Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

• Название: Влас Дорошевич. Судьба фельетониста
• Автор: Семен Букчин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7784-0365-9

Имя Власа Дорошевича (1865–1922), журналиста милостью божьей, «короля фельетонистов», — одно из самых громких в истории отечественной прессы. Его творчество привлекало всеобщее внимание, его карьера переживала бурные взлеты и шумные скандалы. Писатель, доктор филологических наук Семен Букчин занимается фигурой Дорошевича более пятидесяти лет и знает про своего героя буквально всё. На обширном документальном материале (с использованием дореволюционных газет и журналов, архивных источников) он впервые воссоздает историю жизни великого журналиста, творчество которого высоко ценили Лев Толстой, Чехов, Горький. Чувство юмора и трагическое восприятие мира, присущие Дорошевичу, его острословие и зоркость критического взгляда — всё передано Букчиным с равной убедительностью. Книга станет существенным вкладом в историю русской литературы и журналистики.

---

— Только, конечно, мы поженимся, — сказала Ольга. — Близится время карнавала, съехалась масса публики, получится отлично.

Все сладилось на редкость просто. Русские священники на Ривьере любили хорошие гонорары, а церковное их начальство находилось где-то в Греции, не то в Александрии, так что к русским духовным властям они не имели никакого отношения. Власа с Ольгой обвенчали беспрепятственно. Харитоненко отнесся к этому спокойно и, пожав плечами, отступил <…> Влас подарил невесте к свадьбе такие брильянтовые серьги, которые затмили все подарки предыдущего ее обожателя.

— Вот что, дорогая, — предупредил он „молодую“, — раньше, когда я был молод и глуп, мне казалось, что для того, чтобы быть счастливым, нужно всю жизнь помогать друг другу. Теперь я думаю иначе: залог семейного счастья в том, чтобы не мешать друг другу. Если мы сможем жить, придерживаясь этого принципа, то уживемся.

По окончании карнавала, побывав еще в Париже и Лондоне у портних, сапожников, обувщиков, Влас и Ольга решили обзавестись постоянной квартирой на родине. Надо же было иметь все-таки свое гнездо, чтобы возвращаться туда из постоянных перелетов, из которых и состояла, в сущности, жизнь обоих. В шумной сплетнице-Москве жить не хотелось. Квартиру сняли в Петербурге, в большом фешенебельном доме страхового общества „Россия“, на углу Пушкарской и Кронверкского, обставили ее хорошей мебелью. У Власа опять появился собственный кабинет, шкафы, в которые можно было снова начать собирать книги. Ольга оказалась гораздо лучшей хозяйкой дома, чем можно было предполагать. Она завела строгие порядки, рабочие часы Власа были обставлены так, что ничто ему не мешало…

— Влас Михайлович зарабатывает деньги, — нравоучительно говорила Ольга Николаевна. — Накидка из черных соболей, которую я купила в прошлом сезоне, стоила пятнадцати фельетонов.

Нельзя сказать, чтобы Влас не любил эту женщину, чтобы он относился к ней, как к красивой игрушке, как это делали другие. Он любил ее, но это не была уже нежная и простая любовь прошлых лет. И отцовские чувства, и чистые отношения к женщине умерли в нем уже. Ольга его забавляла. С нею приятно было показаться на водах в Спа, на карнавале в Венеции и Ницце, и потом все-таки у него теперь был свой дом — спокойный, по его вкусу, в котором он был хозяином. Никакой роли в его духовной жизни, в его творчестве Ольга не играла».

Насколько справедлива эта характеристика мачехи и ее отношений с отцом? Конечно же, здесь присутствует и ревность дочери (недаром сказано, что «и отцовские чувства умерли в нем»), и знание того драматического, что случилось позже в жизни Дорошевича и его третьей жены… И все-таки она признает: он любил Ольгу. Какая это была любовь? Надо полагать, что Наталье Власьевне, в ту пору девочке, жившей в Крыму, вдалеке от отца и его новой жены, затруднительно было судить об этом вполне. Как и о том, что за человек была Ольга Миткевич и какая она была актриса. Может, и было в ней что-то от авантюристки, охотившейся на богатых и знаменитых. И все-таки Дорошевич прожил с ней пятнадцать лет, правда, три последних года — в разлуке, о причинах которой речь впереди. Он заботился об актерской судьбе своей Лели. Не желая, чтобы она оставалась на фарсовых ролях у Сабурова, в письме от 8 марта 1907 года он просит И. О. Правдина разузнать, насколько можно верить антрепренеру, обещавшему Ольге участие в «нормальных» комедиях[1094]. Впоследствии Ольга Николаевна играла в театрах Незлобина и Корша, в Малом театре. Она снималась в кино (у немецкого режиссера Георга Якоби в фильме «Глаза баядерки» по роману А. Клермана «Потерянное ожерелье», 1913 г.). Амфитеатров называет ее «известной артисткой»[1095]. Критика была достаточно благосклонна к ней[1096]. В определенной степени положительность некоторых откликов могла зависеть не только от симпатий рецензентов к таланту актрисы, но и, вероятно, от личных контактов с ее мужем. Сотрудничавший в «Русском слове» как театральный рецензент В. А. Нелидов рассказывает, что когда в печати появлялись нелестные отзывы, Ольга «за такие случаи, хотя и тщетно, запаливала бедному Дорошевичу скандалы». Однажды получилось так, что Дорошевич писал в номер о спектакле в Художественном театре, где играла жена Нелидова Гзовская, а Нелидов — о спектакле в театре Незлобина с участием Миткевич. Каждый написал искренне, без всяких «задних соображений». Перед отдачей текстов в набор обменялись ими. «Имеете что сказать?» — говорит Дорошевич. «Нет, а вы?» — «И я нет». Так статьи и пошли. Рецензентские жены были, как гласит жаргон, «обложены в печати»[1097].

Был ли счастлив Дорошевич с Ольгой Миткевич? Она создала дом, в котором, как вспоминал Амфитеатров, «всемогущий диктатор „Русского слова“, богатый, знаменитый, влиятельный, жил в роскошной обстановке среди ценных картин (до Веласкеса включительно) и статуй, имел редкую красавицу-жену <…> принимал на своих журфиксах „весь Петербург“ — широко, открыто, хлебосольно. И все-таки старые друзья, давно знавшие и любившие Власа, выносили из визитов к нему неизбежное впечатление:

— Это великолепная квартира, но не „дом“. Полная чаша, но не „семья“»[1098].

Наверное, что-то очень существенное угадал в натуре Ольги Миткевич Бальмонт, посвятивший ей стихотворение «Морская душа»:

У нее глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ее в нездешней стороне.

Ждет она чего-то молчаливо,
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких в миг отлива
Холодеет сумрак голубой.

А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах ее — зеленый блеск.

А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бледная влюбленная колдунья
Расширяет черные зрачки.

И слова какого-то обета
Все твердит взволнованно дыша.
У нее глаза морского цвета,
У нее неверная душа[1099].

Глава IX ИЗ МОРЯ КРОВИ В МОРЕ ГРЯЗИ («Русское слово». 1908–1917 гг.)

Новый 1908 год Дорошевич встретил, как обычно, в Париже, весной перебрался в Брюссель, а в начале лета через Турцию и Болгарию вернулся в Россию. Прошло три года со времени объявления манифеста. Можно было подводить «предварительные итоги». Россия, пишет он в фельетоне «17 октября»[1100], представляла собой «старый дом», в котором «плохо было жить». «Но обжились и жили кое-как». И вот решили перестроить старый дом. Все разломали, разобрали, но «еще сильнее пошел отовсюду запах плесени. Жить, дышать стало тяжелее». «Плохо в тебе жить, трудно в тебе жить, моя Родина, мой Отчий Дом», — с неожиданным пафосом признается фельетонист. Думалось, что 17 октября станет почти тем же, чем было для страны 19 февраля 1861 года, день отмены крепостного права. А что же теперь? Октябристы — именинники, и ничего не остается, как принести свои поздравления А. И. Гучкову. Больше поздравлять некого.

Очевидно: капитал в России рвется к власти. Но думает ли он о стране, о ее сегодняшнем дне и будущем? Все чаще приходится задавать себе вопрос, с чем же имеешь дело — с «политической партией или промышленным предприятием для получения концессий на естественные богатства и продажу их за границу»[1101]. Все перепуталось на российском политическом небосклоне. В фельетоне-комедии «Свадьба Бальзаминова, или Праздничный сон до обеда»[1102] Милюков хвастается перед маменькой-Россией, одетой «в темное» «пожилой, почтенной особой», что сделал «предложение руки» вдове, «Родзянкиной дочери, октябристке». Но тут же выясняется, что и у других «детей России», депутатов Государственной Думы «правого» Балашова и «центриста» Крупенского, тоже свои виды на вдову А. И. Гучкова и «Родзянкину дочь». Сама невеста, именующая себя «скверной октябристкой», оказалась на поверку отнюдь не преданной конституционным идеалам. Потому и лопнули и надежды Милюкова-Бальзаминова, и расчет маменьки-России с «процентами на проценты» реализовать семь лет лежащий у нее в «ридикюле» документ. Не выгорело с барышом и у рассчитывавшего на тот же документ ловкого адвоката, думца-депутата Псоя Стахича Шубинского, которому «октябристка» приходится родней. Зато самый отчаянный сынок маменьки-России Марков 2-й, откровенный черносотенец, считающий себя похожим на Петра Великого, готов вместе с председателем фракции правых Хвостовым немедленно приступить к разгону Думы.

Островский еще раз подтвердил свое бессмертие.

Ну а что же народ, что же его «представители», пославшие своих депутатов в Думу? Кто они? В сатирическом рассказе «Депутат 3-й Думы» это купец Требухин, дающий наказ октябристу Огурцову привезти из Петербурга двух сигов ко дню своего рождения, а заодно и четыре дюжины порнографических снимков, купец Безменов, требующий от своего депутата новый граммофон, предводитель дворянства, заказавший «крайне правому» депутату Ошметкину бандаж «для своей грыжи», а «горному эсдеку» Кинжалидзе избиратель дал наказ купить «хорошую козу»[1103]. И смешно, и грустно…