Михаил Бейлькин - Секс в кино и литературе

• Название: Секс в кино и литературе
• Автор: Михаил Бейлькин
• Издательство: Феникс, ОСТ
• Жанр: Кино
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-222-11841-2, 978-5-9900950-33-X

Как обеспечить стабильность и безотказность половой функции? Как овладеть искусством любовной игры?

В чём сущность любви? Какие критерии позволяют отличить её от любых иных чувств и мотиваций в сексуальных взаимоотношениях?

Каковы печали и радости людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией и как они отражены в кино и в литературе (включая научную фантастику и жанр фэнтэзи)? Как избавиться от невротических расстройств, словно тень сопровождающих девиации?

Как выглядят в свете искусства половые извращения — садомазохизм и педофилия? Что помогает подавлять опасные и преступные сексуальные желания, не позволив им реализоваться?

Михаил Бейлькин обсуждает эти серьёзные и сложные проблемы, анализируя творчество знаменитых писателей, а также фильмы, снятые либо по их романам, либо по сценариям, не связанным с художественной литературой.

В книге раскрываются загадки знаменитой «Лолиты» — что Владимир Набоков хотел сказать в ней читателю? Что собирался скрыть? О чём не догадывался и сам автор романа?

Гениальные фильмы — «Солярис» Андрея Тарковского, «Смерть в Венеции» Лукино Висконти, «Последнее танго в Париже» Бернардо Бертолуччи и «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика — о чём они?

Обсуждение этих проблем — захватывающе увлекательный экскурс в область психологии секса, в мир любовных переживаний и приключений.

«Секс в кино и литературе» — шестая по счёту и самая интересная из книг, написанных врачом-сексологом.

Она предназначена для взрослого читателя. Отзывы и замечания по её поводу присылайте на сайт sexolog-ru.narod.ru, а также по e-mail: [email protected] или [email protected]

---

Выбирая из двух зол — насилие или миролюбивое «зомбирование» психопата и убийцы, Кубрик находит меньшим злом агрессию.

Будучи почитателем таланта режиссёра и благодарным ценителем его кино-шедевра, я, тем не менее, думаю, что позиция Кубрика слишком противоречива, чтобы претендовать на бесспорность.

Режиссёр потрясён чудовищным фактом: очень неглупого, сильного и независимого человека превратили в марионетку, в «заводного апельсина». Но ведь, по собственным словам Алекса, он и прежде был «механической штучкой», только ключик, приводивший в движение его мотивацию, закручивался в другую сторону. Он сетует на необоримость спаянных друг с другом инстинктов, обрекающих его на половое насилие и агрессивность, но валит всю вину на свою юность.

«В юности ты всего лишь вроде как животное. Нет, даже не животное, а скорее какая-нибудь игрушка, что продаются на каждом углу, — вроде как жестяной человечек с пружиной внутри, которого ключиком снаружи заведёшь — др-др-др, и он пошёл вроде как сам по себе, блин. Но ходит он только по прямой и на всякие вещи натыкается — бац, бац, и к тому же если уж он пошёл, то остановится ни за что не может. В юности каждый из нас похож на такую маленькую заводную штучку».

Когда у самого Алекса появится сын, то и он, вопреки советам отца,

«…будет делать всё те же вещи, которые и я делал, — да-да, он, может быть, даже убьёт какую ни будь женщину, окружённую мяукающими котами и кошками, и я не смогу остановить его. А он не сможет остановить своего сына».

Повторяю, Бёрджесс абсолютно не прав, оправдывая поступки своего героя юностью и, кстати, определив самым несусветным образом его возраст — Алексу в романе всего пятнадцать лет! Кубрик, разумеется, более реалистичен; Малколм МакДауэлл играет молодого человека лет двадцати — двадцати двух.

Станет ли убийцей гипотетический сын Алекса, неизвестно, а вот прогнозы Бёрджесса относительно того, что сам Алекс перестанет убивать, как только повзрослеет, — явно ошибочны. Руки его героя не раз и не два обагрятся кровью убитых им людей и замученных женщин. И тут, опять-таки, Кубрик оказался прозорливее романиста: в финале его герой — точно такой же садист, как и в самом начале фильма.

Но, исправив очевидные промахи писателя, режиссёр пропустил мимо ушей признания самого Алекса в запрограммированности его поведения, свойственной ему задолго до лечения у доктора Бродского.

Герой Кубрика существует в фильме лишь в двух ипостасях — либо как насильник, наделённый злой, но самостоятельной волей, либо как марионетка, жертва насилия. Ошибка режиссёра в том, что он игнорирует природу садизма как полового извращения, парафилии. Садисты не просто стремятся получать наслаждение, мучая, насилуя и убивая; их влечению свойственны особый навязчивый, аддиктивный характер; при невозможности удовлетворить потребность в насилии и причинении мук нарастает дисфория, схожая с наркоманической «ломкой»; им присуща тенденция к стереотипии, к бесконечному повторению садистского ритуала.

Половые извращения закономерно прогрессируют с годами, аддиктивность нарастает; чем старше становится садист, тем больше превращается он в «заводной апельсин». Иными словами, по мере своего возмужания Алекс обречён на совершение всё новых и новых садистских актов, всё полнее совпадающих со сценарием его фантазий. И нет сомнений в том, что муки жертв, находящихся в полной его власти, он станет смаковать под музыку Бетховена. Таковы, уж законы сексологии, которые игнорируют авторы «Заводного апельсина», писатель и режиссер. (Подробные сведения на этот счёт дают А. А. Ткаченко и А. Я. Перехов).

Теперь войдём в положение правительства («во всём его ужасе», по выражению Кубрика). В качестве примера возьмём террористический акт в Испании — горстка бандитов убила и искалечила сотни ни в чём неповинных людей. Навязав правительству страны свои условия и вынудив его пойти на уступки, арабские террористы наглядно продемонстрировали, что насилие в их руках весьма эффективно, из чего следует, что со временем обязательно появятся новые жертвы террора. И так — бесконечно; уступки умножают насилие.

С Алексом дело, в принципе, обстоит так же, как и с террористами. Он тоже калечит и убивает людей; он — неисправим, так как садизм — следствие его психологического уродства. Поблажки, сделанные правительством этому убийце, умножит список его жертв.

Поскольку Алекс — сильная личность и, к тому же, тонкий ценитель музыки, может быть, стоит отдать ему всех окружающих на растерзание?! Такая позиция логически вытекает из фильма. Но справедлива ли она по отношению к окружающим людям; разве она не ещё более аморальна, чем попытка подавить патологическую агрессивность Алекса?

Террористы и садисты всех мастей ведут войну с беззащитными людьми. Задача государства обезопасить своих граждан от гибели и насилия. Совершенно очевидно, что людям следует бороться не против попыток подавления агрессивности. Цель борьбы — обеспечение строжайшего контроля в отношении антиагрессивных мер, с тем чтобы, с одной стороны, предотвратить произвол по отношению к людям, приговорённым к такому виду вмешательства, а, с другой — не дать возможность правящей элите под шумок ввести тоталитарный режим. Чтобы защитить демократию, нужны активные, независимые психически нормальные люди, способные сопротивляться насилию, как со стороны убийц, так и со стороны правительства. Они-то и представляют собой общество, отстаивающее своё право на самозащиту. Если суд присяжных приговорит какого-нибудь Алекса не к тюремному заключению, а к принудительному подавлению его агрессивности, то этот шаг, с точки зрения врача, справедлив и разумен. Чтобы сделать его законным, потребовался бы плебисцит. Отрицательная позиция, занятая Кубриком при его проведении, была бы тоже весьма кстати: контроль общества над методикой принудительного лечения стал бы ещё более строгим.

Одна беда — сыворотка Людовика, увы, пока не придумана; эффективных методов подавления агрессивности ещё нет. Определённую пользу приносят антиандрогены, препараты, блокирующие мужские половые гормоны, но они дороги, да и надежды на них мало. Аверсивная терапия, основанная на выработке отрицательного условного рефлекса с помощью веществ, вызывающих отвращение (аверсию), применяется, хотя и ограничено, по жизненным показаниям. Таким способом лечат, например, больных, склонных к навязчивым самоповреждениям. Что же касается насильников, садистов-убийц (так называемых «сексуальных маньяков»), то они, увы, слишком устойчивы к апоморфину и к другим аверсивным средствам.

Беатризация, придуманная Лемом, тоже обладает аверсивным эффектом. Физические и психические муки, испытываемые беатризованными при попытке представить себе убийство, ничуть не менее жестоки, чем те, что испытывал Алекс, лечась у Бродского. Другое дело, что сам по себе процесс беатризации переносится легко. Потому-то и стало возможным его массовое применение (в романе, конечно). Поскольку такое воздействие в детстве получают все без исключения, то злоупотребления властью невозможны.

Лем не слишком восторженно оценивает последствия такой перестройки общества. Некому больше читать Шекспира: люди, незнакомые с насилием и его преодолением, не способны понять его драматургию. Исчезли все виды спорта, основанные на соперничестве. Хирурги лишь планируют операции, а делают их роботы. Только в самых неотложных случаях человек берёт в руки скальпель, но перед этим ему надо принять препарат, временно снимающий эффект беатризации.

Более всего расстроило Брегга то, что люди больше не стремились в космос.

Зато человечество забыло о войнах и терроре; все могли спокойно ходить по ночам, не боясь маньяков и убийц. Право завести детей стало особым отличием: супруги должны были получить знания по воспитанию ребёнка и сдать строгий экзамен по педагогике. В специально подобранных группах детей тренировали на психическую совместимость с людьми иного темперамента, цвета кожи или иной этнической принадлежности; им прививали терпимость к другим взглядам и уважение к чужим мнениям. Словом, это было общество «непрерывной, тонко стабилизированной гармонии».

Стоила ли игра свеч? Наверное, стоила; так, по крайней мере, считает Лем. Может быть, преображённая беатризацией жизнь, при всей её ориентации на потребительский гедонизм и половое наслаждение, показалась бы кому-то слишком пресной. На это можно возразить лишь одним: большинство людей мечтает о том, чтобы человечество покончило, наконец, с агрессивностью, насилием и садизмом во всех видах.

Глава X Страсти по Томасу Манну

Кто увидел красоту воочью,

Тот уже отмечен знаком смерти.