Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том первый

• Название: Пьяная Россия. Том первый
• Автор: Элеонора Кременская
• Жанр: Русское современное
• ISBN: 978-5-4474-0633-2

Эта книга – попытка дать широкому кругу читателей универсальный путеводитель по загадочному миру русской души. Не забудьте взять с собой в дорогу чувство юмора и снисходительность – тогда путешествие в мире пьяной России окажется весьма удачным. А герои некоторых рассказов покажутся Вам похожими на кого-то из родных, друзей, соседей, коллег по работе, но, право же, сходство это совершенно случайно!

---

Отец у меня был не от мира сего, так говорила бабушка, а к ее мнению я всегда прислушивалась. Он работал актером театра кукол, кроме того хорошо рисовал и частенько подрабатывал, делая для знакомых копии с картин знаменитых художников.

Грамоте он меня стал учить с года. Мы брали гуашь и кисти и бесконечно рисовали буквы на больших листах ватмана, нараспев, постоянно повторяя и повторяя их звучание. В два года я уже самостоятельно рисовала слога, пропевая: «Ма-ма, па-па!» А в три года читала детские книжки с большими буквами и яркими картинками, предназначенные для младшего дошкольного возраста. Тогда же самостоятельно я смогла прочитать первую в моей жизни сказку про Колобка и долго плакала над участью глупого Колобка, а хитрую лису ненавидела.

Отец мечтал обучить меня игре на фортепьяно. Сам он хорошо играл на гитаре и на кларнете. В один день он купил пианино «Красный Октябрь» и милостиво улыбаясь, разрешил мне на нем бренчать, сколько моей душе будет угодно. В доме зазвучали гаммы. Оба мои родителя, выросшие в жестких условиях послевоенных лет, могли только мечтать о пианино. И, когда, наконец, их мечты сбылись, занялись вместе со мною сложным делом обучения игре на фортепьяно самостоятельно. Позволить себе педагога мы не могли, маленькие актерские зарплаты не позволяли. У нас было полно самоучителей. Но первою сыграть пьесу из нот смогла только я.

Это был Клементи и сыграла я одну из сложнейших мелодий этого композитора в свои четыре года. Отец радовался за меня, поздравлял и очень гордился мною, хотя я, конечно, не соблюдала в игре никаких пауз, считала такты с ошибками и в целом сыграла совсем не то, что написал знаменитый композитор, но сам факт, что сыграла же, меня вдохновил на дальнейшие подвиги осваивания музыкальной грамоты.

У меня не было товарищей, хотя я и по сегодняшний день очень легко схожусь с новыми людьми. Внутреннее недоверие не дает мне протянуть руку подруге или другу. Я всегда и всех стараюсь не идеализировать. И оказываюсь постоянно права, узнав, что той или иной девчонке или мальчишке вовсе не я нужна была, а знакомство с моими родителями-актерами и возможность проникнуть за кулисы театра. Я сама, как человек, как целый мир вопросов и ответов, никого из них не интересует.

Довольно рано я разочаровалась в людях и упросила отца оставить меня дома, а не отдавать в детский сад. Отец убедил мать, и они пошли мне навстречу. До сих пор не понимаю детей и их родителей, вечно возящихся с какими-то няньками.

Я спокойно высыпалась, просыпалась часов в десять, умывалась, одевалась и шла завтракать. Обычно, родители оставляли еду на столе в тарелках, накрыв все белой салфеткой. Здесь, я находила неизменный кувшин молока, творожную запеканку, пироги с капустой и литровую кастрюлю с компотом. Компот, надо сказать, вообще был моей страстью. Я выпивала его весь до дна, вычерпывая поварешкой, а потом принималась за сухофрукты, съедала все ягоды и яблоки, а находя в абрикосах орехи, откладывала на потом. После обеда я брала молоточек и разбивала орехи, добираясь до вкусных ядрышек. Однажды, уже лет в шесть, обманутая бабушкой, я взобралась на стул, зачерпнула поварешкой ее «компот» сваренный в нескольких кастрюлях и, представляя уже густую сладость, потянулась отпить. Глоток бабушкиного «компота» обжег мне рот и, задыхаясь, брызгая слезами, я кинулась, опрокинув стул к графину с водой. А бабушка, прибежав на шум, который я произвела, ругаться не стала, а пояснила мне, наконец, что это не компот, а самогон. На самогоне потом она настаивает вино. И повела рукою в сторону темного буфета, в котором, действительно, стояло несколько больших бутылок с ягодами на дне. В праздник же настойку она процеживала сквозь марлю, ягоды оставались на марле, а вино переливала через воронку в другую бутылку, которую вместе с гостями и пила, после ее объяснения все встало на свои места, и я почему-то перестала интересоваться компотом вообще…

У бабушки я гостила часто. И вела точно такой же образ жизни, как и у родителей. За исключением одного, у бабушки не было пианино, зато в шкафах и на полках специально для меня хранилось множество детских книг, и библиотека в клубе тоже была к моим услугам.

Бабушка работала, не могла сидеть дома, как положено, было бы советскому пенсионеру, отдыхать. Она с недоумением посматривала на некоторых старушек, предпочитающих бесконечно нежиться под солнцем, сидя на лавочках и скамеечках возле подъездов своих домов. Кипучая энергия, бившая в ней ключом, заставляла ее не только устраиваться на работу, где крутились какие-то люди, вершились дела, но и поднимала ее задолго до рассвета. Она не ходила, а бегала бегом, поспешая все успеть. Ее руки вечно трепетали в работе. Она держала кучу разных животных, от поросят, коз до пестрых кур, так и норовивших снести яйцо где-нибудь во дворе, в густых зарослях лопухов.

Была бабушка Валя худая и жилистая, сильная и здоровая, загорелая и веселая. На смуглом лице ее живо блестели озорством карие глаза. Под улыбающимися губами сверкали белым светом здоровые, крепкие зубы.

Она носила платья и юбки, но чаще одевала брюки. Так удобнее, махала она рукою на шутки своих приятельниц, что заделалась мужчиной.

Иногда, на праздничные вечера в клуб, она надевала блестящие платья, месяцами пылящиеся у нее в шкафу, на шею вешала гирлянды разноцветных бус, на пальцах у нее красовались серебряные кольца, золотых она не признавала. Простая прическа с гребнем на затылке превращалась в нечто воздушное и кудрявое, будто голову бабушки неожиданно облюбовали сотни пушистых одуванчиков. Вместо резиновых сапог и калош она надевала туфли на каблуках, и я ее теряла в толпе разодетых женщин, переставала узнавать, а потеряв, непременно забивалась куда-нибудь в угол, ожидая, когда бабушка меня сама найдет, что всегда и происходило.

Служила она стрелочницей на железной дороге. И я часто ей помогала. Мела веником вместе с нею стрелку, чтобы на стыки между рельсами не попадал снег или мусор. Конечно, переставить рычаги, а они переставлялись вручную, мне было не под силу. Зато обеими руками поднимала фонарь «Летучую мышь» и проезжавшие мимо, окутанные черным дымом, паровозы обязательно приветствовали меня продолжительными гудками. А машинисты, улыбаясь, высовывались из окошек и махали мне руками.

Бывало, даже в лютые морозы, я напрашивалась в помощницы к бабушке и засыпала у нее в будке, завернувшись в мохнатый тулуп, поместившись с ногами на широкой скамейке рядом с теплым боком прожорливой печки-буржуйки.

Особенно сильно я любила бывать у бабушки летом. Тогда мы ходили в тайгу. Непременно с ружьем, со свистками, качающимися на веревочках на шее, с огромными бельевыми корзинами под ягоды. Ходили толпой, потому что одному человеку нечего делать в таком месте, как тайга. И заходя в лес, мы кланялись, просили лешего нас пропустить, обещали не поломать ни одного дерева, клялись не разводить костры, которые, как известно, он особенно не любит. На ближайшем пне мы оставляли хозяину тайги угощение: кусок хлеба, помидор и огурец, немного сала. В лесу моим любимым делом было поедание ягод с кустов, и я выходила на простор живого солнца с черными от черники губами, щеками и перемазанным темным соком носом. Взрослые надо мною в связи с этим много смеялись и шутили.

Отец боялся тайги и наотрез отказался туда идти. Ему, итак, не здоровилось и он связывал свое состояние с отсутствием в поселке вредных производств, которых так много у нас в Ярославле. Отравленный организм его просто не мог адаптироваться к чистому и свободному воздуху поселка, перемешанному с вкусным запахом свежих опилок. Он стал жаловаться на головную боль и непомерную слабость. Но все-таки находил в себе силы мне улыбаться.

Вечером, после сытного обеда, я с большим трудом уговорила его сходить и посмотреть на еще одно любимое мною место в поселке.

Отец пошел и только изредка останавливался и безмолвно глядел на меня больными глазами. До горки было уже рукой подать, когда приметив дуб, он насилу до него добрался и повалился возле. Дуб, старый, могучий, такой, что иногда и десять человек окружив его, никак не могли сомкнуть рук, стоял непоколебимо, подпирая корявыми ветками вечернее небо. Я подошла к великану, поклонилась, усиленно попросила излечить моего отца, страдавшего от отравления чистым воздухом. Дуб махнул мне в знак согласия веткой с зелеными резными листиками, ладно, мол, излечу.

Перед дубом, чуть поодаль, прямо на горе были устроены качели. Эти качели всегда привлекали сюда народ. Сказочно огромная лодка, в форме которой и были выполнены качели, наводила сладкий ужас. Самые отчаянные, в основном, молодые парни забирались на края лодки. Менее смелые вставали ближе к середине, ну, а дети и старики садились на скамейки, в самую середину. На качели не пускали только пьяных, они могли легко потерять равновесие, вывалиться и убиться. Бывало, с пьяными даже дрались и связывали их, чтобы они своею хмельною удалью не помешали общему празднику.