Анатолий Трофимов - Повесть о лейтенанте Пятницком

• Название: Повесть о лейтенанте Пятницком
• Автор: Анатолий Трофимов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Шли они на сам-ый-самый передний край войны, где грудь стоящего в окопе защищена земной твердью в километр, а голова - насыпкой бруствера, где за бруствером от ствола твоей винтовки до ствола вражеской винтовки полоса нейтральная. Повернув голову к Пятницкому, Пахомов с неожиданной печалью в голосе сказал:

- Насчет ноги вырву - это у Кольки Ноговицина поговорка была. Нет теперь Кольки Ноговицина.

Пятницкий промолчал, опасаясь сказать не то, что надо сказать. Ведомо было Роману, отчего так тужит на войне голос солдата.

- Понимаешь, как от границы фрицев пиханули, ходко шли, а потом... Как белены объелись, сволочи, озверели. Пока контратаки отбивали, все время Кольку видел, потом, когда ротный дал сигнал на отход, потерял из виду... Раза три на "ура" поднимались. В нашем полку только у него Золотая Звезда была. В таких случаях пишут - пропал без вести. Убит, поди. В плен он не сдастся. Иначе как тут пропасть без вести...

Сержант Пахомов примолк, прислонился термосом к стенке траншеи, ослабил давившие на ключицы лямки. Отгоняя томившее, сказал немного погодя:

- Как потеряли Кольку, места себе не нахожу. Скорей бы наступление, я еще за Кольку... Ты вот что, лейтенант... Как тебя звать-то? Не коробит, что на ты?

Было от чего коробить, неразумный! Скинул Пятницкий трехпалую рукавицу, протянул руку:

- Роман Пятницкий.- И для большего сближения добавил: - Родился в краю вечнозеленых помидоров. Из Свердловска я.

Пожимая руку, сержант поддержал расхожую шутку:

- Где фрукты - клюква, а овощ - брюква. Считай, что земляки. У нас помидоры тоже на печке в пимах доспевают. Игнат Пахомов, из Омска,- хлопнул Пятницкого по спине.- Ты вот что, Роман, не сохни на своем НП, приходи. Твои "зисы" на прямой наводке, до наступления вряд ли постреляешь, а вот из пулемета... Все равно фрицев гонять надо. Обнаглели недоноски, поверху ходят, оборону укрепляют... Может, и ты свой счет откроешь.

Счет-то, если припомнить то сумасшедшее утро, был у Пятницкого. Да что сейчас об этом говорить. Пронизанный радостью хорошего знакомства, Роман поспешил заверить:

- Приду, Игнат, обязательно.

Глава вторая

Роман Пятницкий проснулся от кашля Будиловского. Так по утрам курильщики кашляют. Капитан, как и Пятницкий, не был курильщиком, но просыпался всегда с кашлем. Может, простыл? Или водица из проруби не впрок?

Роман поспешно сбросил ноги с топчана.

- Чего подскочил, лейтенант, спи,- сквозь кашель сказал Будиловский.

Чего уж там - спи. Не дело, чтобы командир батареи встал, а взводный пузом кверху. Только вот встает комбат ни свет ни заря. Плохо спится что-то капитану.

Будиловский раздевался на ночь до белья, Пятницкий, еще не привыкший к быту в обороне, такой роскоши себе не позволял, отстегивал только ремень с пистолетом. Разувался и давал отдохнуть ногам только днем, когда убеждался, что на передке спокойно и неприятель не собирается тревожить командира взвода управления семидесятишестимиллиметровой батареи Романа Владимировича Пятницкого.

Романа Владимировича... Так называет его в батарее один Степан Данилович Торчмя, ординарец Будиловского - пожилой, неуклюжий разведчик. Да и не совсем так, а лишь по отчеству - Владимирыч. Впрочем, по отчеству Торчмя звал всех, начиная со взводных и кончая командиром полка. Остальные пушкари, как и положено среди военных, обращались к Пятницкому - товарищ лейтенант, а командир батареи еще проще - лейтенант.

Первые дни продувные бестии из разведотделения звали еще и детским именем - Ромчик. Заглазно, конечно. Видно, из открыток матери почерпнули, которые, как известно, может читать не только цензура. А они начинались всегда неизменным: "Милый Ромчик!"

Узкий сводчатый подвал с затухающим запахом плесени и сушеных трав освещался ужатой в горловине гильзой сорокапятки. Стиснутый в латунных лягушачьих губах фитиль пламенился тремя язычками. Крайний, оранжевый, самый длинный, заострялся удивительно белой, почти молочной струйкой, которая в свою очередь источала не менее удивительную мазутно-темную жилку. Эта черная нить лениво тянулась вверх, рвалась, расползалась хлопьями копоти и оседала на шершавом, когда-то беленном корытообразном потолке.

- Умываться будем, товарищ капитан? - вместо ответа на "Чего подскочил?" спросил Пятницкий.

Будиловский повернулся к телефонисту. Тот примостился на ворохе соломы у входа, телефонный эбонитовый аппарат стоял на чем-то напоминавшем детский столик. Столик там или еще что, понять было трудно, поскольку застлан был настенным матерчатым ковриком с изображением рогатых зверей, прыгавших по фиолетовым скалам.

Молоденький, до глянца умытый и жизнерадостный телефонист Женя Савушкин поспешно крутанул ручку аппарата, окликнул Астру и, когда Астра ответила, бросил в трубку, подвешенную тесемкой к его маленькому розовому уху, до предела понятные слова:

- На прорубь!

Будиловский и Пятницкий знали, что после этих слов все, кто бодрствовал, станут еще бодрее, кто спал, мгновенно поднимется, кто забыл что-то сделать вчера, примется делать сию минуту. Команда Жени Савушкина ординарцу Степану Даниловичу Торчмя "На прорубь!" означала, что командир встал и сейчас вместе с новеньким лейтенантом будет обливаться до пояса обжигающе-студеной водой из речки, а потом осматривать хоть и невеликое, но довольно мудреное хозяйство батареи, затаившейся на прямой наводке.

Обливание по утрам Роман Пятницкий принял безоговорочно, сразу, как прибыл сюда "для прохождения дальнейшей службы". За первой процедурой Женя Савушкин наблюдал с восторженным ожиданием интересного: вот сейчас лейтенант стащит гимнастерку, Степан Данилович окатит его из ведра с гуляющими там льдинками, и Женя услышит девичий визг. Но ожидаемое удовольствие было испорчено с первого раза. Бугорчатые мышцы возле лопаток, каменно обкатанные бицепсы лейтенанта заставили Женю уважительно крякнуть. Степан Данилович тоже оценил эту картину: "Ничего, жилистый Владимирыч".

Горячее тело парило, Роман мычал и шоркался полотенцем.

И остальные из взвода управления, кто откуда мог, наблюдали за происходящим - и в первый, и во второй день, а потом перестали смотреть, приелось. Не смотрели и в это утро.

Во время бритья Будиловский справился у Пятницкого:

- Какие планы, лейтенант?

Вопрос приятно тронул Романа. Неразговорчивый, нелюдимый и раздражительный капитан был, похоже, из тех людей, заглянуть в душу которых не каждому дано, а с невеликим жизненным опытом и вовсе - как в замерзшее окно смотреть, ничего не видно. Если только в проталинку, да и ту еще продуть надо. Старший на батарее лейтенант Рогозин доверительно сообщил Роману, что Василий Севостьянович в общем-то не такой, это его недавно стукнуло. Письмо какое-то, сказывают, получил.

Ну, если комбат спросил о планах Пятницкого, значит, признал его старательность. Не потому ли признал, что командир дивизиона капитан Сальников вчера похвалил Романа?

Хвалить было за что. Прибыл в батарею Роман с неисправимой училищной закваской и был несказанно поражен тем, что увидел на НП. Журнал наблюдений и карточки целей, схемы ориентиров и боевого порядка, журнал фиксации действий вражеской артиллерии были в прескверном состоянии. И дежурство на наблюдательном... Если днем разведчики поглядывали, то ночью, порасслабившись в заманчивом затишье позиционной войны, бессовестно спали под стереотрубой. Все в норму привел лейтенант Пятницкий.

Вопрос Будиловского о планах мог означать только одно - свободу действий командира взвода управления.

- В пехоту, пожалуй, смотаюсь, надо ближе познакомиться, кого поддерживаем.

Капитан Будиловский перестал шуршать бритвой о щетину, приподнял белесую бровь, произнес:

- Ну-ну...

И в этом междометии слышалось одобрение. Роман даже порозовел, но не столько от приятности, сколько оттого, что приврал малость. Очень хотелось повидаться с сержантом Пахомовым. Хотя почему - приврал? Правда, в пехоту собрался, и не куда-нибудь, а во второй батальон, который поддерживает их батарея.

Глава третья

Река Йодсунен, что обозначена на крупномасштабной карте голубой извилинкой, и не река вовсе. Так, речушка. Но и не скажешь, что курица вброд перейдет. Перед наблюдательным пунктом батареи в ширину метров двадцати достигает. Даже мостик есть. Должно, с него свалился немецкий танк, когда наши прижимали немцев к Гумбиннену. Лобовой частью брони врезался в лед, да так крепко, что снаряды через люк высыпались и, припорошенные снежком, валялись теперь заостренными полешками.

По имени этой речки и господский двор называется - Йодсунен. Велики ли там господа, но двор ничего, сносный: кирпичный дом с мансардой, кровля из неломкой черепицы, стены перемерзшим плющом увиты, два сарая, коровник с конюшней - тоже кирпичные, под навесом сеялки-веялки всякие, исщепленные да исклеванные тихой войной в обороне.