Мэтью Томас - Мы над собой не властны

• Название: Мы над собой не властны
• Автор: Мэтью Томас
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-10564-5

Впервые на русском — «книга года» по мнению New York Times, Esquire, Washington Post и Publishers Weekly, «лучшая семейная сага со времени выхода “Поправок” Джонатана Франзена» (Entertainment Weekly) и мгновенный бестселлер.  Познакомьтесь с Эйлин Тумулти. Она родилась в бедном районе Нью-Йорка, в панельном доме, где отчаяние сменяется бурным весельем в зависимости от количества принятого. С самого детства она мечтала жить где-нибудь в другом месте, например, в уютном Бронксвилле… Так родилась Американская мечта.  Эйлин работает медсестрой, но, как в детстве, хочет от жизни большего. Она надеется, что ее муж, талантливый молодой ученый, поможет ей осуществить ее мечту. Но Эд Лири не рвется вверх по служебной лестнице, не хочет рисковать с покупкой нового дома, не спешит делать карьеру. И постепенно Эйлин понимает, что его нерешительность имеет не только психологические корни, что все гораздо серьезнее…

---

Синди Коукли внесла торт. Все запели «С днем рожденья тебя». Эйлин незаметно прижала к спине Эда ладонь, пока он дул на свечи — так слабо, что несколько огоньков уцелели и после второй, и после третьей попытки. Включили свет. Синди вручила Эду нож. Несколько секунд он так и стоял, размахивая ножом, — Эйлин почудилось в этом что-то угрожающее. Она положила руку на его запястье, надеясь, что со стороны это сойдет за трогательное напоминание о том, как они вдвоем резали свадебный торт, — и надавила, заставляя нож проломить хрупкую корочку глазури и погрузиться в плотный кирпич мороженого под ней. Потом убрала руку. Эд потянул нож, но лезвие увязло в мерзлой сладости. Эд расстроенно всплеснул руками и попятился. Эйлин рассмеялась — вот, мол, какие беспомощные эти мужчины, — взяла его лицо в ладони и крепко поцеловала в губы. Сделать такое при всех — это шло вразрез со всем ее воспитанием. Эд сперва напрягся, но потом обмяк и позволил себя целовать. Гости восторженно завопили и зааплодировали. Эйлин отпустила Эда, вытащила нож из торта и принялась отрезать тоненькие ломтики.

Эйлин терпеть не могла просыпаться в неубранном доме. Такое чувство, как будто тебе приходится платить за угощение, которого не успела толком распробовать. И все же, когда гости наконец разошлись, она сразу отправилась в постель, бросив уборку на завтра. Эд спал, как всегда распластавшись на спине. Эйлин это в нем страшно нравилось. Она где-то читала, что только очень уверенные в себе люди спят на спине, потому что в такой позе оказываются беззащитными жизненно важные внутренние органы. В постели Эд всегда вел себя уверенно. Эйлин приятно было ощущать себя рядом с ним маленькой и хрупкой, нравилось прятаться в его объятиях. Ей вспомнился их первый танец — как она удивилась, что Эд оказался неожиданно крупным. Не по размеру просторный пиджак скрывал ширину его плеч. Мускулистый, как спортсмен, он всегда непринужденно себя чувствовал среди людей, зарабатывающих на жизнь физическим трудом, и благодаря этому стал как будто мостиком между ее прежней, приземленной жизнью и той, будущей, утонченной, о которой мечтала Эйлин. Она ни за что не смогла бы заснуть в объятиях другого мужчины.

Утром, заварив себе чаю, Эйлин принялась за работу. Отмыла сковородки и кастрюли, протерла кухонный стол и дверцы шкафчиков, прошлась шваброй по полу — но обычное удовлетворение при виде чистой до блеска кухни не приходило. Как можно столько лет терпеть этот обшарпанный линолеум? Обои кое-где вздулись пузырями. Оконные рамы так разболтались, что стекла постоянно дребезжат, словно расшатанные зубы. В столовой ей чуть-чуть полегчало. Эйлин прошлась тряпкой по изгибам парадной мебели, вдыхая немного терпкий запах моющего средства, а потом вдруг заметила потемневшую раму огромного зеркала во всю стену — и больше уже ни о чем другом не могла думать. В ванной комнате ей бросились в глаза черные пятна по краям ванны — там, где откололась эмаль.

Неужели гости заметили все это? Обратили они внимание на коврик возле дивана, который так и не удалось до конца отчистить? Разглядели следы гнили на трюмо? Ей представилось, как кто-нибудь из гостей берет в руки статуэтку и видит под ней слой пыли.

Спустившись в подвал, Эйлин принялась за комнату для стирки. Надо будет поговорить с Брендой об оставленных в сушилке простынях и о том, что Эйлин вечно приходится выбрасывать за ней пустые коробки из-под порошка. Все эти досадные мелочи отравляют жизнь.

Закончив с комнатой для стирки, Эйлин перешла в кладовку. Разбирая вещи на полках, она сделала себе мысленную заметку на память — поговорить с Донни, чтобы не разбрасывал инструменты где попало. Затем настала очередь обшитого кедровой доской чулана для одежды. На этот раз Эйлин обругала саму себя за беспечность: недосмотрела, и несколько любимых свитеров проела моль. Вернувшись в ванную, Эйлин принялась вычищать грязь между кафельными плитками, а когда подняла голову, в дверях увидела Эда. За его спиной топтался Коннелл. Оба были в воскресных костюмах.

— Куда вы собрались? — удивилась Эйлин.

— Слушать мессу, — ответил Эд. — Как обычно в воскресенье.

— А который час?

— Без четверти пять, — сказал Коннелл.

Эйлин пропустила все службы, кроме вечерни! Муж и сын смотрели на нее как-то странно. Эйлин опустила глаза. Собственные руки в резиновых перчатках показались ей чужими. Правая сжимала крошащуюся от старости зеленую губку.

— Подождите меня!

Эйлин рывком стащила перчатки и закрылась в ванной, чтобы наскоро привести себя в порядок.

18

Коннелл смертельно боялся той минуты, когда учитель выходит из класса, оставляя его на растерзание одноклассникам. И вот на уроке географии миссис Эрлих отправилась в уборную, а Лору Холлис поставила у доски — записывать фамилии тех, кто плохо себя ведет. Коннелл примерно представлял, что сейчас будет. На этот раз Пит Макколи подбежал к доске, схватил тряпку и швырнул в Коннелла. Правда, промахнулся. Зато с задней парты бросили карандаш, потом другой и на этот раз попали по затылку. Коннелл не повернул головы. Хохот в классе гремел, как ставни на ураганном ветру. Даже приятели Коннелла — такие же, как он, зубрилы и чудики — немножко подхихикивали. Лора никого не записывала, а Хуан Кастро стоял на стреме у двери. Пит подобрал тряпку и припечатал Коннеллу к спине. Тот потом так и не смог оттереть меловое пятно с форменного пиджака.

А раньше он дружил с этими ребятами. Они по большей части жили в многоквартирных домах, так что им очень пригождался его двор. Там было их место встречи, там они оставляли свои велосипеды. Коннелл ходил вместе с ними тырить освежитель дыхания в универмаге «Вулворт». Сам не воровал, только стоял рядом и жутко нервничал — вдруг охранник их поймает. Выскочив за дверь, мальчишки тут же начинали пшикать освежителем в широко раскрытые рты, выпендриваясь, точно это какой-то наркотик. Освежитель якобы нужен был для свиданий с девочками. Шейн Данн и Пит Макколи заявляли, будто уже занимались сексом, и Коннелл не видел оснований им не верить. Каждое лето при отъезде из летнего лагеря Детской католической организации в автобусе была хоть одна беременная семи-восьмиклассница.

А в четвертом классе случилось происшествие, изменившее всю его жизнь. Как-то весной вся компания отправилась в парк на Семьдесят восьмой улице помогать старшему брату Хуана — у него там была назначена разборка. Коннелл опомниться не успел, как уже шел вместе с одноклассниками в шеренге парней постарше, а навстречу двигалась другая такая же шеренга. Рядом кто-то вытащил нож. Коннелл продолжал идти вперед, словно под гипнозом, хотя был совершенно уверен, что его порежут в общей свалке. Тут раздался вой полицейской сирены. Дальше Коннелл воспринимал происходящее как в замедленной съемке. Он отчетливо понимал, что в конце концов его арестуют и все его будущее рухнет. Строй рассыпался. Они с друзьями успели добежать до великов и помчались по Тридцать четвертой авеню к дому. Коннелл бешено крутил педали, сердце бухало в груди, словно за ними гнался крокодил, норовя цапнуть за пятку.

После этого Коннелл стал общаться с другими заучками из маткружка. Начиная с пятого класса он получал за контрольные не меньше девяноста пяти баллов из ста. Дважды побеждал на турнире по математике, один раз — по английскому, один раз по естественным наукам. Он не хвастался своими достижениями, как Элберт Лим, не тыкал другим в нос их ошибками, как Джон Ын, и все равно его дружно травили. Быть может, потому, что он сидел неподвижно, как деревянный солдатик, и не оборачивался. Не отвечал, если на уроке его окликали, — не хотел сердить учителей. И больше не давал списывать. К тому же он был толстый. Сам не заметил, как в третьем классе начал толстеть. К восьмому подрос сантиметров на десять, и жир постепенно замещали твердые мускулы, но это было уже не важно: он жирдяй, и точка. Хуже того — он единственный из всего класса поступил в лучшую католическую старшую школу в городе. Наверное, сто лет пройдет, пока ему доведется поцеловаться с девчонкой. Ровесники в нем как будто чуют что-то не то. Раньше, когда становилось особенно плохо, он разговаривал с отцом. А теперь просто спускается в подвал и выжимает штангу.

На большой перемене он при всякой возможности шел в церковь помогать на панихиде, — лишь бы увильнуть от школьной столовой. Все равно он теперь не обедал. А если приходилось, потом вызывал у себя рвоту. Хотел себе литые мускулы, без грамма жира, как у коллекционных фигурок супергероев.

В узком пространстве церкви с высокими сводами из темноты выступал только освещенный алтарь, особенно ковчег со Святыми Дарами. Коннеллу нравилось рассматривать лица прихожан. Он был самым лучшим служкой — приходил всегда первым, а службу знал не хуже священника. Он не переминался с ноги на ногу, как другие мальчики. Стоял истуканом, держа в руках тяжелую книгу. Судорогу в сведенных от усталости руках и ногах он посвящал Господу как некую жертву.