Вячеслав Рыбаков - Пробный шар

• Название: Пробный шар
• Автор: Вячеслав Рыбаков
• Жанр: Научная Фантастика

Тема смысла искусства в жизни рода людского и вечного противостояния честного искусства и власти, решенная в притчевой форме.

---

— Кому ж еще строить светлое будущее. Все кругом уже построили либо сытое настоящее, либо шариатский или еще какой-нибудь достойный орднунг… Места расхватаны согласно купленным билетам… Кроме как нам — некому.

Усмешка тяжело сползла с его лица.

— Я бы и рад с тобой вместе, да ты же вот сам уходить собрался…

Григорий Иоганнович не ответил. Сидел, откинувшись в кресле и закрыв глаза, — и было понятно, что решил он намертво.

Тогда Быков вновь поднялся.

— Я пойду, — сказал он убеждающе, — а ты меня дождись. Успокоимся оба… и обсудим еще разок. Ты меня… обескуражил. Даже не знаю, как я теперь… у него… ладно. Как-нибудь. Только ты меня дождись. Я очень обижусь, Гриша, если приду, а тебя — нет.

Григорий Иоганнович не ответил. Быков потоптался грузно и неловко, а потом повернулся и, с шуршанием задевая рукавами за спинки кресел, косолапя, пошел к выходу. Уныло и нескончаемо урчал на крыше мелкий, серый дождь. Дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился.

Под козырьком у парадной подпирали стену, не решаясь ни выйти мокнуть, ни вернуться домой под взрослый надзор, два малька лет семи; один прикинут был пофирменней, другой поплоше. Быков замедлил шаги, прислушиваясь к их беседе — он любил слушать мальков, у них так причудливо и емко мешались фантазии и факты, что всегда теплело на душе. Но тут он сразу пожалел, что прислушался. "У нас "ауди"", — небрежно информировал фирменный, а другой отвечал уныло, сам сознавая свою неполноценность: "А у нас "жигуль"". — ""Жигуль" — говно, — констатировал фирменный со знанием дела и не без удовольствия, явно вынося не первый и не последний свой приговор. — Все русское — говно".

Добились своего ясноглазые борцы, угрюмо думал Быков, пока лифт натужно и тягуче возносился сквозь этажи. Впрочем, они не того добивались… хотя некоторые наверняка именно того, и ничего иного. На что может рассчитывать страна, в которой дети уже с молоком матери впитали убеждение, что живут в самом плохом, самом нелепом и уродливом краю! Им, если не смываться за кордон, только две дороги — тем, кто поспокойнее да попройдошливее, в предатели-продаватели: а ну, налетай с предоплатой, кому еще ломтик страны, где меня угораздило родиться с умом и талантом! А тем, кто поистеричнее — в умоисступленные крушители всего и вся, что отличается от взаправдашних — что греха таить — уродств, объявленных в порядке подсознательной психологической защиты идеалами.

И вот потом и те, и другие становятся, скажем, депутатами, встречаются в Думе и начинают долго и витиевато дискутировать перед телекамерами о целях и методах реформирования России…

В небольшой квартире тенькнул короткий звонок.

Сидевший перед компьютером хозяин досадливо шевельнул плечом. Он очень не любил отрываться от работы неизвестно зачем, как правило, по пустякам, — а сейчас он работал. Он терпеть не мог незваных гостей, а сейчас никого званого не ждал.

Шкодливо вскинулась мысль вообще не подходить к двери. Но показалось невежливо. Да и тот факт, что позвонили прямо с лестницы, требовал объяснения. Хозяин встал и, пошаркивая шлепанцами, неспешно двинулся в коридор. Замок скрежетнул, как всегда, потом лязгнул, как всегда — и дверь распахнулась.

Хозяин перестал дышать, и сердце его неприятно, как на чересчур раскачавшихся качелях, сорвалось вниз. На какое-то мгновение хозяину почудилось, что к нему пришел и, как ни в чем ни бывало, стоит сейчас в лестничной полутьме его умерший несколько лет назад старший брат.

А потом хозяин узнал гостя, и сердце его опять провалилось.

Они не виделись без малого лет сорок. И, сказать по совести, хозяин предпочел бы вообще с ним уже не встречаться. Непроизвольно он шагнул вперед — перекрывая дверь, чтобы гость не вошел.

— Здравствуйте… — проговорил Быков скованно. — Извините за вторжение. Предупредить о приезде я, понимаете, не мог.

— Понимаю, — ответил хозяин, овладевая собой. И уже вполне спокойно проговорил: — Но и вы меня простите. Зайти я вас не приглашаю. У меня сейчас Сорокин, Витицкий… Может получиться неловко.

Быков шевельнул коричневой кожей лба.

— Разумеется, — прогудел он после отчетливой паузы. — Я, собственно, так и думал. Я всего на несколько слов. Просто… знаете… Хотел вас поблагодарить. За все.

Он умолк. Хозяин снова растерялся. Он ожидал иного — хотя не смог бы сказать, чего именно. Чего-то более… насилующего. Этот человек уже одним лишь своим возвращением из прошлого был способен его, нынешнего — исказить. Во всяком случае, такое опасение мелькнуло.

Теперь за него было как-то совестно перед гостем.

— И чтобы это сказать, вы тащились в такую даль?

— Ну, не так уж это и далеко. Просто надо дорогу знать. Да и… простите, но разве есть что-то более важное, чем успеть сказать "спасибо" человеку, которому благодарен?

— Возможно… — с сомнением протянул хозяин.

— Мы прожили мощную, полную жизнь. Настоящую. Такую, какая и присниться не может всем, кто тут… хлебает пиво из горлышек в вагонах метро или с улюлюканьем пугает старух на перекрестках, раскатывая в… в пахеро. А дети наши… они вообще живут среди звезд. Благодаря вам. Вот… собственно, и… — Быков беспомощно повел рукой. Потоптался. — Мне казалось, что вам будет приятно это узнать… нет, не то что приятно… Важно. Что вам легче станет, если… вы будете это знать. Нам там это важно — чтобы вам стало легче.

Быков готов был к тому, что в этот решительный миг может оказаться косноязычным, — но никак не ожидал, что окажется косноязычным настолько. И теперь он ничего не мог с собой поделать, и ничего уже было не поправить. А в неподвижном, затемненном автобусе, рокочущем под дождем, как пустой барабан, — сидел, прикрыв глаза, Иоганыч, и надо было скорее возвращаться. Все оказалось ужасно. И, пожалуй, глупо. Бессмысленно.

— И не обращайте вы внимания на нынешних изысканных… кто от большого ума ставит теперь все с ног на голову в демократическом… ключе. Как когда-то коммуняки здешние с ног на голову ставили. У всех свои тараканы. Помню, в "Знамени", что ли… В общем, в каком-то из прославленных рупоров нового мышления, в аванпосте демократизации. Сюва… Васю… дю… тьфу! Вылетело вдруг, — виновато и как-то по детски сказал он. — Дескать, гуманизма у вас не хватает, потому что вас не интересуют маленькие люди и их проблемы, а только герои да борцы. Дескать, страшно за детей, у которых в руках ваши книжки, потому что они вырастут недобрыми и с тоталитарным сознанием, будут уважать лишь силу и напор. Надо полагать, — Быков скривился, — теперь, когда в руках у тех детей, которые вообще хоть что-то еще читают, видны лишь полные кровищи мордобойники про сильных духом бандитов и жалких продажных ментов… когда на вопрос, кем ты хочешь стать, дети отвечают уже не космонавтом или учительницей, а киллером или проституткой… души просвещенных критиков успокоились.

С протяжным завыванием и лязгом проехал наверх лифт, и Быков помолчал, пережидая шум и собираясь с мыслями. Мыслей было много, а вот слов — раз-два и обчелся. Но выхода не было.

Мысль изреченная есть ложь, это так — но мысль не изреченная есть онанизм…

— И не обращайте вы внимания на теперешний вал перевертышей… антиинтерпретаций. На тех, кто иных миров уже и представить не может — а потому тщится доказать, что их нет, иныхто, и никогда не было, и никогда не будет, и быть не может… есть только этот, всегда и навсегда, и все, что от него отличается — просто обман, подлая маскировка.

Его передернуло.

— И нас пытается за уши, за ноги втащить сюда и размазать. Ну, вроде как… Массачусетская машина захватила власть над миром, запудрила всем мозги и учинила галактический Гулаг… Или что учителя в наших школах — помесь блокфюреров из концлагерей и ротных то ли особистов, то ли политруков. Или что нашим ураном с Голконды злые коммунисты разбомбили бедную беззащитную Америку. Больше об Америке и позаботиться некому — одни российские борцы с тоталитаризмом ее от России оберегают! Помните, у Брэдбери рассказ… "Улыбка", кажется. Стоит после всемирной катастрофы грязная голодная толпа и ждет своей очереди плюнуть на Монну Лизу. Мол, ты, такая красивая, нас ни от чего не спасла, а сама такая же красивая и осталась — значит, ты и виновата! Вот… похоже, правда?

— Есть разница, — не выдержал хозяин. — Прототип-то существовал реально!

— Да откуда вы знаете? — с инстинктивной стремительностью парировал Быков, не успев застесняться резкости своего ответа. — Да откуда вы знаете, какая она была, даже если — была? Я уж не говорю, кстати, про версии вроде того, что Леонардо писал Джоконду с себя… Хорошо, иначе. Хочется кому-то плавать, как дельфин, — а не дано. Ни моря вокруг, ни у себя плавников. Обидно! Как замечательно дельфин плавает-то, да в какой красоте! Значит, кинуть в выгребную яму дельфина, дождаться, когда издохнет, продемонстрировать народу труп и зааплодировать: ну вот, мы и доказали, что такие чистые и красивые животные, как дельфины, нежизнеспособны! То ли 'дело черви! Им в дерьме — хоть бы что! Дельфины — обман, черви правда! Избавляйтесь от иллюзий, господа! Равнение на червей!!