Коллектив авторов - Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

• Название: Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91674-058-5

Коллективный труд ученых-историков Германии, Литвы, Польши, России посвящен анализу обширного круга вопросов исторического взаимодействия народов России, Польши, Германии в Новое и Новейшее время в широком общеевропейском политическом и культурном контексте. В статьях публикуются материалы одноименной международной научной конференции, состоявшейся в Пскове в сентябре 2007 г. В центре внимания авторов – проблемы формирования и взаимодействия исторических регионов в Центральной и Восточной Европе, осознания народами России, Польши, Германии культурной и национальной идентичности и принадлежности к европейскому политическому сообществу народов и общему культурному пространству.

---

Во второй половине XVII в. православие в Речи Посполитой лишается той мощной поддержки православных магнатов, которой оно пользовалось ранее. Потомки таких «столпов православия», как Александр и Лев Самуэль Огинские, принимают католичество. Их дети, уже в зрелом возрасте став католиками, тем не менее продолжали оказывать поддержку «фамильным» православным монастырям, тогда как внуки, будучи католиками по рождению, зачастую пополняли ряды гонителей православной церкви. Так, сын Ш.К. Огинского, витебский воевода Марциан Михал Огинский, по договоренности с униатским епископом запретил под угрозой смерти посещать православным г. Витебска Марков монастырь «и церкви все запечатал». В доставшихся ему и его брату, литовскому стольнику Богуславу, отцовских имениях, в т. ч. в Микулино, Лиозно и Рудне, в 1710-х гг. было обращено в унию несколько церквей[309]. В 1723 г. русский комиссар в Речи Посполитой Игнатий Рудаковский предлагал припугнуть некоторых литовских магнатов, притеснявших православных, угрозой ареста в Риге их товаров, а особенно – М.М. Огинского, чтобы тот «гарачу (хараджу, т. е. дань. – К.К.) турецким манером с чернцов и попов благочестивых престал брати и церкви б насилством забранныя привратил»[310].

Виленский воевода Казимеж Доминик Огинский, сын Яна Яцека, в 1722 г. добился перехода в унию церкви св. Ильи Пророка в своем имении Бешенковичи[311], которую, правда, он сам же и основал ок. 1708 г.[312]. К началу второй половины XVIII в. Кронский и Евьеский монастыри практически полностью запустели. В присланном в Синод реестре отмечалось, что ранее в обе обители, «как для оправи монастыра, так и на содержание монахов и служителей церковных, з двора господ Огинских шло, когда они в православии были: а теперь от потомков их ничего того нет, и чрез то все к разорению и опустению пришло»[313].

В 1680-е гг. православные Речи Посполитой, принуждаемые к принятию унии, и, в частности, из-за постепенной и подчас скрытой от мирян ликвидации православной иерархии испытывали не только нехватку церковной утвари и богослужебных книг, что случалось и ранее, но и столкнулись с отсутствием священников и дьяконов. По сравнению с началом XVII в. православная церковь в Речи Посполитой оказалась в гораздо худшем положении, поскольку в значительной степени утратила поддержку православных магнатов.

Попытки белорусских православных обратиться за помощью к русским епископам пограничных с Литвой епархий – Псковской и Смоленской, первоначально не имели успеха (сами факты таких обращений нам неизвестны), и только направление посланцев в Москву позволило сдвинуть дело с мертвой точки. Немалую роль в этом сыграл и мстиславский воевода Шимон Кароль Огинский, активно ходатайствовавший за монахов, которым представители его рода и, в частности, его отец и дед традиционно покровительствовали. Стоит отметить, что тем самым Ш.К. Огинский, видимо, стремился облегчить и материальное бремя своей миссии «колятора» и опекуна фамильных обителей, поскольку как неофит-католик он и другие представители рода должны были показывать свою приверженность к новой вере, в том числе и путем жертвования на нужды католической церкви[314]. Изучение русско-литовских контактов и роли в них рода Огинских в 1680-е гг. позволяет выдвинуть гипотетическое предположение о своеобразном «разделении труда», когда троцкий воевода и литовский канцлер Марциан Огинский держал в своих руках политические связи с Москвой, а его двоюродный брат Шимон Кароль «отвечал» за религиозные.

Рассмотренные сношения православного духовенства Литвы с Россией в 1680-е гг. показывают, что зачастую именно литовским церковнослужителям принадлежала инициатива налаживания и развития контактов с единоверцами в России и Русской православной церковью. Именно белорусские монахи просили о «тайном» поставлении своих кандидатов в сан и о выдаче ставропигиальных грамот, тогда как светские власти России, искавшие союза с Речью Посполитой, временами довольно сдержанно реагировали на эти просьбы. Можно отметить также, что правительство Речи Посполитой, стремясь ограничить контакты православных жителей Польско-Литовского государства с Константинопольским патриархатом, тем самым автоматически способствовало интенсификации таковых с патриархатом Московским. Это выражалось в частности и в том, что если в первой половине XVII в. православные Польши и Литвы обращались с просьбами о даровании ставропигии к представителям греческого епископата, то в 1680-х гг. подобные прошения со стороны белорусских православных уже адресуются московскому патриарху. Причем происходило это одновременно со стремлениями русского правительства добиться перехода Киевской митрополии в ведение Москвы, что свидетельствует о том, что процесс этот отвечал не только стремлениям высших духовных властей России, но и в какой-то мере интересам православных Польши и Литвы. Принимая во внимание близость России (в отличие от Константинополя), а также то, что литовские магнаты часто сами выдавали представителям православного духовенства проезжие грамоты в Москву, можно констатировать, что как-то ограничить вышеозначенные связи и их развитие у королевской власти в тех условиях было немного возможностей.

Возможно, дальнейшие исследования обогатят наши знания о контактах православных Речи Посполитой с Россией как в предшествующие, так и в последующие десятилетия. Например, известно, что в 1680-е гг. именно монахи полоцкого Богоявленского монастыря просили о посвящении русскими епископами в сан прибывавших из Литвы кандидатов, но факты таких поставлений собственно из числа богоявленских кандидатов пока не установлены.

Уршула Аугустыняк (Варшава) Польско-русские отношения в политической публицистике Речи Посполитой XVI–XVII вв К вопросу о генезисе стереотипа

Первоначальное значение термина «стереотип»[315] восходит к полиграфии, где так называется отливка печатного набора, используемая для многократного повторения неизмененных фраз. В переносном и широко употребляемом ныне значении он был введен в социальную психологию Уолтером Липпманом[316] для определения феномена сознания, который позволяет сформировать априорное представление о некоем фрагменте действительности и упорядочивать данный участок действительности, не обладая непосредственным опытом его познания. Поэтому стереотипы основаны на сведениях, часто противоречащих действительности либо представляющих ее в искаженном свете. В общественном сознании они предстают как жесткие по своей конструкции социально обусловленные установки, мало подверженные изменениям во времени и практически не зависящие от развития самого предмета стереотипного суждения и изменяющейся ситуации. Атрибутами стереотипа считаются связанные с ним повышенный эмоциональный настрой, а также упрощенные и поверхностные суждения. Как явление общественного сознания стереотип несет в себе целевую установку обоснования и защиты важных для субъекта ценностей[317].

Частной формой стереотипов выступают стереотипы этнические, представляющие собой выражение социальных установок и эмоционально окрашенных суждений о своем народе либо о других этнических группах, а также отторжение или враждебное отношение к лицу, принадлежащему к какой-либо группе, только вследствие этой принадлежности воспринимаемой как негативное качество[318]. Таким образом, стереотипы мало говорят о тех явлениях, которые они обозначают, но, напротив, много о тех, кто их формирует.

Рубеж 80-х и 90-х гг. XX в. ознаменовался в польских гуманитарных науках подъемом интереса к проблеме стереотипов, в особенности – этнических. Причем он проявился как в области методологических разработок, так и в исследованиях, посвященных «образам» отдельных народов. Изучались стереотипы восприятия поляками тех или иных народов – и наоборот[319]. Внимание исследователей сосредоточилось на роли стереотипов в отношениях поляков с народами Западной Европы, а также с народами, с этническими и конфессиональными слоями и группами, традиционно связанными с Речью Посполитой, но воспринимавшимися польским обществом как «чужие» – с немцами, евреями и (эпизодически) с протестантами.

В то же время стереотипам русских было посвящено лишь несколько работ (если не говорить об упоминаниях в генеральных разработках на тему стереотипов), основанных, главным образом, на публицистических источниках XIX в.[320]. Причем к эпохе раннего Нового времени из них относится только научно-популярное эссе Януша Тазбира, опубликованное в 1991 г. в еженедельнике «Политика»[321]. Все авторы единодушны в том, что стереотип русских в сознании поляков (и наоборот) был однозначно негативным и неразрывно сочетался с этническим предубеждением. Последнее отличается от стереотипа только тем, что оно связано с враждебным отношением к представителям другого народа, поскольку они принадлежат к нации, изначально оцениваемой отрицательно.