Виктор Славкин - Взрослая дочь молодого человека

• Название: Взрослая дочь молодого человека
• Автор: Виктор Славкин
• Жанр: Драматургия

В центре пьесы – переосмысление противостояния стиляг и идеологически правильных партработников: главный герой произведения по кличке Бэмс во время учебы в университете был призван к ответу вышестоящими органами за свое увлечение «американским образом жизни», а проще говоря, западной музыкой. Его сокурсник, комсорг Ивченко – не вмешался в учиненную над ним расправу. Встретившись спустя много лет, бывшие друзья смотрят на давно отгремевшие страсти с позиции умудренных жизнью людей.

Как писал сам Виктор Славкин: «Поначалу пьеса называлась «Дочь стиляги», и в ее основе лежала подлинная история. Со мной в институте учился парень по кличке Бэмс. Он увлекался запрещенным тогда западным джазом, модно одевался, его любимым писателем был Хемингуэй. Однажды на факультетском вечере он спел по-английски «Чаттанугу-Чучу», что тогда приравнивалось к антисоветской пропаганде. Помните: «Сегодня он играет джаз, а завтра – Родину продаст». Бэмса чудом не исключили из института, но и ходу после окончания не давали. Это воспоминание и послужило толчком к пьесе».

Один из главных лейтмотивов творчества Славкина – прощение подлости, совершенной близкими, друзьями, словом, теми, с кем связана большая часть жизни – прослеживается и здесь. «Взрослая дочь» написана чуть раньше «Серсо», поэтому в Бэмсе еще есть нетерпимость к Ивченко, при молчаливом содействии которого он на всю жизнь стал «инженером без допуска» («Я потом всю жизнь старался, но к чему то в жизни меня так и не допустили»), в то время как главный герой «Серсо» Петушок – по человеческим меркам, уже совсем просветленный, и никак не реагирует на то, как его предприимчивый друг Паша бесстыдно пытается присвоить принадлежащий ему дом буквально у него на глазах. По позднему Славкину, если рубишь концы – то вместе с предавшими тебя людьми, отсекаешь и куски своей жизни, в том числе и все хорошее, что было с ними связано. Философский посыл таков, что подлый человек – сам по себе лишь инструмент судьбы, и все что случается – оно бы все равно произошло так или иначе, а чья-то подлость – лишь катализирует будущие неудачи. В общем, во всем, что происходит с человеком – виноват только он сам. Как говорится, от судьбы не уйдешь.

Интересно, что эти роли «пострадавших от жизни», блаженных неудачников в спектаклях Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека» и «Серсо» сыграл один и тот же актер – Альберт Филозов, таким образом, ставший театральным альтер эго автора и воплотивший тему эволюции доброты в отдельной личности.

---

Прокоп. Если не поступит, мне в Челябинск хоть не возвращайся. Съест моя, съест…

Бэмс. А известно тебе, что Ивченко до сих пор не знает, что Элка – моя дочь?

Прокоп. Не знает?!

Бэмс. Он ей каждую неделю лекции читает и даже не догадывается, что она моя дочь. А откуда? Экзамены сама сдала, без папиной помощи, а сейчас – студентка Куприянова. Мало ли Куприяновых…

Люся. Да тебя все равно по фамилии в институте никто и не знал – Бэмс и Бэмс… «Бэмс, “Чучу”!» – звучало. Я замуж выходила – не знала, как его зовут.

Бэмс. И хорошо, и пусть не догадывается, что Элка – моя дочь.

Прокоп. А я считаю, зря. Она у тебя только на втором курсе, мало ли что может еще случиться, а он все-таки свой человек.

Бэмс. Как бы наоборот не вышло…

Прокоп. Да брось ты! Небось тоже о прошлом как о приятном вспоминает.

Люся. Мы, ребятки, в таком возрасте, когда все, что было, лучше того, что есть.

Бэмс. Ну ладно… Заклевали… Делайте что хотите.

Люся. А уже делать нечего – все на столе. Как стол?

Прокоп. Люська, стол как песня!

Люся (Бэмсу). Бэмс, милый, будь сегодня, как прежде, – добрым и веселым. Не будь этим самым… Бэмс, я с тобой.

Прокоп (обнимает Бэмса за плечи, тихонько раскачивается, напевает.) «Падн ми, бойз, из дет де Чаттануга-чу…» Ну, Бэмс, – «чу…»

Бэмс. «…ча».

Прокоп. Вот и хорошо! А чего?.. Посидим, выпьем… А, Бэмс? И мне так легче. Я его тут в программе «Время» видел. Представительный, цвет лица хороший… У меня в Челябинске цветной «Рубин‑6». А чего вы себе цвет не приобретете?

Люся. На цвет не заработали. Жизнь наша черно-белая. Он там (в сторону смежной комнаты) не скучает один?

Прокоп. Нет. У меня парень нормальный, Толя мой. На пианино рубит от души. А чего вы себе пианино не купите?

Звонок в дверь. Люся идет открывать. Возвращается с Ивченко – красивым сорокапятилетним мужчиной, одетым по европейской моде, неброско, по-джентльменски. В меру солиден, в меру спортивен, в меру холен.

Ивченко (с порога). Здорово, чуваки!

Люся. Во дает! Слова помнит…

Ивченко. Подготовился к встрече друзей!

Прокоп. Здорово, чувак!

Бэмс. Раздевайся… Давай плащ повешу… Портфель сюда.

Люся (оглядывая Ивченко). Какой ты…

Ивченко. Какой?

Люся. Моложавый.

Ивченко. А что, разве нам много лет?

Прокоп. Ты вроде нас постарше был. Ты вроде до института уже поработать успел.

Люся. Так что лет нам всем по-разному.

Ивченко. А Бэмс все такой же молодец. Только кок на голове поредел.

Бэмс. Остатки прежней роскоши…

Прокоп. Мы еще ого-го!

Люся. Да уж молчи…

Ивченко. Кстати, откуда тогда это словечко «Бэмс» взялось?

Прокоп. «Бэмс – и нет старушки!» Помнишь?

Ивченко. Какая старушка?

Люся. Опять вы о возрасте! (Ивченко.) А у тебя что за прозвище тогда было?

Прокоп. Ивченко! Прозвище у него было – Ивченко. Я Прокопьев, меня, значит, Прокоп. А он Ивченко, и все. Факультетского деятеля не больно-то прозовешь…

Люся. Ну что ж, Ивченко, прошу к столу.

Все рассаживаются за столом.

Ивченко. Как живешь, Прокоп?

Прокоп. В Челябинске.

Ивченко. Неплохо.

Прокоп. Жить можно. Не Москва, конечно… До главного дослужился. Сын растет… вырос… школу кончает… вот в институт… этим летом… собираем его…

Ивченко. У меня там, в портфеле бутылки. Джин английский. А это тоник. Джин под тоник идет. «Бифитер» – обычная можжевеловка.

Выпивают. Пауза.

Люся. А твой джин ничего. Где ты его достаешь?

Ивченко. В Париже.

Прокоп. В Париже?! Ни фига!

Ивченко. Я недавно туда на симпозиум летал.

Люся. Часто за границу ездишь?

Ивченко. Бывает.

Прокоп. А я еще нигде не был.

Ивченко. Не горюй! Скоро все поедем в Кембриджи, в Сорбонны…

Бэмс. Все?

Ивченко. Что – все?

Бэмс. Поедем все?

Люся. Ну… многие.

Прокоп. Все будет в порядке, спасибо разрядке.

Ивченко (выпивает рюмку). А там ни капли в рот не брал. Грех пить в Париже. Да и не хочется.

Прокоп. А я бы в Париже все бистро так раз, раз – и все быстро бы обежал.

Ивченко. Такая атмосфера на улицах… непринужденно, развинченно… В метро девушка сидит, Баха пилит по нотам на виолончели, перед ней сковородка для денег… Бросил франк в сковородку – помог молодому дарованию, приятно.

Бэмс. Я шесть с половиной лет тому назад в Болгарию оформился. На отдых. На Златых Пясцах жил. Хорошо отдохнул! В отеле «Сирень». (Ивченко.) Не знаешь?

Ивченко. Не помню…

Бэмс. У немцев там шезлонг удобный, матрас надувной разноцветный, рулетка прямо на пляже… А у нас море Черное, небо синее, а кругом сплошной золотой песок! Кофе за границей дороже, чем у нас.

Прокоп. Дороже?! Во деятели! А говорят, у них там все дешевле.

Ивченко. Да брось ты, Прокоп! Возьми Америку, иди поешь в хороший ресторан – штанов не хватит.

Люся. Джинсов.

Прокоп. А я себе джинсы справил. Ага, за двадцатку. Можайская фабрика, между прочим, под носом у вас производит. Фирма «Ну, погоди!».

Бэмс. Выпьем за Прокоповы джинсы, чтоб хорошо носились.

Прокоп. Эх, парни, хорошо в отпуске! Никаких начальников, никаких подчиненных, забываешь, где будни, где выходные…

Ивченко. Счастливый!

Прокоп. Завтра крематорий осматривать поеду.

Люся. Прокоп в своем репертуаре!

Прокоп. Крематорий у вас новый в Москве открылся. Неужели ни разу не были?

Ивченко. Как-то не торопимся.

Прокоп. Ну москвичи, ну народ!.. Никакого любопытства. Вы поэтому и в Третьяковку не ходите – успеется, мол, всегда под боком. Я на вас прямо удивляюсь. Заелись! Да ваш крематорий – чудо архитектуры!

Бэмс. А ты откуда знаешь?

Прокоп. Соседняя фирма печи конструировала.

Бэмс. Серьезно? А‑ха-ха!..

Прокоп. А чего ты смеешься?

Бэмс. Значит, мы все в твоей челябинской печечке греться будем?

Прокоп. Нет, товарищи, надо сказать, мы не справились. Не дожали мы эти чертовы печки. Мартены – пожалуйста! А эти не смогли. Там секрет какой-то.

Бэмс. Какой секрет!.. Бэмс – и нет старушки!

Пауза.

В Нью-Орлеане, когда хоронят, джаз играет…

Прокоп (запевает). «Падн ми бойз…»

Ивченко (Бэмсу). А ты и сейчас «падн ми бойз»?

Бэмс. Так…

Прокоп. Он «чу», а я «ча»… У нас всегда так: он «чу», я «ча»… Как он «чу», так я «ча»!!!

Бэмс. Заткнись!

Прокоп. Молчу, чувачок!

Ивченко. Во времена были! Смешно вспомнить… На джаз как быки на красное кидались.

Люся. А наш Ивченко впереди всех.

Ивченко. Не волнуйся, помню. Не лучшая страница моей биографии.

Бэмс. За биографию!

Люся. Бэмс, сократись!

Прокоп. Да пусть пьет, Люсь! Такой день.

Люся. Что день, что день?.. Завтра, между прочим, на работу.

Прокоп. Какая, к черту, работа – завтра суббота! Во – стихи!

Люся. Все равно ему больше не надо – я его знаю.

Ивченко. Действительно, черт с ней, с работой!

Люся. У нас строгий начальник.

Прокоп. А для меня эти времена – праздник! Лучшие пять лет моей жизни. Чего-то нам все хотелось, чего-то мы всегда придумывали… Вот взять эту «Чучу» нашу, мы же ее ночами репетировали! Я свое второе «ча» аж во сне кричал, а Бэмс, чтоб хрипеть, как Армстронг…

Бэмс. …Пять пачек мороженого перед выступлением съедал!

Ивченко. Ах, какой тогда вечер факультетский был! Прямо настоящий мюзик-холл! Два фиолетовых луча под верх сцены пустили, там чемодан висит белый, чемодан опускается, барабанная дробь, выстрел – бац! – из чемодана Снегурочка, полный свет – это наша Люська! Потом – бац! бац! – Снегурочкин наряд к черту срывает и – в купальничке. Скандал!

Люся. Ой, ты рассказываешь, можно подумать, прямо стриптиз!

Ивченко. Вспомните, мы коленки наших девочек только на физкультуре и видели. (Люсе.) И как ты в этот чемодан уместилась?