Федор Достоевский - Мечты сбываются (сборник)

• Название: Мечты сбываются (сборник)
• Автор: Федор Достоевский
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-78881-1

В книге представлены русские утопии и антиутопии: от древнерусских до современности. Социальные утопии появились в народном сознании еще в Древней Руси. Утопия – попытка описать социальный идеал, воплощенное в художественном мире стремление отказаться от мрачной действительности. Литературная утопия переплетается с легендами о «золотом веке», об «островах блаженных» с разными религиозными концепциями и этическими идеалами. Утопия прежде всего основана на воображении, отрыве от реальности, попытке реконструировать действительность по принципу «все должно быть наоборот», переходу от реального к идеальному, гиперболизации духовного начала. Антиутопия, или перевернутая утопия, появилась позднее, в ХIХ веке. И в ХХ – ХХI веках практически вытеснила утопии с литературной арены.

---

Заручившись обещанием писаря, друзья немедленно приступили к пропаганде своей идеи между крестьянами; сказали одному мужичку, сказали другому, третьему – от всех получили один ответ: Мосеич – мужик старый. Тогда настояли на том, чтоб в ближайшее воскресенье, после обедни, была созвана сходка для обсуждения на миру предложения о введении между крестьянами села Бескормицына обычая празднования юбилеев.

В воскресенье, за обедней, Воссияющий сказал краткое поучение о пользе юбилеев вообще и крестьянских в особенности.

– Отличнейшая польза, от юбилеев происходящая, – сказал батюшка, – несомненна и всеми древними народами единодушно была признаваема. Юбилеи возвышают душу чествуемого, ибо они предназначаются лишь для лиц воспрославленных и знаменитых, а чья же душа не почувствует парения, ежели познает себя прославленною и вознесенною? Но, возвышая душу чествуемого, юбилеи в то же время возвышают и души чествующих, ибо, чествуя чествуемого, мы тем самым ставим и себя на высоту высокостоящего и делаемся сопричастниками прославлению прославляемого. Итак, братие, потщимся и т. д.

После обедни состоялась и сходка. На нее, в качестве сторонников юбилея, явились Крамольников и Воссияющий, но тут же присутствовал и противник торжества, Дудочкин, по обыкновению своему восклицая:

– Неуч – наш народ! Свинья – наш народ!

Сходка, впрочем, шла довольно вяло, во-первых, потому что крестьяне не понимали самого предмета сходки, то есть слова «юбилей», а во-вторых, потому что, по-видимому, они даже и не интересовались понять его.

– Юбилей, господа, есть торжество, имеющее значение коммеморативное, – начал Крамольников.

– В воспоминание творимое, – пояснил Воссияющий.

– Ну да, в воспоминание; и ежели, например, лицо даже крестьянского сословия известно своими добродетелями, или повиновением начальству, или исправною уплатою податей и повинностей…

– Или же усердно посещает церковь Божию, творит добро ближнему, почитает Божиих угодников, – добавил Воссияющий.

– Ну да, и угодников; и ежели он все это неослабеваючи выдерживает в течение известного периода времени…

– Периодом называется определенное число лет, например, пятьдесят. Но не возбраняется праздновать юбилеи даже через пятьсот и через тысячу лет.

– Ну да. Так вот, ежели кто все вышесказанное в течение пятидесяти лет выдержал…

– И не возроптал…

– То сограждане этого человека устроивают в честь его торжество, чествуя, в лице этого человека, добродетель, труд и безнедоимочную уплату податей.

– «Торжество» – или, лучше сказать, трапезу; «сограждане» – или, лучше сказать, односельчане…

– Ну да, односельчане. Затем, господа, дело заключается в следующем: через два дня одному из ваших сограждан, или односельчан, почтеннейшему крестьянину Ипполиту Моисеевичу, исполнится шестьдесят восемь лет жизни. В этот самый день, будучи осьмнадцатилетним юношей, вступил он в законный брак с почтеннейшей супругой своей, Ариной Тимофеевной, и тем самым возложил на плеча свои рабочее тягло.

В течение этих пятидесяти лет он ни разу не отступил от правил истинной крестьянской жизни и беспрекословно принимал все ее невзгоды. Всегда в трудах, всегда в поте лица добывая хлеб свой…

– И памятуя церковь Божию…

– Он прокармливал семью свою, не щадя ни сил, ни крови своей…

– И ложе супружеское нескверно содержа…

– Никогда не задерживал податей, три раза сидел в остроге без законного повода, был истязуем и бит… одним словом, в совершенстве исполнил то назначение, которое в совете судеб предопределено для крестьянина…

– В чем я, как пастырь, всегда готов засвидетельствовать…

– Так вот, в этот-то достопамятный день пятидесятилетия, говорю я, не худо бы нам, собравшись за братской трапезой, от лица всего мира засвидетельствовать почтеннейшему Ипполиту Моисеевичу то уважение, которое мы все, и каждый из нас в особенности, питаем к его добродетели. По теплому нынешнему времени, трапезу эту, я полагаю, приличнее всего было бы устроить на вольном воздухе.

По окончании этой речи в толпе произошел смутный говор. Мужики недоумевали. Во-первых, им казалось странным, почему добродетельный мужик Мосеич, пятьдесят лет сряду работая без отдыха и самоотверженно платя казенные подати, всегда был в загоне, а теперь, когда он от старости уже утратил способность быть добродетельным, вдруг понадобилось воздавать ему какую-то честь. Во-вторых, они опасались, не было бы чего от начальства за то, что они будут на вольном воздухе добродетель чествовать.

– Нонче во всем от начальства притесненье пошло, – говорили одни, – книжку у прохожего для ребетенков купишь – сейчас в острог сажают! Никогда прежде этого не бывало!

– Да и не до праздников нам!.. – говорили другие, – шестьдесят восемь лет Мосеичу – легко ли дело! Тягло с него снимут – вот и праздник! На печи будет лежать – пусть и празднует там!

Одним словом, дело непременно приняло бы неблагоприятный оборот, если бы Дудочкин, своим легкомысленным вмешательством, не поправил его. По своему обыкновению, он был груб и не дорожил словами.

– Не чествовать, – кричал он во все горло, – а пороть их надо! поррроть!

Крестьяне смолкли и искоса поглядели на беснующегося писаря.

– Да, порроть! – не унимался он, – а вы думали что? Неуч – народ! Свиньи – народ! Нашли кого чествовать!

Мужики обиделись окончательно.

– Ты чего, ворона, каркаешь? – обратились к писарю некоторые смельчаки.

– Поррроть, говорю! ничего вам другого не надобно!

– А мы разве за то тебе жалованье платим, чтоб ты нас свиньями обзывал?

– Жалованье я не от вас, а из конторы получаю; не ваше это жалованье, а мое заслуженное. А что вы свиньи – это всякий скажет! И начальство вас так разумеет… да!

– То-то «да»! Да́кало нашелся! вот мы тебе жалованье-то прекратим – и посмотрим тогда, как ты будешь дакать да в кулак свистать!

– Так вас и спросили! «Жалованье прекратим»! Ах, испугали! Сдерут, голубчики! не посмотрят!

– Православные! да что ж он над нами куражится! Ах ты, собачий огрызок! Не́люди мы, что ли, в самом деле?

Общественное мнение вдруг сделало крутой поворот. Предложение Крамольникова и Воссияющего, которое готово было зачахнуть, совсем неожиданно получило все шансы успеха.

Воспользовавшись колебаниями, вызванными писарем, из толпы выскочил «ловкий человек» (впоследствии он был привлечен к делу как пособник) и сразу сорвал сходку.

– Православные! – крикнул он, – что на крапивное семя глядеть! Согласны, что ли?

– Что ж, коли ежели Мосеич два ведра выставит… – пошутил кто-то.

Но на этот раз шутка не имела успеха. Под влиянием горькой обиды, нанесенной писарем, мужички раскуражились. Даже умудренные опытом старики – и те, обратясь к Дудочкину, сказали: тебе бы, прохвосту, надобно нас на добро научать – ан ты, вместо того, что́ сделал? – только мир взбунтовал!

И несмотря ни на какие противодействия и угрозы писаря, сходка определила: предложение Крамольникова принять, но с тем, чтоб в трапезе он лично принял участие вместе с священником, а в случае чего, был за всех в ответе, как смутитель и бунтовщик.

– Праздновать так праздновать – хуже мы, что ли, людей! – говорили мужички, – только уж ежели что, вы нас, господа, не оставьте! Мосеич! милости просим! Просим, почтенный!

Мосеич прослезился и отвечал, что он от мира не прочь.

– Что мир прикажет, я все исполнить должо́н, – сказал он, – и ежели, например, мир велит…

– Ну, ладно, ладно! чего еще канитель тянуть! Раскошеливайтесь, господа! Покуда еще что будет, а выпить смерть хочется! – крикнул кто-то.

Через минуту послышалось звяканье медяков, а через две – бойкий кабатчик, со штофом в одной руке и стаканом в другой, уже порхал между рядами крестьян и поздравлял сходку с благополучным решением дела.

Крамольников и Воссияющий шли со сходки по направлению к поповской усадьбе. Первый был задумчив и как будто даже недоволен.

– Подгадили-таки под конец! – сказал он печально. – Ну что бы, кажется, отнестись к почину великого дела крестьянского самоуважения трезвенно, с достоинством, благородно? Нет, нужно же ведь было об этой проклятой водке вспомнить!

– Да, таки не забыли, – усмехнулся Воссияющий.

– Так это горько! так это горько, батюшка! за прогресс в отчаяние прийти можно!

– Ну, Бог милостив. И всегда первую песенку зардевшись поют! Какое дело в начале не прихрамывает!

– Нет, батюшка, если они уж теперь ведро потребовали, то что же пятнадцатого июля будет?

– Никто как Бог! Загадывать вперед нечего, а вот об чем подумать да и подумать надо: как бы и в самом деле Дудочкин не донес, что мы превратными толкованиями народ смущаем!