подмерзшие лошади, побрякивая колокольцами, топтались около прикрепленных к оглоблям препонов.

Затянувшиеся туманом горы гулким эхом отзывались ожившему Боровому.

Радовалось сердце Евграфа Ивановича Сунцова. Верхом на круглом малорослом иноходце, в новом черном полушубке и расшитых бисером унтах, он подъезжал то к одной, то к другой компании.

На шее у него и через плечо развевался белый шарф. И везде его встречали веселыми криками:

— Живем, Еграха!

Бойко повертываясь, Евграф Иванович улыбался белками цыганских глаз золотничникам.

Сунцов поселился на Боровом год тому назад и вот уже второй раз пригнал обоз. Приискатели знали только одно, что он бывший тунгусник из Туруханска и парень-жох! В течение последних лет на глазах у всех Евграф Сунцов богател, но не скупился при крайней нужде выручить хлебом, который у него не переводился.

Зато всю летнюю добычу золота он забрал себе.

По замашкам и привычкам догадывались, что семья Сунцовых не из простых. Недавно Евграф Иванович привез с Баяхты пианино, и его кудрявая красавица сестра день и ночь брякала на этой барской музыке, а жухлая, как выдра, жена собирала баб и устраивала с ними баптистские моления. Говорили также, что она из ревности к сестре ножом пыряла мужа.

Да какое кому дело? Все знали, что на этом золотом клочке земли, оторванном от всего живого мира, без Евграфа они умерли бы с голоду. И никому не было дела до того, что Сунцовы занимают лучшую квартиру, хотя втихомолку в последнее время гнездился и полз по углам глухой бабий ропот:

— Вот, говорили оратели — буржуев не будет. А оно, смотри!

— Да чего там — побасенки одни. Как был наш брат Кузька, так он и до скончания века будет горе куликать!

Подъезжая к большой артели, Сунцов отпустил поводья и нажал ногами в бока горячившемуся иноходцу. Лошадь под рев баб бросилась в кучу, но Сунцов вздернул поводья и осадил ее на задние ноги:

— Испугались? — крикнул сипловатым голосом. Его цыганские глаза смеялись, а на смуглом, еще молодом лице стягивалась в коросту обмороженная кожа.

— Живем, ребятишки, и никаких козырей! — еще громче крикнул он, ловко спрыгивая с седла.

— И хлеб жуем! — пьяным хохотом отозвались в толпе.

Сунцов взял коня под уздцы и выпрямился так, что иноходец головою тыкался к нему в спину.

Пьяная компания обступила и стянулась кольцом.

— Если у кого не на что покупать хлеб, приходи — выручу, — сказал он, всматриваясь в сторону Баяхтинской дороги. — Только уговор дороже денег — золотишко не сдавать на сторону. А потом же я расходы имею по поездке… Прохарчился, как мамин сын…

Но Сунцову договорить не удалось.

Василий с Вихлястым и техником Яхонтовым выходили из-за угла казармы. На связанных в кучу лыжах каждый из них вез окровавленные части оленьей туши. Толпа загоготала:

— Мясо! Вот в пору — выпивка и закуска.

Но, завидя Василия, остепенилась.

Со слов Насти и Качурихи уже знали, что на прииск приехал Василий с какими-то «полномочиями».

— Он или нет? — шептались бабы.

— Какой важнецкий стал!

— Мотри, каким гоголем выступает, што твой офицер!

Мужчины вызывающе, исподлобья мерили глазами Василия.

Весь в поту и куржаке, он остановился посредине круга. Глаза обожгли собравшихся и встретились с такими же колючими и упрямыми глазами Еграхи Сунцова. Они поняли друг друга и так же одновременно отвели глаза в сторону, как и встретились.

Сунцов повернулся на каблуках и легко взлетел в седло.

В морозном воздухе в горах отдавалось визгливое цоканье копыт разгоряченного иноходца. Под взмах руки лошадь приседала и долгими скачками рвала вперед.

Прищуренными глазами Василий долго смотрел вслед, не обращая внимания на обступившую его публику. И, будто про себя, сказал:

— Это и есть боровский коновод? Здорово летаешь, да где-то сядешь?!

— А зачем же оскорблять, товарищ? — крикнул чей-то пьяный голос.

— Не знамши человека, — подхватили другие, — стараются уязвить, оплевать… Вот все теперь так пошло! Не поймамши птицы, щиплют перо.

— Вишь, с каким храпом заявился. А по правде-то сказать, если бы не Еграха, чо бы кусал народ?

— А ты не гыркай! Такая же сволочь горластая! Эх вы, барахольщики! За Еграшку держитесь, лизоблюды, а свово парня опешить норовите, не обогревши места. Да кто он вам?

Василий сквозь шум узнал этот голос. Никита без шапки, расталкивая публику, пробирался к нему.

— Дергай, Васюха, и шабаш! Ударь по кумполу, штобы зазвонило!

— Да ты што, парень, осапател? Чего молчишь-то? — добивался Никита, хватая его за ворот шинели. — Я, брат, тут агитнул за тебя. Разобьем Еграхину компанию вдрызг!

Его оттолкнул Вихлястый.

— А ты накорми сначала человека! А то пристал как банный лист… Небось не спросил, сколько верст отхватили.

Василий еще раз оглянул собравшихся и дернул за веревку лыжи.

Никита, суетясь, старался помочь, но оступился с тропы и завязил в снегу бродень. Толпа разразилась пьяным хохотом.

Не раздеваясь, без ужина Василий свалился на нары. Настя вскользь взглянула и заметила, что на лице у него переплетались чуть заметные морщины, а подглазницы посинели.

— Заболел, что ли? — допрашивала она, дергая его за ногу. — Да ты каку язву молчишь-то! Оканунился ли, чо ли?

Но Василий сопел, занятый своими невеселыми думами. В казарме шумела железная печь и ворчал закипающий котелок. Никита подсел к Василию и заплетающимся языком говорил:

— Из-за тебя выпил… Ты растревожил душу… А все-таки наша возьмет. Еграшкину сволочь разметем по матушке-борели[3]. Поверь мне, Васюха… Я и на Баяхту заказал… А вчера у нас было собрание у Качуры. Все старые приискатели за тебя, как щетина. Вот гляди-гляди — сюда нагрянут.

4

Легким лебедем пролетел утренник. В воздухе кружились белые пушинки снега. Густой туман сеял как из сита. Над тайгою и прииском неводами расстилались дымчатые облака. Темные волны их нависли на крыши построек и вершины гор.

…Красное, без лучей поднималось солнце.

По восходу знали о приближении оттепели.

Василий торопливым шагом направился от Никитиной казармы. На его обветренных щеках курчавились колечки куржака, и широкие скулы вздрагивали в такт шагам. Придерживая правой рукой желтую кобуру, а левой — длинные полы кавалерийской шинели, он не смотрел на мелькающие впереди — в мороке и инее — тени, и сам шел такою же длинною тенью в журчащий говор и сутолоку.

И опять на пути встал Евграф Сунцов.

Обрюзглый с похмелья, краснолицый от мороза, он прохаживался между возов в сопровождении молодой круглой женщины.