Виктор Славкин - Взрослая дочь молодого человека

• Название: Взрослая дочь молодого человека
• Автор: Виктор Славкин
• Жанр: Драматургия

В центре пьесы – переосмысление противостояния стиляг и идеологически правильных партработников: главный герой произведения по кличке Бэмс во время учебы в университете был призван к ответу вышестоящими органами за свое увлечение «американским образом жизни», а проще говоря, западной музыкой. Его сокурсник, комсорг Ивченко – не вмешался в учиненную над ним расправу. Встретившись спустя много лет, бывшие друзья смотрят на давно отгремевшие страсти с позиции умудренных жизнью людей.

Как писал сам Виктор Славкин: «Поначалу пьеса называлась «Дочь стиляги», и в ее основе лежала подлинная история. Со мной в институте учился парень по кличке Бэмс. Он увлекался запрещенным тогда западным джазом, модно одевался, его любимым писателем был Хемингуэй. Однажды на факультетском вечере он спел по-английски «Чаттанугу-Чучу», что тогда приравнивалось к антисоветской пропаганде. Помните: «Сегодня он играет джаз, а завтра – Родину продаст». Бэмса чудом не исключили из института, но и ходу после окончания не давали. Это воспоминание и послужило толчком к пьесе».

Один из главных лейтмотивов творчества Славкина – прощение подлости, совершенной близкими, друзьями, словом, теми, с кем связана большая часть жизни – прослеживается и здесь. «Взрослая дочь» написана чуть раньше «Серсо», поэтому в Бэмсе еще есть нетерпимость к Ивченко, при молчаливом содействии которого он на всю жизнь стал «инженером без допуска» («Я потом всю жизнь старался, но к чему то в жизни меня так и не допустили»), в то время как главный герой «Серсо» Петушок – по человеческим меркам, уже совсем просветленный, и никак не реагирует на то, как его предприимчивый друг Паша бесстыдно пытается присвоить принадлежащий ему дом буквально у него на глазах. По позднему Славкину, если рубишь концы – то вместе с предавшими тебя людьми, отсекаешь и куски своей жизни, в том числе и все хорошее, что было с ними связано. Философский посыл таков, что подлый человек – сам по себе лишь инструмент судьбы, и все что случается – оно бы все равно произошло так или иначе, а чья-то подлость – лишь катализирует будущие неудачи. В общем, во всем, что происходит с человеком – виноват только он сам. Как говорится, от судьбы не уйдешь.

Интересно, что эти роли «пострадавших от жизни», блаженных неудачников в спектаклях Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека» и «Серсо» сыграл один и тот же актер – Альберт Филозов, таким образом, ставший театральным альтер эго автора и воплотивший тему эволюции доброты в отдельной личности.

---

Прокоп. А я-то чем?

Ивченко. Тем, что оптимист ты, веселый, настроение у тебя хорошее!..

Бэмс. Да катитесь вы к черту со своим хорошим настроением!.. Весельчаки.

Прокоп. Бэмс, Люся там…

Бэмс (Ивченко). Эту пощечину надо было влепить тебе. Я сейчас готов руку себе отрезать… Но за ножом надо на кухню идти… А там она…

Последние слова слышит Люся. Ока стоит на пороге комнаты, на ее лице уже нет следов слез. Люся сзади подходит к Бэмсу, обнимает его за плечи.

Люся. Стиляжка ты мой милый. Ты не повзрослел за эти годы.

Пауза.

Ивченко. Эти слова она и тогда сказала… На этой самой проклятой вечеринке. «Стиляжка милый…» А мне никто таких слов не говорил. «Стиляжка милый…» Я завидовал тебе. Я вообще завидую вам. И тогда я был один и сейчас один тоже. Видно, такая судьба…

Пауза. Бэмс отворачивается. Прокоп, почуяв перемену погоды, метнулся к столу, стремительно наполнил рюмки, подлетел к каждому, вручил.

Прокоп. Выпьем, чувачки! (Люсе.) И чувырлы! Ха!.. Помнишь, так говорили?

Выпивают. Шумно рассаживаются за столом.

А все-таки дали мы в свое время шороху! А?.. Помните, у нас на курсе такая Шелест с Украины была, всегда все экзамены на пятерки сдавала, и в стенгазете наши факультетские хохмачи каждый раз писали: «Дала Шелест шороху!» (Смеется.) Каждую сессию писали… Слушай, Ивченко, а как нынешние? Лучше нас или хуже?

Ивченко. Другие. Как мы – мало.

Прокоп. А какие?

Ивченко. Ну, взять хотя бы нашу с вами историю с этой «Чучей» – ведь все серьезно было, по-настоящему, стенка на стенку…

Прокоп. Да чего там серьезного – танцы-банцы.

Ивченко. Нет, нет, вы во многом были правы! (В сторону Бэмса.) Помню, как он на обсуждении говорил, взгляды свои отстаивал, вопрос остро ставил. Почему, мол, наш студент в свободное от учебы время не может танцевать танцы, которые танцуют демократические студенты?.. На одной планете, мол, живем, руки, ноги, мол, одинаковые…

Прокоп. А что, не так?

Ивченко. Да так! Но у меня, положим, тогда другая точка зрения была… Я считал, раз мы обучаемся по разным программам, то и танцевать должны по-разному, и напитки другие пить…

Прокоп (пытается изобразить буги-вуги). Раньше были Баха фуги, а теперь танцуют буги!

Ивченко. Ваши буги-вуги тоже, знаешь, не идеал.

Прокоп. «Разрешите пригласить вас на зажигательный танец падекатр». (Изображает чинный падекатр.)

Ивченко. Вот Баха не надо было трогать. Зачем травить гусей? Думаешь, мне тогда не хотелось задом повилять? Еще как хотелось! Но я понимал, что идет борьба и мне нельзя ошибаться. У вас была позиция, и у меня была позиция. Шла борьба – это нормально. Вы считали так, а я считал так – мы друг друга убеждали. Все было принципиально, серьезно – кто кого, стенка на стенку. А эти современные… беспринципные какие-то. Слыхали краем уха про хиппи, про всякую там западную чушь, и туда же…

Люся. Можно подумать, ты не туда.

Прокоп. Он у нас только оттуда. Смотри, костюмчик какой оторвал.

Люся. Небось не в ГУМе…

Ивченко. Ну, не в ГУМе, а что? Это вас волнует?

Люся. Волнует. Идет он тебе очень. Под цвет глаз.

Ивченко. Да?..

Люся. А под твои глаза цвет трудно подобрать.

Ивченко. Да?..

Бэмс. Я в «Неделе» читал, пиджаки не очень носят. Теперь куртки.

Прокоп. Эх… Вот бы Толе моему куртку. У меня хороший парень, школу кончает, все пятерки, две четверки только…

Бэмс (Ивченко). Ты что-то про нынешних хотел рассказать. Ну что они, эти нынешние, примерно?

Ивченко. Нынешние… А вот я тебе расскажу. Я к вам сегодня прямо с экстренного заседания ректората – ЧП. Обсмеяться на этих доморощенных хиппи!.. Знаете, как они лекцию сегодня сорвали?

Люся. Хиппи?

Ивченко. Да какие они хиппи!.. Так, играют в эти дела. Что-то где-то прочитали, в кино видели… Короче, входит в аудиторию лектор… Кстати, наш бывший декан…

Прокоп. «Бум отчислять»?

Ивченко. Кузьмич. Он самый. Ну вот, входит, здоровается, все встают, как положено, тоже здороваются, лектор открывает конспект… И тут девчонки выбегают вперед и всю кафедру вместе с конспектом заваливают… цветами.

Бэмс. Иди ты!

Люся. Красиво.

Прокоп. А может, у него юбилей какой?

Ивченко. Какой юбилей! Он все свои юбилеи еще при нас справил. А потом, я ни на одном юбилее столько цветов не видел. Забавно, да? Зачинщиков будем отчислять.

Прокоп. «Бум отчислять…»

Ивченко. Я сказал – будем.

Прокоп. А знаешь, что меня больше всего в ваших магазинах удивило? За импортным стиральным порошком давятся, а Армстронг – свободно.

Ивченко. А чего тебя тут удивляет?

Прокоп. Луи Армстронг – навалом, а со стиральным порошком у них перебои! Ты представляешь, если бы в наше время, ну, тогда, в пятидесятые, Армстронга на прилавок выбросили – магазин бы разнесли. А тут бери – не хочу. Я себе две взял. Одна изотрется – другую крутить буду. Если, конечно, Толя в институт поступит. Если нет – тогда траур.

Люся. Вообще я не понимаю, как можно на цветы обижаться. Если бы мне какой-нибудь жалкий студентишка какой-нибудь жалкий букетик преподнес, я была бы счастлива.

Прокоп. Это ты как женщина, а педагогам каково…

Люся (Ивченко). Слушай, педагог, а на тебя, наверное, студенточки клюют, а?

Ивченко. Иногда ловлю флюиды.

Люся. Приятно.

Ивченко. Не скрою, для тонуса.

Люся. Завидую.

Бэмс. Что ты говоришь?! У тебя же дочь.

Прокоп. У них дочь!

Ивченко. Ну, было, было! Что ж теперь, сто лет будем помнить, счеты сводить, на воспоминаниях зациклимся… Жить надо! Ребята, оглянитесь кругом, все другое! Страна изменилась – в Жигули-лэнд живем!

Бэмс. Что это – Жигули-лэнд?

Ивченко. У тебя машина есть?

Бэмс. Откуда?

Ивченко. Разбейся – купи! Купи – и разбейся!.. В Жигули-лэнд живем! Все есть!

Прокоп. А вообще распустились, слишком хорошо живут. У нас в провинции не такие. Мой Толя себе этого никогда не позволит. У меня хороший парень. (В сторону Ивченко.) Школу кончает… пятерки все, две только четверки… аттестат скоро получит… в институт собирается…

Ивченко. В какой?

Прокоп. В этот… наш… в твой… к тебе.

Ивченко. В наш? По стопам отца?

Прокоп. Я хотел, знаешь, с тобой поговорить… Ну, насчет конкурса… какие требования… и вообще…

Ивченко. Понял. Не сейчас. Заходи завтра. Я секретаршу предупрежу. Так часа в три.

Прокоп. Звонить не надо?

Ивченко. Нет. Скажи: «К Пеньку» – и прямо в кабинет.

Прокоп. Спасибо, старик.

Люся (Ивченко). А с цветами что стало?

Ивченко. В каком смысле?

Люся. Ну, куда делись потом цветы-то?

Ивченко. А-а-а… Целый день ходили по институту как победители – с букетами и в венках. Завтра этих мальчиков и девочек сюрприз ждет. Проект приказа у меня на столе. Будем отчислять.

Прокоп. О господи!

Люся. Помнишь, Бэмс, у тебя присказка была: «Малиновый бьюик с белой баранкой». По любому поводу – «Малиновый бьюик с белой баранкой».

Бэмс. Что ты этим хочешь сказать?

Люся. Ничего, просто вспомнила…

Прокоп (Ивченко). У тебя какого цвета машина?

Ивченко. Вишневого.

Люся. Почти малиновый… С белой баранкой?

Ивченко. Нет, у меня, как у всех, руль черный.

Бэмс. Я на них смотрю, на это поколение… Ходят как хотят. Я иногда иду по улице, совсем близко подхожу или вообще незаметно так в их толпу влезаю и иду вместе с ними. И ты знаешь, ничего – даже не замечают, что чужой.

Ивченко. Безразличные. Им наплевать.

Бэмс. Нет! Вписываюсь! Вписываюсь в их компанию. А что пиджачок у меня потертый, брюки всегда неглаженые… А ты, Ивченко, не впишешься.

Ивченко. Почему?

Бэмс. Одет с иголочки. Эх, вот я бы тот, из пятидесятых, да они, это раскованное поколение, да если б нам вместе – мы бы этот мир крепко качнули!

Ивченко. Оставь, Бэмс! Перебесятся – хорошими чиновниками станут. Я уже видел, как это бывает.

Бэмс. Где бывает?