Михаил Бейлькин - Секс в кино и литературе

• Название: Секс в кино и литературе
• Автор: Михаил Бейлькин
• Издательство: Феникс, ОСТ
• Жанр: Кино
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-222-11841-2, 978-5-9900950-33-X

Как обеспечить стабильность и безотказность половой функции? Как овладеть искусством любовной игры?

В чём сущность любви? Какие критерии позволяют отличить её от любых иных чувств и мотиваций в сексуальных взаимоотношениях?

Каковы печали и радости людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией и как они отражены в кино и в литературе (включая научную фантастику и жанр фэнтэзи)? Как избавиться от невротических расстройств, словно тень сопровождающих девиации?

Как выглядят в свете искусства половые извращения — садомазохизм и педофилия? Что помогает подавлять опасные и преступные сексуальные желания, не позволив им реализоваться?

Михаил Бейлькин обсуждает эти серьёзные и сложные проблемы, анализируя творчество знаменитых писателей, а также фильмы, снятые либо по их романам, либо по сценариям, не связанным с художественной литературой.

В книге раскрываются загадки знаменитой «Лолиты» — что Владимир Набоков хотел сказать в ней читателю? Что собирался скрыть? О чём не догадывался и сам автор романа?

Гениальные фильмы — «Солярис» Андрея Тарковского, «Смерть в Венеции» Лукино Висконти, «Последнее танго в Париже» Бернардо Бертолуччи и «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика — о чём они?

Обсуждение этих проблем — захватывающе увлекательный экскурс в область психологии секса, в мир любовных переживаний и приключений.

«Секс в кино и литературе» — шестая по счёту и самая интересная из книг, написанных врачом-сексологом.

Она предназначена для взрослого читателя. Отзывы и замечания по её поводу присылайте на сайт sexolog-ru.narod.ru, а также по e-mail: [email protected] или [email protected]

---

В подобных случаях Уильямс прибегал к неуклюжей психологической защите:

«Мне очень нужны друзья, но даже в шестьдесят один год я не хочу их покупать».

Его смерть стала трагическим символом: драматург, глотая снотворное, вдохнул крышечку от пузырька с таблетками. Он умер от асфиксии — рядом не оказалось кого-то, кто бы, хлопнув его по спине, выбил посторонний предмет из дыхательного горла.

«Я прожил чудесную и ужасную жизнь и не буду плакать по себе; а вы бы стали?» —

сказал знаменитый американский драматург, вошедший в историю мировой культуры.

Не скрою, писать главу о Теннесси Уильямсе было очень трудно из-за постоянного душевного дискомфорта: тягостно перечислять беды и просчёты талантливого человека. Врач испытывает неоправданное, но, тем не менее, тягостное чувство вины, словно он мог бы все эти несчастья и ошибки предотвратить. О подобном чувстве писал Арсений Тарковский:

Пускай меня простит Ван-Гог
За то, что я помочь ему не мог…

Разумеется, лечебная помощь может быть оказана лишь тому, кто становится пациентом сексолога.

Читатель воспринимает главу о геях, которым по той или иной причине не удаётся достичь внутренней гармонии и способности любить, с чувством психологического сопротивления. Гетеросексуалы при этом думают: «Так им, уродам, и надо, а мне всё это абсолютно чуждо и потому неинтересно!» Что же касается читателей-геев, то они совершенно напрасно подозревают, что автор огульно ругает и шельмует всех подряд за нестандартность сексуальной ориентации.

Между тем, эта глава необходима и полезна и тем, и другим. Гомосексуалам она помогает понять грозящие им опасности и предупредить их. Гетеросексуалы, как это им ни покажется странным, могут найти явное сходство в поведении невротиков любой сексуальной ориентации. А потому, психопрофилактический эффект главы скажется и на них.

Разгадка «Поля голубых детей»

Для того, кто одолел эту главу, рассказ Теннесси Уильямса давно перестал быть загадкой: слишком многое в биографии драматурга показалось читателю как две капли воды схожим с чувствами и поведением Майры. Ну, конечно же, автор рассказа написал автопортрет времён своей тревожной юности, представив себя в женской ипостаси. Это его собственные юношеские страхи мучают героиню рассказа. Отсюда та неподдельная атмосфера искренности и сочувствия, которая покоряет читателей.

Вместе с тем, рассказ помогает лучше понять суть страданий самого автора.

Майра страдала ретардацией психосексуального развития. В этом она походила на Теннесси Уильямса в годы его молодости. Сам он во всём винил свою мать за её деспотичное и слишком строгое воспитание собственных детей. Как уже говорилось, отчасти он, конечно, прав, но главной его бедой была не столько депривация общения со сверстниками в детстве, сколько его шизофрения. Нервная дрожь, когда от волнения зуб на зуб не попадал, панические атаки с сердцебиениями и страхом смерти, неукротимая рвота — все эти симптомы, возникающие у него в интимной обстановке и не дающие ему реализовать половую близость, были проявлениями неврозоподобного течения его шизофрении.

«Ядерная» гомосексуальность привнесла свои нюансы в страдания молодого человека. Ведь неукротимая рвота — это принадлежность, скорее, женской коитофобии (страха перед половой близостью). Удивительно точное описание подобного расстройства можно найти в новелле Исаака Бабеля «Пан Аполек». Полупомешанный польский художник Аполлинарий, или попросту пан Аполек, свято верил в то, что Иисус вступил когда-то в близость с некой Деборой.

«Эта девушка имела жениха, по словам Аполека. Её жених был молодой израильтянин, торговавший слоновьими бивнями. Но брачная ночь Деборы кончилась недоумением и слезами. Женщиной овладел страх, когда она увидела мужа, приблизившегося к её ложу. Икота раздувала её глотку. Она изрыгнула всё съеденное ею за свадебной трапезой. Позор пал на Дебору, на отца её, на мать и на весь род её. Жених оставил её, глумясь, и созвал всех гостей. Тогда Иисус, видя томление женщины, жаждавшей мужа и боявшейся его, возложил на себя одежду новобрачного и, полный сострадания, соединился с Деборой, лежавшей в блевотине. Потом она вышла к гостям, шумно торжествуя, как женщина, которая гордится своим падением. И только Иисус стоял в стороне. Смертельная испарина выступила на его челе, пчела скорби укусила его в сердце».

Читатель может судить о том, насколько близка клиническая картина неукротимой рвоты у Деборы и у Теннесси Уильямса.

Сексуальная беспомощность довлела над ним, пока ему на помощь не пришла умница Салли. Правда, случилось это после долгих мытарств лишь в возрасте 26-ти лет. Реализация же столь вожделенной им однополой близости удалась и вовсе только в 29-летнем возрасте.

Симптомами шизофрении Теннесси Уильямс наделил и Майру. Её «жгучее беспокойство», страхи с почти физическим ощущением «шаровидных голов, пронзительных голосов, готовых поднять тревогу, враждебных толп, собирающихся устремиться за ней в погоню», приступы неукротимой нервной дрожи — всё это когда-то пережил сам Теннесси Уильямс, только в гораздо более тяжёлой форме, чем героиня его рассказа. Достоверность образа Майры связана с тем, что тончайшие нюансы её чувств были автору до боли знакомы. Но, пожалев свою героиню, он избавил её от многих собственных мучительных переживаний и симптомов, в том числе и от неукротимой рвоты.

«Полем голубых детей» Теннесси Уильямс приоткрыл тайну своего отношения к любви. Он, чьей главной бедой было мучительное одиночество, не был способен любить по-настоящему кого бы то ни было. Это и проявилось в его рассказе.

Напомним, что для Майры влюблённость была мимолётным чувством, спаянным с поэзией и с юностью. Реализовав, наконец, половую близость, она сразу повзрослела, перестала нуждаться в поэзии и потому утратила способность любить. Этими пессимистическими рассуждениями дело не ограничивается. Ведь если, как это следует из рассказа Теннесси Уильямса, поэзия и любовь спаянны между собой и, вместе с тем, представляют собой чуть ли не болезненный симптом тревожной юности, то, едва повзрослев, большинство молодых людей обоего пола тут же теряют интерес к поэзии вкупе со способностью любить. Если же, напротив, любовь, как и поэзия, — удел избранных, то, отказавшись от этих прекрасных даров и предпочтя им участь быть такой как все, Майра совершает тягчайшую измену: она отрекается от своего я.

Таковы противоречия рассказа Теннесси Уильямса.

Для него же, как личности, эта зависимость приняла совсем иной вид: любовь существует лишь в его поэзии, но не в реальной жизни. Он утверждает, что всегда любил лишь одного человека — свою сестру, по наивности называя это чувство чем-то вроде стремления к инцесту. Разумеется, Теннеси Уильямс ошибся. Дальтоник в спектре реальных проявлений любви, он спутал братскую привязанность с сексуальной влюблённостью.

В поэтическом мире своих знаменитых пьес и новелл Теннеси Уильямс мог выразить собственное жгучее стремление к любви и горькое чувство, связанное с невозможностью его осуществить.

Глава VIII Сага Гая Давенпорта о половом воспитании

…Не пытайтесь исправить то, что неисправимо, не отдавайте свою жизнь невеждам, пошлякам и ничтожествам, следуя ложным идеям и нездоровым стремлениям нашей эпохи. Живите! Живите той чудесной жизнью, что скрыта в вас!

Оскар Уайльд

Давайте жить, во всём друг другу потакая, —
Тем более что жизнь короткая такая.

Булат Окуджава

Притча о гончей, гнедой кобыле и голубке

Американскому писателю Гаю Давенпорту присуща особая манера письма. Из одной его новеллы в другую кочуют одни и те же притчи, мысли, персонажи. От их повторения что-то видится по-иному, мысли автора становятся яснее, а большинство его произведений сливаются в одну громадную метановеллу.

Один из таких сквозных мотивов — притча, рассказанная древнекитайским мыслителем Мэн-цзы, переосмысленная затем американским писателем-философом Генри Торо и по-своему пересказанная Давенпортом.

«Давным-давно я потерял гончую собаку, гнедую кобылу и дикую голубку и до сих пор иду по их следу. Со многими путниками заговаривал я о них, описывал их следы, рассказывал, на какие клички они отзываются. Мне встретились один или двое, кто слышал лай гончей, конский топот и даже видел, как голубка скрылась за облаком, и им, казалось, хотелось их вернуть, словно они сами их потеряли».

«Великий итог обучения — не что иное, как умение искать потерянные врождённые чувства», — так Торо осмыслил притчу Мэн-цзы. В этом он близок к английскому писателю-моралисту Джону Рёскину, заметившему однажды: