Джозеф Ганьеми - Инамората

• Название: Инамората
• Автор: Джозеф Ганьеми
• Издательство: Книжный клуб 36.6,
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-98697-042-X

Америка 1920-х… Медиумы, шарлатаны, мошенники, доверчивая публика… Журнал «Сайентифик американ» обещает приз в 5000 долларов любому, кто продемонстрирует убедительные доказательства спиритического контакта… Выпускник психологического факультета Гарварда Мартин Финч отправляется в Филадельфию, чтобы оценить невероятные парапсихологические способности Мины Кроули, жены местного врача. Финч полон желания изобличить мошенницу, но… как можно изобличить ту, которую любишь больше жизни? И что делать, если Мина действительно обладает сверхъестественным даром — даром любви?

---

— Очень смешно.

— Взбодритесь, старина, вы просто упали в обморок.

Я нащупал небольшую шишку на затылке, которая пряталась в волосах словно пасхальное яичко. Я поморщился.

— Не очень-то по-мужски я себя вел.

— Санитарам пришлось изрядно попотеть, пока они вас выносили.

Кроули пощупал мой пульс на запястье и, помолчав секунд десять, заботливо спросил:

— Как вы себя чувствуете?

— Готов сквозь землю провалиться.

— Вот уж не стоит, старина. Позволю себе предположить, что вы потеряли сознание в результате гипогликемии. Вы ведь за ужином почти не притронулись к стряпне миссис Грайс.

Сомневаюсь, что Кроули сам верил своему предположению о недостатке сахара у меня в крови, но все же я был благодарен ему за доброту. Он улыбнулся, похлопал меня по колену и встал.

— Ну, достаточно окрепли, чтобы подняться? — спросил он.

— Кажется, да.

— Тогда пойдемте, наша пациентка вот-вот очнется от наркоза.

Пока я плелся за Кроули в послеоперационную палату, он рассказывал мне о том, как прошло кесарево сечение: извлечение ребенка за ножку, стягивание и обрезание пуповины, удаление плаценты и, наконец, наложение швов на матку. Похоже, Кроули особенно гордился этим последним этапом операции и очень сокрушался, что я пропустил его.

— Я наложил три прочных шва шелковой нитью номер четыре, а затем один сплошной из кетгута на тридцать дней, чтобы соединить концы раны.

Войдя в послеоперационную палату, Кроули направился к пациентке — серенькой церковной мышке лет двадцати, та уже очнулась и лежала на белых подушках, а встревоженный молодой муж держал у ее подбородка тазик на случай внезапного приступа рвоты.

— Здравствуйте, милочка, — проговорил Кроули. Он поздравил мать с рождением крепкого мальчика и заверил отца, что запах эфира, который исходит от новорожденного, скоро выветрится. Артур еще немного поговорил с ними вполголоса, а я стоял, чувствуя себя пятым колесом в телеге. Кроули поднял рубашку женщины и продемонстрировал мне четырехдюймовый шов, которым он соединил разрез на коже.

— Некоторые не дают себе труда сшить подкожный жир, — сказал он, пока я изучал творение его рук, — но мне кажется, что ради красоты можно пойти на риск и еще немного подержать пациента под наркозом.

— В самом деле?

— Так кожа не прилипает к соединительно-тканной оболочке, отчего появляются эти ужасные борозды, которые делают брюшные швы такими уродливыми.

Кроули опустил рубашку и приветливо посмотрел на пациентку, которая забылась сном.

— Красота — это очень важно. Особенно для молодых женщин. Посмотрите на нее, Финч. Случалось ли вам видеть столь милое личико? Здесь и предчувствие материнства, и супружеских отношений, которые продлятся всю жизнь…

Сказав это, он на миг погрузился в свои мысли, но потом вернулся к реальности и посмотрел на меня лукаво.

— Да упаси меня Господь вмешиваться в священный союз между мужем и женой, старина. Так я в два счета лишусь работы!

Проснувшись в то утро, я обнаружил, что на улице нас поджидает добрая дюжина газетчиков, некоторым из них даже удалось сдружиться с Фредди. Пайк плюхнул на стол, за которым мы завтракали, целую кипу утренних газет: филадельфийские «Инкуайрер», «Трибюн», «Рекорд», «Диспэтч», «Буллетин» и «Паблик леджер». Пролистав их, мы обнаружили почти в каждой упоминание о Марджори и ее «хитроумном духе Честере», а также о муже — «знаменитом хирурге Арчибальде Крамли». Даже я удостоился упоминания под весьма прозрачным псевдонимом «Утренняя пташка». «Буллетин» нарек меня «умненьким Валентино». Сравнение с кинозвездой дало мне почувствовать наркотическое очарование газетных комплиментов. Признаюсь, я лучше стал понимать новое пристрастие Кроули.

Артур вглядывался в каждый дюйм газетной полосы, словно тщился найти там ответ на загадку Сфинкса, посмеивался над самыми вопиющими журналистскими преувеличениями, возмущался, обнаружив малейшее скептическое замечание.

— Чепуха, — пробормотал он, закончив чтение статьи Фрэнка Ливоя в «Паблик леджер». — К концу недели он признает свое поражение.

Я взял газету, которую Кроули отшвырнул в сторону, отыскал злополучную статью и прочел, что написал Ливой.

ФИЛАДЕЛЬФИЯ. Она прекрасна. Он богат. Вместе они очаровывают очкастого представителя «Сайентифик американ». Остается надеяться, что в следующий раз редакторы журнала позаботятся поставить во главе экспертного комитета кого-либо посолиднее. Молодой человек, занимающий в настоящее время этот пост, прибыл из обшитых слоновой костью коридоров Гарвардского университета, и, похоже, он еще бегал в коротких штанишках, когда Першинг форсировал Рейн…[39]

У меня перехватило горло. Куда он клонит, этот Ливой? Меня не столько удивили его нападки на меня и то, что он презирал Кроули лишь за принадлежность к привилегированному сословию. Но зачем ему понадобилось выставлять меня председателем комитета? Стоило ли ради этого писать статью? «Да полюбуйтесь, какой неопытный этот председатель комитета!» Я решил, что у Ливоя были веские причины, чтобы публиковать откровенную ложь. Видимо, он хотел внести раздор в работу комитета и смуту в наши ряды.

Так я познакомился с самым жалким представителем прессы — скандальным журналистом.

— С вами все в порядке? — спросила Мина.

— Да, — сказал я, складывая «Паблик леджер» со статьей Ливоя. — Удивительно, какую чепуху не стесняются публиковать газеты!

— Я не об этом, — сказала Мина, дотрагиваясь до моей руки, а потом до лба. Он показался ей горячим, она отдернула руку, словно обожглась: — Да вы весь горите, дорогой!

— Это я пылаю от гнева.

Кроули посмотрел на меня поверх края газеты и тоже заметил мой румянец.

— У вас и впрямь нездоровый вид, Финч. Пожалуй, попрошу миссис Грайс принести вам аспирин — у нее на кухне всегда наготове пузырек.

Кроули потянулся за маленьким колокольчиком, стоявшим на столе, но я остановил его.

— Я сам к ней схожу.

В обычных обстоятельствах Кроули бы настоял, чтобы я оставался на месте и ждал, когда мне придут на помощь, но сегодня он так углубился в чтение, что ему было не до споров.

Миссис Грайс в кухне тоже читала газету (я заметил, что это был очередной выпуск печатавшегося по частям романа «Укротительница мужчины» Милдред Барбу), она побледнела, увидев меня в дверях. Вряд ли я смутил бы ее больше, если бы проник в ее спальню и застал в пеньюаре.

— Что стряслось, сэр?

— Голова болит, — объяснил я, отвешивая поклон Пайку, который пытался уговорить голубя склевать насыпанные ему на завтрак зерна. — Доктор Кроули распорядился, чтобы вы дали мне пару байеровских таблеток.

— Он отлично знает, что я не терплю их в этом доме! — возмутилась миссис Грайс, словно я потребовал у нее опиум. Удивительно, но малейшие детали могут задеть вас за живое: наблюдая, как миссис Грайс достает из буфета пузырек с аспирином, изготовленным в Америке, я внезапно вспомнил мою матушку: та была убеждена, что эпидемия гриппа, разразившаяся в восемнадцатом году, была делом рук германского кайзера, по чьему приказу в лабораториях Байера создали болезнетворные бактерии. И хотя уже прошло пять лет с тех параноидальных времен, реакция миссис Грайс убедила меня, что немало еще воды утечет, прежде чем «капуста свободы» снова станет просто квашеной капустой, а «эльзасцы» вновь будут зваться немецкими овчарками.

Я взял таблетки у миссис Грайс и проглотил их, запив водой из-под крана. Лекарство, похоже, попало не в то горло и застряло где-то посередине пищевода, не достигнув цели. Я поблагодарил миссис Грайс и уже собрался уходить, как вдруг замер, услышав фразу, которую только что произнес по-тагалогски Пайк, обращаясь к сидевшему в клетке голубю. Я не мог понять, что он говорил, но одно слово, повторенное многократно, словно отделилось от остальных и, перелетев через кухню, достигло моих ушей и пробудило воспоминания.

— Что это означает, Пайк?

Плечи слуги напряглись.

— А?

— Это слово, которое ты все повторяешь, — что-то вроде «и-и-бо-он».

— Ибон, — повторил он, осторожно поправляя мое произношение. — Это значит «птица». Он кивнул в сторону нахохлившегося голубя, сидевшего в бамбуковой клетке. — Я прошу его поесть, а то он так отощал, что не может летать.

«Ибон» — это слово я уже слышал. Оно вырвалось у Уолтера в потоке его бессмысленной тарабарщины на неизвестном языке, которую мое западное ухо поначалу приняло за древнееврейский, но который на поверку оказался, как я теперь понял, тагалогским.

— Пайк, — сказал я, хватая его за руку, — ты должен помочь мне.

Он подозрительно покосился на меня. Я взял с него обещание, что он будет ждать меня на кухне, и поспешил наверх в свою комнату за стенограммой того сеанса, когда Уолтер говорил на разных языках.