Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1975

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена.

Составление, послесловие и примечания И. Фильштинского.

Подстрочные переводы для настоящего тома выполнены Б. Я. Шидфар и И. М. Фильштинским, а также А. Б. Куделиным (стихи Ибн Зайдуна и Ибн Хамдиса) и М. С. Киктевым (стихи аль-Мутанабби).

---

«Кто меня ради Лейлы позвал…»

Кто меня ради Лейлы позвал, — я тому говорю,
Притворясь терпеливым: «Иль завтра увижу зарю?

Иль ко мне возвратится дыхание жизни опять?
Иль не знал ты, как щедро умел я себя расточать?»

Пусть гремящее облако влагу приносит шатру
В час, когда засыпает любимая, и поутру.

Далека ли, близка ли, — всегда она мне дорога:
Я влюбленный, плененный, покорный и верный слуга.

Нет мне счастья вблизи от нее, нет покоя вдали,
Эти долгие ночи бессонницу мне принесли.

Наблюдая за мной, злоязычные мне говорят,—
Я всегда на себе осуждающий чувствую взгляд:

«Разлученный с одной, утешается каждый с другой,
Только ты без любимой утратил и ум и покой».

Ах, оставьте меня под господством жестокой любви,
Пусть и сам я сгорю, и недуг мой, и вздохи мои!

Я почти не дышу — как же мне свою боль побороть?
Понемногу мой дух покидает бессильную плоть.

«Как в это утро от меня ты, Лейла, далека…»

Как в это утро от меня ты, Лейла, далека!
В измученной груди — любовь, в больной душе — тоска!

Я плачу, не могу уснуть, я звездам счет веду,
А сердце бедное дрожит в пылающем бреду.

Я гибну от любви к тебе, блуждаю, как слепой,
Душа с отчаяньем дружна, а веко — со слезой.

Как полночь, слез моих поток не кончится вовек,
Меня сжигает страсть, а дождь струится из-под век.

Я в одиночестве горю, тоскую и терплю.
Я понял: встречи не дождусь, хотя я так люблю!

Но сколько я могу терпеть? От горя и огня,
От одиночества спаси безумного меня!

Кто утешенье принесет горящему в огне?
Кто будет бодрствовать со мной, когда весь мир — во сне?

Иль образ твой примчится вдруг — усну я на часок:
И призрак может счастье дать тому, кто одинок!

Всегда нова моя печаль, всегда нова любовь:
О, умереть бы, чтоб со мной исчезла эта новь!

Но помни, я еще живу и, кажется, дышу,
И время смерти подошло, и смерти я прошу.

«Вечером в Ас‑Сададайне…»

Вечером в Ас-Сададайне я вспомнил о милой:
Память о милой полна нестареющей силой.

Ворон разлуки расправил крыло между нами,
Много далеких дорог пролегло между нами,

Вот и гадаю, не зная, как мучиться дольше:
Меньше она меня любит в разлуке иль больше?

Властной судьбе дорогая подруга подобна:
И оживить и убить она взором способна,—

Все умирают, когда она сердится гневно,
Все воскресают, когда веселится душевно.

«Плачешь?» — спросили меня. Я ответил: «Не плачу.
Плачет ли доблестный духом, познав неудачу?

Просто соринка попала мне в глаз, и невольно
Слезы струятся, и глазу немножечко больно».

«Как же, — спросили, — другому поможешь ты глазу?
Видно, в два глаза попала сориночка сразу!»

«О, если бы Лейла мой пламень…»

О, если бы Лейла мой пламень в груди погасила!
Слезами его не залью, и судьба мне постыла,

И лишь ветерок из ее стороны заповедной
Приносит порой утешенье душе моей бедной —

Душе, где не зажили раны смятенья и страсти,
Хотя и считают иные, что тверд я в несчастьи.

Влечет меня в Йемен любовь, а блуждаю по Неджду,
Сегодня я чувствую горе, а завтра — надежду.

Да будет дождями желанными Неджд осчастливлен,
Аллах да подарит ему жизнедательный ливень!

Мы в Неджд на проворных верблюдах приехали рано,
Приятным приютом он стал для всего каравана.

Забуду ли женщин с пылающей негой во взоре,
Забуду ли нам сотворенных на радость и горе!

Когда они в сумерках ярким сверкали нарядом,
Они убивали нас быстрым, обдуманным взглядом…

И сильных верблюдов мне вспомнились длинные шеи,
Дорога в степи, что была всех дорог мне милее,

И там, в паланкине, — далекая ныне подруга,
За пологом косы свои заплетавшая туго.

От гребня ее, от кудрей с их волною живою
То розами пахло, то амброй, то свежей травою…

«Ты заплакал, когда услыхал…»

Ты заплакал, когда услыхал, как воркует голубка,—
Извиненья никто не нашел для такого поступка.

А голубка звала перепелку при солнце горячем,
И на стоны ее ты ответствовал стоном и плачем.

Та голубка на ветке, склоненной над влагой речною,
Говорила об утре, наполненном голубизною,

Будто время забыто, — без смысла те дни промелькнули,—
Что я в Гейле и в Джизе провел и в тенистом Тауле…

Друг сказал мне, увидев, что двинулось в путь мое племя:
«Собирайся и ты, — иль еще не пришло твое время?»

Но хотя я и проклял в отчаянье давнем судьбину,
Я на что-то надеюсь и Лейлы края не покину.

«Что такое страсть?..»

Что такое страсть? А вот что: если на длину копья
Сердце к угольям приблизить, — сразу их сожжет оно!

Разве это справедливо: как безумный я влюблен,
А твоя любовь — ни уксус и ни сладкое вино.

Если я и околдован, пусть с меня не снимут чар.
От недуга нет спасенья? Так и быть, мне все равно!

«Если скрылась луна — вспыхни там…»

Если скрылась луна — вспыхни там, где она отблистала.
Стань свечением солнечным, если заря запоздала.

Ты владеешь, как солнце, живительной силой чудесной,
Только солнце, как ты, нам не дарит улыбки прелестной.

Ты, подобно луне, красотою сверкаешь высокой,
Но незряча луна, не сравнится с тобой, черноокой.

Засияет луна, — ты при ней засияешь нежнее,
Ибо нет у луны черных кос и пленительной шеи.

Светит солнце желанное близкой земле и далекой,
Но светлей твои очи, подернутые поволокой.

Солнцу ль спорить с тобою, когда ты глазами поводишь
И когда ты на лань в обаятельном страхе походишь?

Улыбается Лейла — как чудно уста обнажили
Ряд зубов, что белей жемчугов и проснувшихся лилий!

До чего же изнежено тело подруги, о боже:
Проползет ли по ней муравей — след оставит на коже!

О, как мелки шаги, как слабеет она при движенье,
Чуть немного пройдет — остановится в изнеможенье!

Как лоза, она гнется, при этом чаруя улыбкой,—
И боишься: а вдруг переломится стан ее гибкий?

Вот газель на лугу с газеленком пасется в веселье,—
Милой Лейлы моей не счастливей ли дети газельи?

Их приют на земле, где цветут благодатные вёсны,
Из густых облаков посылая свой дождь плодоносный…

На верблюдицах сильных мы поздно достигли стоянки,
Но, увы, от стоянки увидели только останки.

По развалинам утренний дождь громыхал беспрерывный,
А когда он замолк, зашумели вечерние ливни.

И на луг прилетел ветерок от нее долгожданный,
И, познав ее свет, увлажнились росою тюльпаны,

И ушел по траве тихий вечер неспешной стопою,
И цветы свои черные ночь подняла пред собою.

«Отправляется в путь рано утром все племя…»

Отправляется в путь рано утром все племя,
Расстаются друзья — и на долгое время.

Начинается перекочевка степная,
Разлучая соседей и боль причиняя.

У разлуки, чтоб мучить людей, есть искусство —
Замутит она самое чистое чувство.

«Меж Наджраном и Битей{112}, — сказал мне влюбленный,
Есть дождем орошенный приют потаенный».

Неужели утрачу я благоразумье?
С сединой на висках вновь познаю безумье?

Был я скромен и женщин стеснялся, покуда,
Лейла, ты предо мной не предстала, как чудо.

Жаждут женщины крови мужчин: ради мщенья
Или это — их месячные очищенья?

Говорят: «Среди нас избери ты подругу,
А от Лейлы лекарства не будет недугу».

Не понять им, что только ее мне и надо,
Что погасну я скоро без милого взгляда.

«Куропаток летела беспечная стая…»