Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1975

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена.

Составление, послесловие и примечания И. Фильштинского.

Подстрочные переводы для настоящего тома выполнены Б. Я. Шидфар и И. М. Фильштинским, а также А. Б. Куделиным (стихи Ибн Зайдуна и Ибн Хамдиса) и М. С. Киктевым (стихи аль-Мутанабби).

---

Маджнун (Кайс ибн аль-Мулаввах)

Перевод С. Липкина

{109}

«Если б ты захотел, то забыл бы ее…»

«Если б ты захотел, то забыл бы ее», — мне сказали.
«Ваша правда, но я не хочу, — я ответил в печали.—

Да и как мне хотеть, если сердце мучительно бьется,
А привязано к ней, как ведерко к веревке колодца,

И в груди моей страсть укрепилась так твердо и прочно,
Что не знаю, чья власть уничтожить ее правомочна.

О, зачем же на сердце мое ты обрушил упреки,—
Горе мне от упреков твоих, собеседник жестокий!»

Ты спросил: «Кто она? Иль живет она в крае безвестном?»
Я ответил: «Заря, чья обитель — на своде небесном».

Мне сказали: «Пойми, что влюбиться в зарю — безрассудно».
Я ответил: «Таков мой удел, оттого мне и трудно,

Так решила судьба, а судьбе ведь никто не прикажет:
Если с кем-нибудь свяжет она, то сама и развяжет».

«Заболел я любовью…»

Заболел я любовью, — недуг исцелить нелегко.
Злая доля близка, а свиданье с тобой — далеко.

О, разлука без встречи, о, боль, и желанье, и дрожь…
Я к тебе не иду — и меня ты к себе не зовешь.

Я — как птица: ребенок поймал меня, держит в руках,
Он играет, не зная, что смертный томит меня страх.

Забавляется птичкой дитя, не поняв ее мук,
И не может она из бесчувственных вырваться рук.

Я, однако, не птица, дорогу на волю найду,
Но куда я пойду, если сердце попало в беду?

«Клянусь Аллахом, я настойчив…»

Клянусь Аллахом, я настойчив, — ты мне сказать должна:
За что меня ты разлюбила и в чем моя вина?

Клянусь Аллахом, я не знаю, любовь к тебе храня,—
Как быть с тобою? Почему ты покинула меня?

Как быть? Порвать с тобой? Но лучше я умер бы давно!
Иль чашу горькую испить мне из рук твоих дано?

В безлюдной провести пустыне остаток жалких дней?
Всем о любви своей поведать или забыть о ней?

Что делать, Лейла, посоветуй: кричать иль ждать наград?
Но терпеливого бросают, болтливого — бранят.

Пусть будет здесь моя могила, твоя — в другом краю,
Но если после смерти вспомнит твоя душа — мою,

Желала б на моей могиле моя душа-сова{110}
Услышать из далекой дали твоей совы слова,

И если б запретил я плакать моим глазам сейчас,
То все же слез поток кровавый струился бы из глаз.

«Со стоном к Лейле я тянусь…»

Со стоном к Лейле я тянусь, разлукою испепеленный.
Не так ли стонет и тростник, для звонких песен просверленный?
Мне говорят: «Тебя она измучила пренебреженьем».
Но без мучительницы той и жить я не хочу, влюбленный.

«О, если бы влюбленных…»

О, если бы влюбленных спросили после смерти:
«Избавлен ли усопший от горестей любовных?» —

Ответил бы правдивый: «Истлела плоть в могиле,
Но в сердце страсть пылает, сжигает и бескровных.

Из глаз моих телесных давно не льются слезы,
Но слезы, как и прежде, текут из глаз духовных».

«Мне желает зла, я вижу…»

Мне желает зла, я вижу, вся ее родня,
Но способна только Лейла исцелить меня!

Родичи подруги с лаской говорят со мной,—
Языки мечам подобны за моей спиной!

Мне запрещено к любимой обращать свой взгляд,
Но душе пылать любовью разве запретят?

Если страсть к тебе — ошибка, если в наши дни
Думать о свиданье с милой — грех в глазах родни,

То не каюсь в прегрешенье, — каюсь пред тобой…
Люди верной и неверной движутся тропой,—

Я того люблю, как брата, вместе с ним скорбя,
Кто не может от обиды защитить себя,

Кто не ищет оправданий — мол, не виноват,
Кто молчит, когда безумцем все его бранят,

Чья душа объята страстью — так же, как моя,
Чья душа стремится к счастью — так же, как моя.

Если б я направил вздохи к берегам морским —
Всё бы высушили море пламенем своим!

Если б так терзали камень — взвился бы, как прах.
Если б так терзали ветер — он бы смолк в горах.

От любви — от боли страшной — как себя спасти?
От нее ломота в теле и нытье в кости.

«Одичавший, позабытый…»

Одичавший, позабытый, не скитаюсь по чужбине,
Но с возлюбленною Лейлой разлучился я отныне.

Ту любовь, что в сердце прячу, сразу выдаст вздох мой грустный
Иль слеза, с которой вряд ли знахарь справится искусный.

О мой дом, к тебе дорога мне, страдальцу, незнакома,
А ведь это грех ужасный — бегство из родного дома!

Мне запретны встречи с Лейлой, но, тревогою объятый,
К ней иду: следит за мною неусыпный соглядатай.

Мир шатру, в который больше не вступлю, — чужак, прохожий,—
Хоть нашел бы в том жилище ту, что мне всего дороже!

«О, сколько раз мне говорили…»

О, сколько раз мне говорили: «Забудь ее, ступай к другой!»,
Но я внимаю злоязычным и с удивленьем и с тоской.

Я отвечаю им, — а слезы текут все жарче, все сильней,
И сердце в те края стремится, где дом возлюбленной моей,—

«Пусть даст, чтоб полюбить другую, другое сердце мне творец.
Но может ли у человека забиться несколько сердец?»

О Лейла, будь щедра и встречей мою судьбу ты обнови,
Ведь я скорблю в тенетах страсти, ведь я томлюсь в тюрьме любви!

Ты, может быть, пригубишь чашу, хоть замутилась в ней любовь?
Со мной, хоть приношу я горе, ты свидишься, быть может, вновь?

Быть может, свидевшись со много, почувствуешь ты, какова
Любовь, что и в силках не гаснет, что и разбитая — жива?

Быть может, в сердце ты заглянешь, что — как песок в степи сухой —
Все сожжено неистребимой, испепеляющей тоской.

«Слушать северный ветер…»

Слушать северный ветер — желание друга,
Для себя же избрал я дыхание юга.

Надоели хулители мне… Неужели
Рассудительных нет среди них, в самом деле!

Мне кричат: «Образумь свое сердце больное!»
Отвечаю: «Где сердце найду я другое?»

Лишь веселые птицы запели на зорьке,
Страсть меня позвала в путь нелегкий и горький.

Счастья хочется всем, как бы ни было хрупко.
Внемлет голубь, как издали стонет голубка.

Я спросил у нее: «Отчего твои муки?
Друг обидел тебя иль страдаешь в разлуке?»

Мне сказала голубка: «Тяжка моя участь,
Разлюбил меня друг, оттого я и мучусь».

Та голубка на Лейлу похожа отчасти,
Но кто Лейлу увидит, — погибнет от страсти.

От любви безответной лишился я света,—
А когда-то звала, ожидая ответа.

Был я стойким — и вот я в плену у газели,
Но газель оказалась далёко отселе.

Ты пойми: лишь она исцелит от недуга,
Но помочь мне как лекарь не хочет подруга.

«В груди моей сердце чужое стучит…»

В груди моей сердце чужое стучит,
Подругу зовет, но подруга молчит.

Его истерзали сомненья и страсть,—
Откуда такая беда и напасть?

С тех пор как я Лейлу увидел, — в беде,
В беде мое сердце всегда и везде!

У всех ли сердца таковы? О творец,
Тогда пусть останется мир без сердец!

«Я вспомнил о тебе…»