Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

• Название: Три жизни Юрия Байды
• Автор: Иван Арсентьев
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1980

В этом романе писатель, бывший военный летчик, Герой Советского Союза, возвращается, как и во многих других книгах, к неисчерпаемой теме Великой Отечественной войны, к теме борьбы советского народа с фашистскими захватчиками. Роман охватывает период от начала войны до наших дней, в нем показаны боевые действия патриотов в тылу врага, прослежена жизнь главного героя Юрия Байды, человека необычайной храбрости и стойкости.

---

Партизаны повернулись на голос. Позади стояла Васса. Кулачки прижаты к груди, лицо горит негодованием. Она в брюках, сапогах, в яркой трикотажной кофте. Все это и короткая стрижка делали ее похожей на задиристого, распаленного злостью-петушка. Взглянув на нее, хотелось рассмеяться, но слова, которые она выкрикнула, вовсе не располагали к смеху. Было в ней что-то трогательное и досадное, подкупающая искренность и ложное убеждение.

Партизаны уставились на нее в недоумении: с чего она вдруг раскричалась? Нашла за кого заступаться! За Варухина! Да он сам кого угодно доведет до белого каления. Один Афанасьев знал истинную причину ее свирепости. Губы его начали кривиться в неестественной усмешке. Посмотрел Вассе в глаза, и ему стало жаль ее. Как разуверить неопытную девочку в мнимых достоинствах ее подзащитного? Как объяснить ей, что она глубоко заблуждается? Нет, не объяснишь, ничего не выйдет, упрямая, она не хочет понимать, у нее своя мера поступков и взаимоотношений людских. Ей надо переболеть всем этим, и самой, без посторонней помощи и мудрой подсказки, идти к полному выздоровлению.

Партизаны молча ждали, что ответит Афанасьев командирской дочке и что будет дальше. Но он ничего не сказал. Он отвернулся от Вассы и, прищурив глаза, поглядел пристально вдаль через головы партизан. За ним и остальные стали смотреть в сторону дороги. Там показались двое верховых. Афанасьев издали узнал своих разведчиков Максима Костылева и Якова Чунаева. Между всадниками, держась за стремена, неуклюже шагал какой-то человек с повязкой на глазах. Кто он, издали разобрать было трудно.

«БЛИЦМЕЙДЛ»

Если выйти из ворот кузни и повернуть налево, то перед глазами предстанет довольно обширная площадь. Она не похожа на знаменитые майданы, где когда-то в украинских селах шумели многолюдные ярмарки. В Рачихиной Буде больших базаров не бывало, к тому ж сама площадь для размещения торговых рядов не пригодна. Посредине волдырями бугрилась земля, там и тут зияли какие-то потерявшие первоначальный вид рвы и ямы, и все это буйно заросло чертополохом и крапивой.

Рассказывают, что много лет назад здесь был пустырь, потом на нем заложили церковь. Вырыли под фундамент котлован, навозили кирпича, лесу и вдруг на том месте, где положено быть алтарю, под штабелем досок обнаружили мертвого младенца. Такое место считается оскверненным. Строительство прекратили, кирпич и дерево постепенно растащили крестьяне для собственных нужд, а молиться ходили в соседнее село. Позже откликнулся денежный купец Мармаш, который решил пожертвовать некоторую часть капитала на храм божий. Однако купчишка оказался с амбицией, поставил условие, чтобы церковь, возведенная в стороне от оскверненного места, непременно называлась его именем. Святейший синод начал уж было склоняться к тому, чтобы удовлетворить его притязания, но богоугодная затея лопнула: началась империалистическая война, затем революция. Так и остался храм невозведенным, и если что напоминало о нем, то это лишь бугры, среди которых вольготно чувствовали себя куры да козы.

Однажды поутру, только успел Юрась надеть фартук и разжечь горн, как на площади появились две машины. Одна с немецкими солдатами, в другой лежали колья и бухты колючей проволоки. Полицаи согнали на площадь людей с инструментами, и к полудню на месте непостроенного храма божьего возник огороженный колючей проволокой лагерь. Солдаты сели в машины и уехали.

«Для кого это?» — думал Юрась, выглядывая из кузни. На концлагерь не похоже: нет ни бараков, ни других помещений. Склад? Тоже маловероятно. Спросить не у кого: дядю Куприяна понесло в районную управу, Тихон Латка, конечно, знал, но Юрасю с ним разговаривать не хотелось.

Под вечер вдоль улицы проплыла Агния. Вид томно-усталый. Волосы над лбом взбиты в высокий кок, юбка в обтяжку, туфли красные на высоком каблуке «кантесс», идет выламывается. Тьфу! Юрася чуть не стошнило. Агния заметила его в дверях кузни, поприветствовала издали. Он ругнул ее про себя, но на приветствие ответил с преувеличенной почтительностью. Агния прошла мимо, но вскоре вернулась к кузне.

С тех пор как она стала телефонисткой, Юрась с ней ни разу не встречался, не разговаривал. Зачем? У них нет ничего общего, их ничто не связывает.

Агния подошла, остановилась напротив Юрася. Ярко накрашенные губы, тронутые знакомой усмешкой, той усмешкой, которая всегда его смущала. Но сейчас в ней нет ни лукавства, ни задора, скорее что-то горько-усталое… Лицо сильно похудело, глаза глубоко запали под черные узкие брови. Да, очень изменилась Агния. Стоит молчит. Молчит и Юрась. О чем ему говорить с этой «Блицмейдл»? Разгуливает, нахалка, по селу как ни в чем не бывало, а ночами где-то шляется. Рачихинобудские женщины болтают о ней такое, что…

Юрасю захотелось хлестнуть по этому красивому улыбающемуся лицу, но тут он мысленно спросил себя: «А ты-то кто?» От приступа отвращения к самому себе Юрася передернуло. «Эх, Илья, Илья… зачем ты обманул меня? Ушел один. Ушел к своим, а мне здесь погибать придется». Юрась опустил глаза, уставился хмуро на свои твердые, черные от копоти ногти.

— Здравствуй, ковалик, — заискивающе проговорила Агния и протянула руку.

Он нерешительно посмотрел на нее, затем вытер ладони о фартук и нехотя сжал ее холодные пальцы. Отпустил, скользнул рассеянным взглядом по чернеющим на площади кольям, опутанным колючей проволокой, по синеющему в закатной дымке лесу. Две желтые бабочки играли над высоким будыльем чертополоха, и тут ему вспомнилась другая бабочка, забившаяся под козырек его кепки в грозовое предвечерье; грохот пустых бидонов, хвост водяной пыли, вздымленной за повозкой, сильные девичьи руки, размахивающие вожжами… Полно! Да было ли такое? Не было! Не было! Ничего не было!

— Не то ты языка лишился, не то разговаривать со мной не хочешь? — вскинула Агния брови.

— Что ж мне теперь, пузыри пускать от радости? Пришла — здравствуй. Рассказывай, как живешь-служишь?

— Служу… Ты ведь тоже, Байда, как видно, не байдуешь… Пост занял… — с издевкой засмеялась Агния.

«Совесть-то, совесть, а? Уж чья бы мычала, а ее молчала… Правду говорят: горбатого могила исправит. Как была ехидна, такой и осталась».

— Мой пост вот! — Юрась сердито показал на наковальню.

— Чего ж ты так отстал? Другие вон как высоко вознеслись…

Юрась хмыкнул, криво усмехнулся:

— Вознеслись высоко, как приземляться будут…

Агния не ответила, но Юрась перехватил ее быстрый удивленный взгляд, подковырнул с внезапно вспыхнувшим озлоблением:

— Ишь выкрасила губы! На продажу?

Лицо Агнии густо покраснело.

— Нам отставать от моды не резон. Ухажеры — с пониманием, не такие ржавые, как ты!

Юрась сплюнул себе под ноги.

— Куда уж нам! Ты в молочницах ходила, и то мне подступа не было, а теперь…

— Хе! Вспомнил Мирон рябой кобылы сон…

Юрась хотел уколоть ее еще чем-нибудь побольнее, но она вдруг посмотрела на него так печально, усмешка на губах ее вышла такая странная, что просто за сердце взяло. Покачал головой. Едкое слово, готовое было сорваться с языка, застряло в горле. Спросил задумчиво, показав на площадь:

— Что тут нагородили?

— Будешь сторожить — узнаешь…

— Кто будет сторожить?

— Ты, конечно. Полицай.

— Сказано тебе, я коваль! — осерчал Юрась окончательно. — Дядя без моего согласия записал меня в полицию, чтоб не угнали в Германию.

— Ну, знаешь… — махнула рукой Агния и уже другим тоном, как бы соглашаясь, закончила: — А что? Говорят, добрыми намерениями выстлан путь в ад. Ничего не поделаешь. Нужда заставит, так и родного дядю повесишь…

— Это точно, — подтвердил Юрась. — Тут сейчас правда волчья: давят тех, кто слабее. Да еще как давят! Чужих, своих, всех подряд, лишь бы страху нагнать, а с запуганным можно творить что угодно. Вот живой пример перед тобой, — показал Юрась на себя и вдруг насторожился. «Чего ради распустил язык перед ней? Нашел кому в жилетку плакаться! Подкатилась лисой и прощупывает… Хозяева подослали? Или сама выслуживается? Такая продаст и глазом не моргнет. Совесть мучить не будет — давно потеряна».

Агния подняла руки, поправила возле ушей строптивые завитушки, потом зачем-то стала одергивать кофту. Открыла голубую пластмассовую сумочку и, не заглянув в нее, опять защелкнула. Все это делала она как-то суетливо, рассеянно. Было заметно, что она чем-то крайне взволнована. Юрась рассмотрел на ее руке золотые часики. Раньше у нее их не было. Скривил губы.

— Это за какие же добрые делишки награда тебе вышла? — спросил он, нажимая на слово «добрые».

— А тебе что за нужда? — огрызнулась Агния и покраснела еще гуще, даже голубую жилку, пульсирующую на шее, не стало видно. Юрась хорошо запомнил эту нежную пульсирующую жилку еще с того грозового предвечерья. Сказал с вызовом: