Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1975

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена.

Составление, послесловие и примечания И. Фильштинского.

Подстрочные переводы для настоящего тома выполнены Б. Я. Шидфар и И. М. Фильштинским, а также А. Б. Куделиным (стихи Ибн Зайдуна и Ибн Хамдиса) и М. С. Киктевым (стихи аль-Мутанабби).

---

«Приюта просил у любви я…»

{225}

Приюта просил у любви я в напрасной надежде;
Не сжалилась — и меня утесняет, как прежде.

Я помощи ждал, но ничто не поможет тому,
Чьи тяжкие вздохи пронзают полночную тьму.

Бедняга как будто пылает в огне лихорадки,
А если спускается сон, то неверный и краткий…

И вот наконец, преисполнясь печали великой,
Пустился я в путь, чтоб забыть о тебе, луноликой,

О бедрах твоих, двух песчаных холмах, позабыть,
Но лишь убедился: страданий моих не избыть.

Вернувшись, я вижу, сдержать изумленье не в силе,
Что долгие ночи разлуки тебя изменили.

Воспел бы тебя я стихами, но как описать,
Не знаю, твою — молодая верблюдица — стать.

Ты сердце мое отклонила своей красотой
От юных затворниц, чей дом — за зубчатой стеной.

В тоске по тебе я ложусь на тернистое ложе
И, сон раздарив беззаботным, взываю: «О боже!

От горестей ту, что люблю всей душой, огради!»
И жгучие слезы в моей закипают груди.

Рыдаю я, как сирота, как униженный пленник
При мысли о всех нанесенных ему оскорбленьях…

О брат мой, Зухейр, укажи мне какой-нибудь путь —
Уклончивой этой лукавицы милость вернуть.

Ведь ты же всегда помогал мне и делом и словом,
Ты был мне заступой, опорой, надежным покровом.

Щедрейший из щедрых, ты множество слал мне даров
Дороже тончайших шелков, и парчи, и ковров,—

Отменные рифмы, приятнее влаги прохладной,
Слова, что жемчужины, — прелести полны усладной.

Не только Фараздак и Ахталь — но даже Джарир
Такими стихами еще не счастливили мир.

Ты страшен врагам, словно лев, нападающий дерзко,
Зато обездоленным ты — и оплот и поддержка.

Искуснее всех ты, мой брат, во владенье мечом,
Славнейшим воителям ты не уступишь ни в чем.

Достоинства есть ли на свете — твоих совершенней?
Ты создан, я знаю, для самых великих свершений.

«Та ночь новогодняя…»

Та ночь новогодняя в сердце навеки останется.
Мы были вдвоем с томноокой моею избранницей.

Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины,
В наряде камфарном лежали поля, неразбуженны;

И спорил нарцисс красотою своей беззаботною
С вином, что играло в бокалах — огня искрометнее.

«Решил: благоразумным стану…»

Решил: благоразумным стану,
И так сказал себе: «Обману

Отныне верить перестань.
Ты заплатил безумству дань».

С обманщицей, водившей за нос,
Вступив на путь добра, расстанусь.

Не зваться мне Абу Фирас,
Когда поверю ей хоть раз.

«Зачем ты терзаешь меня?..»

Зачем ты терзаешь меня? За какие провинности?
Себе изумляюсь: как смог я подобное вынести.

Но пусть я отвергнут — по-прежнему сердце в пылании:
Дороже богатства ты мне и победы желаннее.

За что же ко мне, справедливая, несправедлива ты?
Надежда моя, от меня отвернулась стыдливо ты.

«Кто видел, скажите на милость…»

Кто видел, скажите на милость,
Чтоб счастье у нас загостилось?

Все знают, великий и малый:
Такого еще не бывало.

Меняется мир этот бренный —
И к худшему все перемены.

Сегодня богач-повелитель,
А завтра ты нищий проситель.

«В черных моих волосах…»

В черных моих волосах все заметней, видней
Белые нити — предвестницы старческих дней.

Так не пора ли прогнать искушенья с порога
И облачиться в бурнус добродетели строгой?

Знаю: пора, но слаба многогрешная плоть:
Чары красавиц не в силах она побороть.

Что же мне делать? Аллаха зову на подмогу:
«Праведную укажи, всемогущий, дорогу».

«Отныне удары судьбы я…»

Отныне удары судьбы я сношу, не противясь.
О муках, которые выдержал я, терпеливец,

Никто не дознался еще, любопытством томим.
Запрятанным в сердце — нет выхода чувствам моим;

Лишь только порою во мраке — к чему оправданья?
Надменно победу свою торжествуют рыданья,

И ярко пылает, глубокие тени гоня,
Огонь, разожженный безумьем в груди у меня…

Свиданье ты мне обещала не раз и не дважды,
Но тщетно я ждал утоленья мучительной жажды.

Оседлый — скитался, покинув родимый свой кров,
Но мир без тебя мне казался безлюдней песков.

Зачем ты с родными меня разлучила враждою?
А прежде мы были — как сок виноградный с водою.

Скажи, отчего ты поверила злым шептунам?
Исполненным веры, пристало ль неверие нам?

О, как отменить приговор, надо мною нависший!
Красавица, что родовитее всех в становище,

В твоих подозрениях истины нет и зерна.
Зачем же ты часто, как юная лань, озорна,

Меня вопрошала: «О, кто ты?» — в нелепых стараньях
Унизить презреньем: мол, что за неведомый странник?

«Я тот, кто тобою сражен», — отвечал я без зла.
А ты: «В самом деле? Который же? Нет им числа».

«Ну, полно меня изводить. Отрицанье напрасно.
Ты знаешь меня, без сомненья, — и знаешь прекрасно!»

Смеялась ты: «Может быть. Время тебя не щадит».
«Ни время, ни ты, — говорил я, — обоим вам стыд».

Всю гордость свою растерял, до последней крупицы,
Однако желанного так и не смог я добиться.

Куда бы ни брел я, причудами рока влеком,
Дыханье твое обдавало меня холодком.

Я понял тогда: мне осталось одно — положиться
На волю судьбы — и на волю твою, прихотница.

И сам я не знал в удрученье: во сне ль, наяву
Газель, что стоит на вершине холма, я зову.

Пугливая прочь отбегает — и смотрит скорбяще,
Как будто она потеряла детеныша в чаще…

Неужто и впрямь ты со мной незнакома, сестра?
Меня восславляют под сводом любого шатра.

Ведь я не из тех, кто робеет в опаснейшей схватке,
Я первым из первых врывался во вражьи порядки.

Пускай у коней обессиленных — ноги вразлет,
Не зная усталости, я пробивался вперед.

Когда же, разбитый, бежал неприятель, я следом
Скакал во главе ратоборцев, привыкших к победам.

Терзался я жаждой, пока не напьются мечи,
Алкал я, пока не насытятся все сарычи.

Но чужд вероломства, пред тем как начать нападенье,
С гонцами всегда посылал я врагам упрежденье.

Бывало, на стены твердынь, осажденных тесня,
Взбирался я вместе с лучами — посланцами дня.

На вражьи кочевья свершал я набеги, бывало,
Но женщинам, прячущим лица свои в покрывала,

Я зла не чинил, не обидел из них ни одной.
Немало красавиц искали свиданий со мной;

Нередко я с ними делился своею добычей
И от оскверненья спасал их — таков мой обычай.

Богатство всегда от меня отвращало свой лик,
Но гостеприимством и щедростью был я велик,

Достоинство чтил я превыше даров наилучших,
Ведь доброе имя не купишь на рынках толкучих.

И вот я в плену. Ни друзей. Ни коня, чей чепрак
Не робкий юнец застилал — а бывалый смельчак.

Ну что ж, не ропща, принимаю назначенный жребий,
От власти судьбы не укрыться ни в море, ни в небе…

Напрасно товарищи в голос твердили: «Беги!
Жестокой расправой тебе угрожают враги».

А я им: «И бегство и гибель мне хуже отравы.
Не знаю я, что предпочтительней»… Боже всеправый!

Свидетелем будь: изо всех угрожавших мне зол
Я то, что всего безобиднее, — плен, — предпочел.

И мне уж недолго осталось томиться в неволе:
Несчастья не медлили — смерть не помедлит тем боле.

И все ж ей не праздновать час своего торжества:
Мы живы, пока наша добрая слава жива…

Румийцы пытались меня обобрать — от их крови
Мое одеянье закатного солнца багровей,

Об них иступил я меча своего острие,
Об них изломал я разившее метко копье;

И верю: меня не забудешь ты, племя родное.
Бродящим во мраке я стану звездой путевою…

Останусь в живых — снова будет остер мой клинок,
По-прежнему будет любимый мой конь легконог.

Умру? Ну так что же? Со всеми — и с юным и старым
Равно расправляется смерть неотвратным ударом.

Одно лишь обидно — что я неоплакан паду,
Не ценится золото там, где медяшки в ходу.

А я ведь из рода, где нет слабодушных и хилых.
Мы либо над всеми возвышены — либо в могилах.

За дело благое мы жизнь отдадим самое:
Посватал красавицу — выкуп плати за нее.

И людям известно: славнейшие мы среди славных,
Мы самые щедрые — нет нам поистине равных.

Ас-Санаубари