Маршал Салинз - Экономика каменного века

• Название: Экономика каменного века
• Автор: Маршал Салинз
• Жанр: Психология

---

*Гелбрейт, Джон Квннет, род. 1908 — канадский экономист, введший понятие «общество изобилия», и автор одноименной книги (1958).

** Дестют де Трасси, Антуан-Луи-КлЬд (1754-1836) — французский философ

Но традиционный мрачный взгляд на образ жизни охотников также является и доантропологическим и внеантропологическим; в одно и то же время это и исторический взгляд, и взгляд, принадлежащий более широкому экономическому контексту, в котором ром оперирует антропология. Его корни уходят в эпоху, когда писал Адам Смит, или да» же в ту эпоху, когда не писал никто4. Возможно, это был один из первых предрассудков определенно относящихся к неолитическому времени — идеологическая оценка этой собности охотника исследовать и использовать ресурсы планеты, как нельзя лучше со-отвегствующая исторической задаче лишить его этих последних. Должно быть, мы унаследовали этот предрассудок вместе с семенем Иакова, распространившимся «широко на запад, и на восток, и на север» на беду Исава, который был старшим сыном и искусным охотником, но оказался известным способом лишен первородства.

Однако современное низкое мнение об экономике охотников и собирателей не обязательно возводить к неолитическому этноцентризму. Буржуазный этноцентризм тоже подойдет. Современная экономика бизнеса (на каждом углу идеологические ловушки» коюрых антропологическим экономистам следует избегать) предложит такие же унылые заключения о жизни охотников.

Так ли парадоксально утверждать, что охотники и собиратели имели экономику изобилия, несмотря на их абсолютную бедность? Современные капиталистические общства, как бы прекрасно они ни были обеспечены, одержимы проблемой «дефицита». Недостаточность материальных средств — вот первый принцип богатейших нар мира. Представляется, что видимый материальный статус экономики не является чевым моментом с точки зрения ее достоинств: не менее важен здесь тип эком ской организации (ср. Polanyi, 1947,1957,1959; Dalton, 1961).

Рыночно-индустриальная система институирует отсутствие достатка в таких и 1аких степенях, которым нигде и никогда не было близких аналогов. Там, где призводстно и распределение регулируются колебаниями цен и все жизненное благосостояние мнисит от доходов и расходов, недостаточность материальных средств становится очевидной, поддающейся численному определению отправной точкой всей экономической дстельности5.

Предприниматель оказывается перед альтернативой вложения конечного капитала, рабочий (к счастью) — перед альтернативой выбора различных видов наемного труда, а потребитель... О, потребление — это двойная трагедия: то, что начинается как неадекватность средств, кончается как полное их отсутствие. Сводя воедино результаты международного разделения труда, рынок предоставляет головокружительный набор всевозможных товаров: все эти Хорошие Вещи, казалось бы, легко доступны, но завладеть всеми ими невозможно. Хуже того, в этой игре в «свободный выбор» покупателя каждое приобретение — это одновременно и лишение, так как всякая покупка — отказ от какой-нибудь другой, как правило, лишь чуть-чуть менее желанной, а в каких-то отношениях и более желанной покупки, которую можно было бы

1

По крайней мере, в эпоху, когда писал Лукреций (Harris, 1968, р. 26-27).

* **1 миля - 1,6 км.

сделать вместо первой (так, вы покупаете автомобиль определенной марки, «плимут», например. Стало быть, вы уже не можете иметь «форд», и, как я могу судить по текущей телевизионной коммерческой рекламе, при этом ваши потери будут более чем материального свойства)[8].

Этот приговор — «жить тяжелым трудом» — выпал одним только нам. Нехватка средств — нечто вроде судебного определения, вынесенного нашей экономикой; таково же аксиоматическое положение нашей Экономической Науки: приложение минимальных средств, противопоставленное

альтернативной цели извлечь максимально возможное удовлетворение в существующих условиях. И именно с высоты этой страстно желанной выгодной позиции оглядываемся мы назад на жизнь охотников. Если совре­менный человек со всеми его технологическими достижениями не получил все- таки всего необходимого, каковы же шансы у этого обнаженного дикаря с его ничтожными луком и стрелами? Снабдив охотника буржуазными мотивами и палеолитическими орудиями, мы авансом выносим суждение о безнадежности его ситуации[9].

Однако нехватка средств не является неизбежным следствием слабых технических возможностей. Она — порождение соотношения между возможностями и целями. Мы должны допустить как эмпирическую вероятность, что охотники очень озабочены своим здоровьем, сохранить его — их главная цель, и для ее достижения лук и стрелы подходят больше всего[10].

Но все же другие идеи, свойственные антропологической теории и этнографической практике, в своей совокупности препятствуют подобному пониманию.

Стремление антропологов преувеличить неэффективность хозяйства охотников отчетливо явствует из того, каким неподобающим образом его сравнивают с неолитическим хозяйством. Охотники, как категорически утверждал Лоуи, «чтобы поддерживать свою жизнь, должны работать гораздо тяжелее, чем земледельцы и животноводы» (Lowie, 1946, р. 13). В этом конкретном пункте эволюционная антропология в особенности находила умест­ным, или даже теоретически необходимым, принять традиционный тон обвинения. Этнологи и археологи сделались «неолитическими революционерами»; в своем энтузиазм» преклонения перед Революцией они не останавливались ни перед чем, чтобы разоблачить «первобытный строй» («режим каменного века»), включая некоторые очень давние скандалы. И далеко не в первый раз философы стали относить раннюю стадию человеческой истории скорее к природе, чем к культуре. («Человек, который проводит всю свою жизнь, преследуя животных только для того, чтобы их убивать и съедать, или же бродит от одного куста ягод к другому, в действительности живет как самое настоящее животное» [Braidwood, 1957, р. 122],) Таким образом,

охотники были повержены, и антропология могла беспрепятственно превозносить Великий Неолитический Скачок Вперед: основное

технологическое достижение, которое принесло с собой «принципиальную возможность досуга благодаря освобождению от трудов, направленных исключительно на добывание пищи» (Braidwood, 1952, р. 5; ср. Boas, 1940, р. 285).

Лесли Уайт в своем оказавшем существенное влияние на умы эссе «Энергия и эволюция культуры» объяснял, что неолит произвел «огромный прогресс в культурном развитии.., как следствие огромного увеличения количества энергии в год на душу населения, осваиваемой и контролируемой благодаря земледельческому и скотоводческому мастерству» (White, 1949, р. 372). Уайт еще более подчеркнул эволюционный контраст, определив человеческм усилие как основной источник энергии палеолитической культуры и противопоставив его доместицированным растительным и животным ресурсам неолитической культуры. Такое определение источников энергии сразу позволило дать особенно низкую оценку «термоди» н.эмического потенциала» охотников — потенциала человеческого усилия: «средний ресурс мощности» в 1\2 лошадиной силы на душу (White, 1949, р. 369) — как раз, при устранении человеческого усилия из неолитической культурной деятельности, выходило, что люди высвобождались неким трудосберегающим изобретением (доместицированными растениями и животными). Но очевидно, что Уайт неправильно понимал проблему. ОсновивЯ механическая энергия, которой располагали как палеолитическая, так и неолитическм культуры, обеспечивалась человеческими существами, будучи в обоих случаях трансфорНИ-риванной из растительных и животных источников, так что, за несущественными исключениями (редкие случаи непосредственного использования нечеловеческой силы), количество энергии, «используемой» на душу населения в год, было одинаковым в палеолитическом и неолитическом хозяйствах — и оно остается примерно постоянным на протяжении человеческой истории вплоть до начала промышленной революции[11].

Другой специфически антропологический источник досадно неверных суждений о палеолите возникает на собственной почве этой науки, в контексте наблюдений европейцев над ныне живущими охотниками и собирателями, такими как коренные австралийцы, бушмены, она или яган*. Этот этнографический контекст имеет тенденцию искажать наше понимание охотничье-собирательской экономики в двух направлениях.

Прежде всего он предоставляет исключительные возможности для наивных суждений. Природные условия далеких экзотических краев, которые являются театром действия для современных охотничьих культур, создают у

европейцев неблагоприятные впечатления для оценки жизненной ситуации первых, выносимой последними. Маргинальные** (как, например, австралийские пустыни или пустыня Калахари по сравнению с районами земледелия или местами, в которых проходит повседневная жизнь европейца) эти края вызывают у неискушенного наблюдателя вопрос: «Как вообще кто-либо может жить в местности, подобной этой?» Умозрительное заключение о том, что аборигенам лишь кое-как удается поддерживать скудное существование, казалось бы, удачно подкрепляется удивительным разнообразием их диет (ср. Herskovits, 1958, цитированное выше). Местная кухня, включающая вещи, которые кажутся европейцам омерзительными и несъедобными, наводит на мысль, что эти люди смертельно бедствуют. Подобные заключения, конечно, скорее можно встретить в ранних, нежели в поздних сообщениях — в дневниках и журналах путешественников-первопроходцев и миссионеров скорее, чем в монографиях антропологов; но именно потому, что отчеты перво­проходцев составлены давно и, следовательно, близки к исходной ситуации аборигенов, к ним относятся с известным почтением.