Музафер Дзасохов - Белая малина: Повести

• Название: Белая малина: Повести
• Автор: Музафер Дзасохов
• Издательство: Иристон
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2000

В книгу вошли повести разных лет, объединенные общими героями, композиционно связанные и сюжетно продолжающие друг друга.

Без прошлого нет настоящего — лейтмотив этих произведений. Они подкупают непосредственностью, стремлением автора бережно подойти к человеку, показать истоки подлинной нравственности.

Родина и родители — однокоренные слова, два могучих крыла, благодаря которым человек постигает вершины счастья. Герои представленных произведений — это люди с богатым духовным миром.

---

В людях Нана честность ценит больше всего. Сама не любит хитрить и от других того же требует. И Дзыцца этому нас учила, иначе пришлось бы нам туго сейчас.

— Все зло от плохих людей, — как бы сама с собой говорит Нана, лежа в постели.

Мы понимаем, что это она говорит для нас.

Нана берет гребенку и запускает в седые свои волосы. От двух ее кос длинных и густых, осталась одна, жиденькая-жиденькая. Каждое утро Нана распускает косичку и расчесывает гребнем. Потом сидит, дышит тяжело — и это ее утомляет.

— Раньше смеялась над такими. А теперь сама стала развалина. — И улыбается: — Ничего делать не могу!

Нана улыбается, значит, что-то веселое собирается рассказать.

— Была у нас в горах одна женщина. Ох и хвастунья! Ох и лентяйка — другой такой не найдешь. Бывало, выйдет утром и говорит: «Дел переделала, не счесть!» А чего делала? Встала. Оделась. Убрала постель. Волосы расчесала. Умылась. Воду на огонь поставила. Вот и все ее дела… Я тоже, как она: расчесала косичку и утомилась.

Нана спускает ноги с кровати, ищет свои чувяки. Куда-то они подевались. Бади лезет под кровать, достает тряпочные чувяки и с виноватым видом кладет перед Нана.

— Кто их туда забросил? — ворчит Нана.

Терпеть не может, когда ее чувяки убирают с коврика. Комната тесная, и, подметая, кто-нибудь из девочек переставляет чувяки с места на место. Нана это не нравится.

— Если еще тронете, по лбу тресну! — предупреждает она и косится на девочек.

Те еле сдерживают смех. Старухи нисколько не боятся, пусть себе грозит! Для них угрозы Нана не страшнее войлочной плетки.

На Нана поверх ночной рубашки еще два платья надеты. Как капустный кочан! Я однажды сказал при Алмахшите, так он чуть со смеху не умер…

Сунув ноги в чувяки, Нана идет к умывальнику. И долго плещется, растирает ладонями морщинистое лицо, фыркает. Ну, вот умылась наконец. Берет полотенце.

— Это что за тряпка? — грозно спрашивает она, изменившись в лице.

Подбегает Дунетхан:

— А что такое?

— Посмотри!

— Это не грязь, Нана. Я сама стирала вчера. А пятнышко никак не сходит. Чистое полотенце!

Нана рассматривает полотенце и на свет, и против света. И, только убедившись, что действительно чистое, начинает вытираться. Вытирается долго, тщательно — позавидуешь. Самому хочется умыться лишний раз и взять полотенце в руки.

Уже сухое лицо, а Нана все трет и трет. Лоб и щеки даже порозовели!

Тем временем Дунетхан поправила постель. Нана недовольна.

— Кто это разворошил? — спрашивает она.

— Я хотела…

Дунетхан не понимает, в чем она провинилась.

— Э-э, значит, ты во всем такая неряха! Погляди-ка сюда… Чего насупилась? К покрывалу и не прикоснулась, вон как оно морщится! И подушки надо было взбить, а ты положила, как они были. И до одеяла у тебя руки не дошли. Человеку, когда он встал с постели и прибрал ее, должно казаться, что это не его постель, что он даже и не ложился! Вот как надо!

Нана поворчала и снова легла.

Дверь отворилась без стука, и вошла Кыжмыда. Кому еще быть, как не ей? Только она входит, не постучав. Дверь осталась приоткрытой. Кыжмыда с усилием потянулась к дверной ручке. Я испугался, как бы ее сгорбленная спина не переломилась. Кое-как дотянулась, прикрыла.

После смерти Дзыцца Кыжмыда часто к нам наведывается. Что-нибудь по дому сделает, приготовит. А может, потому, что теперь с нами Нана. Не знаю. Порой несколько раз за день приходит. Даже когда нас нет. Посидит возле Нана, покормит ее, поговорит с ней. В последнее время Кыжмыда совсем оглохла и говорит больше сама. Ведь Нана не может громко разговаривать, у нее грудь слабая.

— Как вы тут поживаете? — присев на низенькую скамеечку возле кровати, спрашивает Кыжмыда.

Она всегда садится на эту скамеечку. Другие, повыше, не для нее. Согнувшись, тяжело сидеть. И Дунетхан ей низенькую принесла.

— Счастливо и тебе жить, — покачав головой, отвечает Нана, — Сама-то как живешь, ничего?

Кыжмыда не поняла, и Нана повторила вопрос. Кыжмыда следит за движением губ.

— Да за печеньем пошел в магазин!

— Скажи на милость! О ком это она! — глянув в нашу сторону, спрашивает Нана. — О ком ты говоришь?

— Он дома у нас.

Нана хмурится и, вздернув подбородок, отворачивается. Это когда ей что-либо не нравится. Потом недовольно бурчит:

— Тяжело с глухой разговаривать…

Кыжмыда поднялась с места. Сделала это с такой поспешностью, словно вдруг вспомнила, что до сих пор сидела сложа руки и пожалела о бесполезности проведенном времени.

— Щепок у вас не найдется? — спросила у меня.

Я вышел во двор. Дрова, привезенные Алмахшитом, совсем сухие, их клади прямо в печь и щепок не надо. Только наколоть. От спички загораются.

Но я и щепок принес. По дому разошелся запах дыма. Уже с каждым днем холодней и холодней. К утру лужи затягивает тонким ледком. Но с первым солнцем он тает.

— Вы что собирались готовить? — Нана вопросительно посмотрела на Дунетхан. Точно Дунетхан хозяйка!

Я сказал, какие у нас запасы: картошка, лук, мяса немного…

— А фасоль есть? — спросила Нана.

Фасоли у нас на всю зиму хватит! Нана сама это знает, а все равно должна спросить. Такая у нее привычка.

— Если есть — неси. Она вам что-нибудь сварит.

«Она» — это Кыжмыда.

Фасоль у нас рассыпана на чердаке для просушки. Пока теплые дни, можно и там держать. Дзыцца и на зиму оставляла, лишь бы сырость не завелась, а так ей ничего не будет.

— А ты воду поставь на огонь, — приказывает Нана Бади.

До сих пор все лежала на спине: когда разговаривает, у нее кружится голова. Теперь повернулась на правый бок, чтобы видеть, что делается в доме. И Кыжмыда переставила свою скамеечку.

Стали все вместе перебирать фасоль. Каких только нет зерен — и красные, и белые, и рябые. А иногда и черные, крупные, у нас их зовут «буйволовы».

Пока перебирали, вода закипела. Кыжмыда всю фасоль высыпала в котелок.

— Про картошку не забыли? — напомнила Нана.

Дунетхан отвалила дверцу погреба и спустилась вниз. Темно, да картошку и без света найдешь, она прямо под лестницей. А варенье подальше, в углу. Надо на корточках ползти, иначе ударишься обо что-нибудь. И мы лампу зажигаем.

— Скажи, чтоб перцу взяла! — опять говорит Нана.

Перец ей вреден, но отказаться не может — любит очень.

Кыжмыда знает об этом и не нарезает, а бросает в котелок целиком.

Долго пришлось ждать обеда. Когда еще фасоль сварится! Кыжмыда уж и чурек испекла, а фасоль все еще не готова.

Бади измаялась от ожидания. Глаз не сводит с котелка, в котором булькает вода. Нана не позволяет есть всухомятку, не то она уже уплела бы не один кусок чурека.

— Человек должен один раз садиться за стол, — наставительно говорит Нана, — чтоб поел, и дело с концом. А куски хватать — некрасиво!

Кыжмыда пробует суп деревянной ложкой:

— Кажется — все!

Кочергой я отодвигаю в сторону головешки, пламя под котелком снижается, опадает.

Кыжмыда пошла за ухватом.

— Дай Казбеку, — говорит ей Нана, — еще прольешь на себя.

Я взял ухват из рук Кыжмыды, подтянул котелок к краю. Кыжмыда отряхнула передник: уходить собралась.

— Куда ж ты, а пообедать с нами? — окликнула ее Нана. Но Кыжмыда и не оглянулась.

Она никогда не остается. Придет, похлопочет и домой.

— Ай, слушай, проводи ее, неудобно так, — просит меня Нана.

Но Кыжмыда этого не позволяет.

— Зачем ты вышел? — ворчит она, обернувшись ко Мне в коридоре. — Иди есть. Скоро обедать пора, а вы еще и не завтракали.

— Что за человек! — возмутилась Нана. — Ну что за человек!

Дунетхан разлила суп по тарелкам. Каждому, по полной.

— Зачем столько налила? — ворчливо сказала Нана, когда Дунетхан поставила тарелку перед ней. — Отлей половину.

Ест Нана, как птичка. И чем только жива, удивительно! Может вовсе ничего не есть и не попросит. Наверно, потому такая худая.

После еды Дунетхан отнесла тарелки на печь, вытерла стол и села с книжкой.

— А тарелки на кого оставила? — спросила Нана.

— Потом помою.

— Грязную посуду не оставляют на «потом»!

— Ну, потом я…

— Ну-ка берись! Лень никому пользы не приносит. Сейчас станешь лениться, что будет с тобой в моем возрасте?

Дунетхан нехотя поднялась. Старуха не спускает с нее глаз, и лежа, наставляет:

— Холодной собираешься мыть? За ведро-то взялась… Или опять забыла? Поставь на печь воду. Плита пока горячая, и вода согреется.

Дунетхан хмурится, но не смеет возразить. Поставила воду и, когда та согрелась, перемыла тарелки, перетерла их полотенцем.

— Ну, вот и умница! — удовлетворенно сказала Нана. — У хорошей хозяйки посуда всегда чистая. А то так и останешься в девушках.