Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза

• Название: Глубынь-городок. Заноза
• Автор: Лидия Обухова
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Повесть «Глубынь-городок» и роман «Заноза» не связаны общими героями или географически: место действия первой — белорусское Полесье, а второго — средняя полоса. Однако обе книги перекликаются поставленными в них проблемами. Они как бы продолжают во времени рассказ о жизни, печалях и радостях обитателей двух районных городков в наши дни.

Оба произведения затрагивают актуальные вопросы нашей жизни. В центре повести «Глубынь-городок» — образ секретаря райкома Ключарева, человека чуткого, сердечного и вместе с тем непримиримо твердого в борьбе с обывательщиной, равнодушием к общественному делу.

Вопросам подлинного счастья, советской этики и морали посвящен роман «Заноза».

Обе книги написаны в близкой эмоционально-лирической манере.

---

— Между прочим, у нас в прошлом году была экспедиция Академии наук, — ревниво сказал Пинчук, возвращаясь к машине, — откопала древнейшие погребения славян. Нашли горшок из местных глин. Наши глины очень пригодны для керамики, и Московский университет облицован плитами из таких же глин. Вы этим вопросом не интересуетесь? — вскользь спросил он.

Девушка покачала головой.

— Это Глубынь?

Узкая дорога, черная, как толченый древесный уголь, вела их вдоль берега, довольно высокого здесь. По самой быстрине реки шла проголубь, как хребтовая полоса у рыбы. А другая речка, похожая скорее на ручеек, пересекала дорогу; «газик» ее без труда перескочил вброд. По песчаному дну бежала чистая, хотя почти оранжевая вода. Телята-одногодки, спускаясь на водопой, словно позаимствовали у нее цвет своих рубашек — рыженькие, с белыми хребтами и подпалинами, и когда машина разогнала телят гудками, они весело зарябили на густой зелени пастбища.

Машину слегка тряхнуло, низкие ветки вербы, дуплистой и кряжистой, мазнули по стеклам, и Пинчук мельком, через плечо посмотрел на картонную коробку, которая так плотно была втиснута в машину, у самых ног приезжей девушки, что толчки ничем не грозили. Она перехватила этот не то чтобы заботливый, а скорее досадливо проверяющий взгляд и тотчас поинтересовалась по своему обыкновению:

— Что здесь?

— Для лучесской больницы везу медицинские препараты. Поручение доктора Антонины Андреевны. — Пинчук хмыкнул с оттенком покорного раздражения. — Полдня потерял! — Но тут же, будто спохватившись, опять вернулся к благодушному и покровительственному тону. — А больничка как игрушечка! Год назад построили. Мне даже в области говорят: здравоохранение у тебя, товарищ Пинчук, как нигде!

— А я сначала думала, что вы Ключарев, — простодушно созналась девушка. — Мне ведь товарищ Курило советовал в Городке прямо к нему.

— Можно к нему, можно ко мне, — отозвался Пинчук с самой широкой безоблачной улыбкой. — Нет, я не Ключарев. Я Пинчук, Максим Петрович, председатель районного исполкома. А вас как по имени-отчеству?

— Вдовина… Евгения Васильевна… Жалко, что мы тех учителей, что к вам в район едут, с собой не взяли! — неожиданно вспомнила она, этой быстрой сменой разговора, видимо, маскируя смущение от так торжественно произнесенного собственного имени. — Все равно ведь место в машине осталось.

— Да-а… — добродушно посетовал и Пинчук. — Сам жалею, что те хлопцы погордились, не подошли ко мне еще разок.

2

Совещание, с которого возвращался Пинчук, кончилось накануне, во вторую половину дня, но выехал он только на рассвете, потому что у него были и другие дела в городе: например, выступление по областному радио. Правда, текст беседы он составил заранее, так сказать, впрок, будучи уверен, что либо радио, либо газета воспользуются тем случаем, что он здесь. Ведь сами работники областной печати редко добирались до Глубынь-Городка, только когда нужно было дать полосу «Зацветут сады на Полесье» или «Следуйте примеру передовиков». Пинчук считал это правильным.

— Главная задача критики — по темным сторонам жизни ударить. А светлые-то и сами издалека видны! — скромно добавлял он.

Совещанием он в основном остался доволен. Пожалуй, только кончилось оно слишком быстро, так и не удалось выступить в прениях…

Но секретарь обкома Курило прервал чуть ли не первого оратора и в своей обычной грубоватой манере сказал, приподнимаясь массивным корпусом над столом:

— По домам, товарищи руководители, заседать сейчас некогда, работать надо!

Широким жестом отпуская всех сразу, он встретился глазами с Пинчуком и поманил его пальцем.

Только что Глубынь-Городок фигурировал несколько раз как район передовой, не в пример, скажем, Озерскому (секретарь Озерского райкома, сидевший в уголке, при этих словах нервно дернул головой, словно инстинктивно отмахиваясь от позорно малой цифры, а Пинчук скромно потупился, ловя на себе признательные взгляды присутствующих: «Есть, мол, и у нас соколы высокого полета»), и поэтому Пинчук не без удовольствия подошел теперь к секретарю обкома.

— Почему Ключарев не приехал? — спросил тот. — Загордился, что ли?

— Болен он, Иван Вакулович, — сочувственно вздохнул Пинчук. — Прихворнул.

— Серьезно?

— Нет, не очень, — поспешно поправился Пинчук, уловив нотку неудовольствия в голосе Курило. — Не больше двух-трех дней, так сам сказал.

— Вот и хорошо, болеть нам сейчас некогда. А я хочу тебя попросить взять с собой барышню одну, московскую аспирантку. Командирована в нашу область с научной целью: устное творчество собирает, фольклор записывает. Просила отправить в самую глушь, в полесские пущи. Ну, а что уж глуше, чем ваш Глубынь-Городок? У вас, кажется, и песни там сочиняют?

— Как же, у Блищука, в Большанах. Хор у них славился раньше.

— А теперь?

— Теперь выпустили из поля зрения, если сказать по правде. Федор Адрианович нас в основном на уборку ориентирует.

— Правильно ориентирует. — Курило покосился на Пинчука.

— Так ведь я то же говорю, — невинно подхватил тот, — всему свое время. Подойдет праздник песни, тогда и дадим команду Блищуку.

— Ох, многое у вас в районе на Блищуке держится! Какие у него, кстати, перспективы в этом году?

— На второй миллион переваливает, Иван Вакулович!

Пинчук, не поморщившись, вынес медвежье рукопожатие секретаря обкома и, не спеша спускаясь по широкой лестнице, отделанной под мрамор, думал о том, что вот такие дружеские приватные разговоры иногда решают судьбу человека. Он был убежден, что, кроме показателей и процентов, существует личное впечатление, и, когда начинается передвижение и выдвижение кадров, решает именно оно.

Размышляя об обратной дороге, он с некоторой досадой вспомнил, что давеча обещал взять с собой еще учителей из Минска, только что окончивших университет и направленных к ним в район. Но теперь уж ничего не поделаешь! Пусть добираются как знают, на пароходе, что ли. Пинчук предпочел бы не ставить себя перед необходимостью прямого отказа, чего не любил, но у подъезда обкома он, к своему неудовольствию, тотчас увидел обоих учителей, которые терпеливо ждали его, опершись на высокий каменный выступ крыльца. Это были еще совсем молодые ребята в распахнутых, измявшихся за дорогу пиджаках. Один из них, смуглолицый, опередил на полшага товарища, быстрым нервным движением отстранив его, и встал перед Пинчуком.

— Значит, мы тоже сможем поехать с вами? — Голос у него был неустоявшийся, резковатый, часто срывался, и, должно быть, поэтому он неожиданно краснел сердитым вишневым румянцем.

— Ох, нет, товарищи, — Пинчук и улыбался и тяжело вздыхал одновременно. — Вам придется на пароходе: везу товарища из обкома. Даже не знаю, как мы вместимся с вещами.

Словно повинуясь движению его бровей, из-за поворота неслышно выкатил автомобиль.

— Слушай, Костя, — сказал второй учитель, когда машина зажужжала и ушла, — ну их совсем! Поедем на пароходе…

— На каком пароходе? — грубовато оборвал его Костя. — На том, который двое суток уже на мели стоит? Эх, ты!..

Он прищуренным взглядом проводил машину и щелчком отогнал от лица бензинное облачко.

— Лапти свои исторические в чемодан не упаковал? Жалко. Пешком пойдем. Глава первая: два философа на большой дороге и бюрократ в машине.

— Ну почему сразу уж и бюрократ? — примирительно проговорил его товарищ, приглаживая светлые мягкие Волосы, которые от малейшего дуновения поднимались у него петушиным хохолком.

— А потому бюрократ, — страстно ответил Костя, — что он там чуть не десять лет хозяином сидит, председателем районного исполкома, а Городок все, как удельное княжество, за семью замками: ни проходу к нему, ни проезду. Ветки железнодорожной провести не могут! Машины рейсовые пустить не додумались! Нет, я нарочно пешком пойду. Неделю буду идти, но ввалюсь в райком с дорожным посохом к знаменитому товарищу Ключареву. Я их там хоть краснеть заставлю. Ей-богу, я думал, что такие дреговичи-радимичи только в моей дипломной работе еще и существуют. Ну чего ты, Василь? — прибавил он вдруг совсем другим тоном и потянул товарища за рукав.

Василий был выше его ростом, узкоплечий, с задумчивым румяным, как у девочки, лицом. По этому лицу чаще всего блуждало застенчивое и рассеянное выражение, будто, говоря с человеком, он что-то припоминал и к чему-то прислушивался в то же самое время.

Они проходили по узкой провинциальной улочке, где за дощатыми заборами прятались сады, а на окнах, будто вздыхая, шевелились кружевные занавески.

«Кармен, мы тебя ожидаем давно», — пропел мужской хор из глубины комнаты.

«Когда вас полюблю? Сама не знаю, — дерзко отозвался одинокий голос. — Быть может, никогда, а может быть, завтра».