Екатерина Старикова - В наших переулках. Биографические записи

• Название: В наших переулках. Биографические записи
• Автор: Екатерина Старикова
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7784-0253-8

Книга профессионального литератора Е. В. Стариковой представляет собой воспоминания московской интеллигентки о своих родителях и многочисленных родственниках, о детстве и юности, проведенных и в Москве, и в деревне — на родине ее отца, — и за городом, на природе; причем все подробности взаимоотношений людей и быта даны на историческом фоне, эпоха ощущается в каждом повороте событий, в каждом слове повествования.

Наибольшую ценность этим воспоминаниям придает несомненный писательский дар Стариковой. Читатель получает прекрасный образец настоящей русской прозы; книга — от первой до последней страницы — читается буквально на одном дыхании.

---

А в 1932 году, отпраздновав Петра и Павла, деревня приступила к покосу. Еще перед праздником все соседи Макара Антоновича, забыв зависть и гордость, стали приходить к нему и кланяться: «Дядя Макар, помоги, отбей косу, никто лучше тебя не уделает». И он молча брал косу из рук просящего и, усевшись на чурбак у завалинки, начинал мелодично постукивать по звонкому лезвию, получая явное удовольствие и от этой работы, как и от любой другой.

А поскольку не тряпичные куклы и не посудные черепки составляли главный интерес моей новой жизни, а участие в настоящей взрослой жизни деревни, то и уважение к дедушке Макару Антоновичу постоянно получало ощутимые подкрепления. Но не иссякало и удивление перед некоторыми не совсем мне понятными деревенскими установлениями.

Так однажды при мне волковские парнишки делили богатый улов рыбы, принесенный ими со Свято-озера. Высокая серебряная гора рыбы светилась и блистала на зеленой мураве, издавая острый и свежий запах. Но постепенно гора стала убывать, а вокруг нее расти десять маленьких горок: это парни раскидывали рыбу, на глазок распределяя улов между его участниками. Я еще раз сосчитала число маленьких горок — десять, сосчитала число рыбаков — девять. Почему же так делится добыча? И я услышала спокойный ответ: «А две кучи Павлу Одувалову, ведь сеть-то дяди Макара». Я была удивлена очевидной привычностью такого порядка, несправедливого с моей точки зрения, но и получила новое подтверждение всесилия дедушки Макара, имевшего отношение и к этой забаве. Впрочем, почему же забаве? Рыбу, запеченную в сметане, в эти дни ела вся деревня, а у нас-то этой рыбы было больше, чем у всех.

Мысленно отмечаю: вот сколько было в 1932 году неженатых парней в четырнадцати волковских дворах — девять. Четыре из них, четыре брата, жили в избе напротив нашей. Большая ветвистая береза возвышалась над ее крышей и была далеко видна с дороги, возвещая каждому путнику приближение к Волкову. Все четыре брата не вернулись с войны. Но до нее еще далеко.

Все мне интересно в деревне: и бегать по вечерам с ведерком от огорода к пруду и от пруда к огороду, и на ближнем покосе ворошить вместе со всеми сено маленькими граблями (в каждом доме, где были дети, были и маленькие грабли, хранил их и Макар), а в пятницу вечером, когда бабушка ставила тесто на хлеб, а девушки в избе мыли полы — непременно и все, даже в чистой горнице, сплошь устланной половиками, — помочь девушкам почистить у пруда самовары, ножи и вилки красным толченым кирпичом…

Но увлекательнее всего жить в субботу, когда топятся бани всей деревни. Сначала носится вода из низкого, почти вровень с землей банного колодца, очень много воды, пока не наполнятся все котлы на каменке и бочки на полу. Потом колются дрова. И то и другое делает у нас бабушка (остальные взрослые в поле). А мы, дети, всей гурьбой отправляемся на опушку леса ломать свежие березовые веники, рвем каждый в своем огороде смородиновой и вишневый лист, ищем возле прясел мяту — все эти «приправы» нужны для банных удовольствий, чтобы отдающая болотом вода, настоянная на наших приношениях, запахла живыми запахами деревьев и трав. Пока баня топится, бабушка стоит, прислонясь снаружи к косяку, дожидаясь, когда сизый дым выйдет через дверь. Бабушка вытирает слезящиеся глаза фартуком и громко переговаривается с соседками, точно так же стоящими у своих бань. А под вечер начинается сам ритуал субботнего омовения. Сначала, когда горячее всего, туда идет хозяин или один, или с парнями и мальчиками. Потом, когда в бане станет чуть прохладнее, идут туда женщины, девушки и маленькие дети.

Бабушка, Саня, Фрося и я раздеваемся в прохладном сумраке предбанника и осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых половицах с прорезями для стока воды, задыхаясь от жара, горько пахнущего дымом и сладко березой, входим в саму баню с черно-бархатным потолком от сажи, с маленьким оконцем, выходящим на вечереющий, утопающий в тумане луг, за которым видны черные зубцы леса. Пока бабушка в бане, быстро запотевшее оконце не открывается, она любит жар и долго, старательно парит усталое тело. Только тут и можно от нее услышать об усталости и болях: «Ох, бедные мои косточки», — приговаривает бабушка, хлеща себя веником на полке. Мы же молча и чинно моемся из деревянных шаек. Фрося и Саня вдвоем быстро, крепко натирают меня мочалкой и обильно обдают из большого ковша прохладной водой: «Тебя смородиновой или вишневой? А ну-ка, повернись, давай еще разок!»

Но вот бабушка слезла с полка, ополоснулась и вышла в предбанник. Тут-то и начинается веселье: теперь «девки» лезут на полок, охают, визжат, толкаются, тянут друг друга с полка за ноги, тащат и меня туда, наверх, в черный пугающий жар, а я упираюсь и отбиваюсь изо всех сил (так и не попробовала я тогда, что такое париться). Сползая наконец в изнеможении вниз, девушки обливают друг друга из шаек, плескают друг другу в лицо из ковшей. Оконце — настежь, дверь в предбанник — тоже. В душистую и влажную теперь духоту бани врываются запахи свежего луга, леса, прохлада вечернего тумана.

Особенное веселье вызывает у Сани, а значит следом и у меня, первоначальное удивление рязанской Фроси перед баней и не знакомым ей обрядом. Целое лето будут рассказывать в Волкове друг другу как занятную быль о том, как белокожая пышная Фрося первый раз полезла на полок париться и как усердно хлестала веником: по себе и по потолку, по себе и по потолку. А когда слезла вниз, мы с Саней чуть не умерли со смеху: перед нами стояло чудище, покрытое черными полосами, с пышной гривой ярко-рыжих волнистых волос. Этакая рязанская Венера, обращенная в ведьму банными духами. Подумать только, париться не умеет! Хорошая, работящая девка, а вот, надо же, живут люди как нехристи — без бани!

Банные наивно-фривольные истории — любимое развлечение волковских девиц. То они хихикают о том, как один парень оказался в бане без воды и выскочил голый к колодцу, а какая-то бабенка возьми и выгляни из предбанника, тоже голая — угорела видно. То они хохочут, что другой парень, распарившись, плеснул, не глядя, на себя ковш холодной воды, а в воде — лягушка, прямо на него, он и бежать на улицу. Фривольный оттенок этих простодушных историй меня не волнует, мне просто очень смешно, и я на всю жизнь запоминаю эти невинные волковские анекдоты. Они в моей памяти присоединились к тем старинным и страшноватым про шишат и домовых, что когда-то рассказывала папе ландехская бабушка, а он мне — с улыбкой.

Саня и Фрося спят с нами, детьми, в горнице на полу, и я невольно оказываюсь соучастницей и других их развлечений. Чуть только сгустятся поздние сумерки, девушки шепчут мне, чтобы я спокойно и тихо спала, а они пойдут погулять. Бесшумно выставляют из окна раму с натянутой на нее марлей (от комаров и мух) и выскальзывают в проем на улицу — до рассвета. Иногда я вижу, как при первых лучах солнца рама выталкивается снаружи и в окне показываются снова силуэты девушек. Когда они спят?

Иногда девушки берут меня вечером с собой на гулянье. Тогда я гордилась, что они меня, восьмилетнюю, считают подругой. А была я для них, наверное, удобным прикрытием: у Макара не очень погуляешь, ну а вместе с ребенком ничего предосудительного не будет. Но так или иначе я стала участницей этих непонятных для меня и скучных сборищ.

За околицей, вокруг маленькой вытоптанной площадочки, на низеньких чурбачках лежат под прямым углом две широкие и длинные доски — это скамьи. На них, тесно прижавшись друг к другу, сидят девушки и парни. У одного гармонь, он что-то тихо наигрывает. Девушки пересмеиваются, толкают друг друга. Я сижу в общем ряду и хорошо чувствую ощутимость этих толчков. Потом одна выходит на середину и начинает притоптывать, танцуя, подходит к другой, вызывая ее в круг. В общем известный ритуал, общий для всех русских деревень. Странно для меня здесь было то, что Волково — деревня крошечная, почти вся молодежь — родственники между собой в той или иной степени, целый день все вместе работают, а вот поди же — все им надо, чтобы было, как у людей, и вечернее гулянье так же, как и везде, заманчиво и волнующе.

И еще пронзительна была тишина вокруг. Такой я больше нигде не слышала, просто уши закладывает — ведь ни радио, ни трактора, ни автомобиля, а ближайшие поезда за семьдесят-восемьдесят километров. Ни звука постороннего, ни огонька. Летом в избах света почти не зажигали, ложились спать рано. К тому же народ в тех местах не очень музыкален, поют негромко и глухо. Кругом бесконечная глухая пустынность, пронизанная пряным запахом болотных цветов. И от этой немоты веселье за околицей казалось мне еще более странным и ненужным: в деревне, где перед сном по улице бегают ребятишки, судачат у ворот бабы, разговаривают на завалинках старики, звенит колодезная цепь, мне было гораздо веселее. Тайный, скрытый, взрослый смысл этих вечерних молодых сборищ от меня почти ускользал. Я не горевала, когда Саня и Фрося уходили без меня на гулянья в село или другие деревни.