Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт

• Название: Париж в августе. Убитый Моцарт
• Автор: Рене Фалле
• Издательство: РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-7905-1733-1

Рене Фалле (1927–1983) — выдающийся французский писатель, автор многочисленных романов, сценариев, лауреат известных литературных премий.

Несколько произведений писателя обрели новую жизнь на экране, в том числе и вошедший в книгу роман «Париж в августе», где главную роль сыграл блистательный Шарль Азнавур.

Для широкого круга читателей.

---

Плантэн любил их всех, даже самых надоедливых. Затем он подумал о Бесбре, его собственной реке, которая будет так прекрасна в сентябре, когда вдалеке выстрелы вспугивают куропаток.

Это был спокойный месяц в отделе рыбной ловли. Буврей скучал, за ним из богом забытой дыры в Перигоре наблюдала мадам Буврей. Редкие клиенты, побывавшие в отпуске в июле, рассказывали о своих фантастических уловах Плантэну, которому на это было наплевать. Другие, те, что, так же как он, собирались уехать в следующем месяце, оживленно обсуждали все это.

— Сентябрь — самый лучший месяц. Рыба прекрасно клюет, когда спадает летняя жара.

— Плохо, что дни становятся короче.

— Это так, но нельзя же получить все сразу.

— Дайте-ка мне грузило, я свое потерял.

— Возьмите сразу два или три, в деревне вы уже ничего не достанете.

Несмотря на все усилия, ему не удавалось сосредоточиться на мыслях о Симоне и детях, отдыхающих на море. Сейчас он уже наслаждался спокойствием пустой квартиры. Он ужинал один, босиком, наконец-то имея возможность выпить свой стаканчик вина, не вызывая бурю протеста. Да, конечно, девять лавочек из десяти были закрыты. Мясники, колбасники и молочники совершали где-то путешествия на борту собственных яхт или же пили виски на террасах своих замков в Солоне. Несчастные, оплатившие им эти развлечения (поскольку лавочка, как правило, не торгует в кредит), были покинуты ими и вынуждены ходить за батоном хлеба за три километра от дома. Поэтому Плантэн обходился консервами из рагу и кислой капусты, несмотря на рекомендации жены. Если он заработает цингу, конечно, это будет серьезно. В городе не осталось ни одного врача, ни одного фармацевта, ни одного дантиста. Но тогда кто же (он все еще смотрел на улицу Риволи) все эти люди? Это все туристы? Все тот же вопрос стоял перед ним, по-прежнему нерешенный. Должно быть, несмотря ни на что, в этом районе осталось несколько миллионов плантэнов. Лично он был здесь.

Когда он в полседьмого вышел из «Самара», ноги сами повели его к Сене. Ему незачем было торопиться домой. Он решил немного погулять, не торопясь, засунув руки в карманы.

Плантэн любил набережную Межисри, ее продавцов зерна и цветов, птиц и белых мышей.

На нем были мокасины «из яловой кожи, обработанной под замшу, на толстой слоистой подошве», светлые брюки, пузырившиеся на обеих коленках, рубашка с короткими рукавами из «ткани Буссак» и неизменная куртка. Поиски одежды в семье в основном проводились для шестнадцатилетней Вероники. Анри не возражал: он был намного выше этого. Для него время танцев и «кадрежки» уже прошло, закончилось, умерло. Что он будет делать в хорошо сшитом костюме — ходить каждый день в «Самар» на улицу Сен-Мартэн и обратно? Завтра воскресенье, он подольше поваляется в постели, немного приберется в квартире (какой сюрприз будет для Симоны!), а потом, в полдень, отправится к Розенбауму выпить аперитив и поставить на скачках на 1.7.9. Он не изменит ни одной цифры. Однажды из-за того, что он изменил свое первоначальное решение, он потерял миллион. Он был болен (лежал в постели!) целую неделю. 1.7.9.

Так каждое воскресенье морковка скачек маячила перед носом завороженной Франции, пуская в глаза всего народа «зайчики» от тысяч граней своих зеркал-ловушек. Она была здесь, эта сверкающая Книга Чисел Моисея, наконец-то в пределах досягаемости для изумленных людей. В этой новой церкви были избранники, были призванные и были чудеса. Этот Бог мог дать все своим верующим: дом за городом, машину или скромнее — двухканальный телевизор, да, да, да. Они теперь верили только в его помощь, они повторяли сказочные истории:

— Он поставил на дату своего рождения, смеха ради: три миллиона!

— Он бросил бумажки с номерами в шапку. Вытащил три номера: 500 тысяч!

— Он был на мели. Ему уже не давали в долг даже 500 франков. Это его внучка, да, малышка вытащила его из этой ямы. Она разбила свою копилку и отнесла деньги в городской тотализатор. Она никогда в жизни не видела ни одной лошади. Никогда не видела ни одной травинки. Никогда не могла уехать на каникулы. Она поставила тысячу франков наугад. Восемь миллионов, старина, восемь миллионов, чтоб мне сдохнуть, если я вру! 1.7.9, 1.7.9.

Он, не глядя, переходил улицу, погруженный в золотые испарения, более ядовитые, чем пары бензина. Скрежет шин заставил его подпрыгнуть.

— Придурок! Трахнутый! Популист! — проорал водитель, наделенный богатым воображением, прежде чем уехать.

Плантэн обнаружил, что он, дрожа, прижимается к парапету, на котором разложили свои книги букинисты. Он повернулся к миру спиной и смотрел на Сену, не видя ее. Почему этот шофер не обозвал его ненормальным, как остальных? Почему «придурок», «трахнутый» и почему «популист»? Анри не очень хорошо знал, что означает это слово. По правде говоря, совсем не знал. Но это должно было быть что-то серьезное.

Тут перед его глазами как будто открылась черная дыра, и из этой пропасти прямо в лицо ему зазвучал мистический голос: «Да, Плантэн, ты всего лишь придурок, трахнутый, популист! Ты — не что иное, как посредственная часть толпы. Ты всего лишь жалкий продавец с зарплатой такой же скромной, как сама твоя жизнь. Ты умеешь играть в белот и ловить уклеек на тесто — ну и что нам с этого? Твоя жена посредственная, твои дети будут посредственными, ты сам — посредственность, как твой отец и твоя мать. Этот «среднестатистический» мсье Дюпон, про которого мы читаем в газетах — сколько хлеба он съедает в день, сколько выпивает вина, сколько выкуривает сигарет, в каком возрасте он женится, а в каком — умирает — этот мсье Дюпон, с которым ты не знаком, это ты, Плантэн Анри! Это ты — средний француз, средний человек, жалкий тип, придурок, трахнутый, популист! Это ты, дурень, кто же еще! Неплохой, но все-таки дурень. Когда ты умрешь, «Франс-Суар» не посвятит этому событию даже запятую. Если только ты, Герострат, не убьешь президента. Но у тебя нет никакого желания это делать. Ты не причинил бы зла даже самому мелкому чиновнику префектуры. Ты — толпа. Бесконечный пешеход. Непрерывный автомобилист. Великое ничто всего великого, Плантэн — ноль».

Он не возражал. Голос был прав, что говорил с ним так жестко. Плантэн был всего лишь удовлетворительным ничтожеством, как все ничтожества. Это ужасный момент, когда тебе не удается увидеть ничего хорошего в своем собственном отражении. Довольное собою «я» разбивается о стену, разбрызгиваясь, как тухлое яйцо.

Сорвав своими руками эту маску анонима, Плантэн освободил от нее собственное лицо. Он вздохнул, как спущенный мяч.

«Однако, — пробормотал он, — я живу…» Мужчина в шляпе посмотрел на него с подозрением. Потом прошла красивая девушка, и Плантэн имел глупость ей улыбнуться. Она еле заметно передернула плечами, настолько абсурдным, неприличным показалось ей то, что такой вульгарный популист мог ей улыбнуться. Анри загрустил. Вся вселенная считала его мелочью, недостойной внимания. Воробышек, однако, сел недалеко от него, и он боялся пошевельнуться. Если он, Плантэн — небольшая величина, то что же такое этот воробышек в руках божьих?

У Плантэна не было крошек, чтобы его покормить, и разочарованный воробей улетел. Посредственности становятся опасными, когда осознают это, Анри мечтал о рогатке. Мужчины, женщины — ладно, но не воробьи, не воробьи же! Очень благоразумно со стороны пулеметов было не появляться на улицах. Если бы в распоряжении Плантэна в эту минуту был хоть один, самый примитивный, он — простой, маленький, посредственный человечек дал бы очередь по всем этим машинам, по всем этим окнам и по всем этим одинаковым головам, которые были лишь отражением его собственной. Преступление витало в воздухе и на набережной Межисри.

Именно тогда неожиданная нежность охватила продавца рыболовных принадлежностей, нежность парижского летнего вечера, нежность Малларме, хотя он ничего не знал о Малларме.

Так я бродил, не отрывая глаз от старой мостовой.
Когда, с лучами солнца в волосах, на улице
И в этом вечере передо мной, смеясь, возникла ты…

На самом деле она не смеялась. Она была так хороша, что смеяться было не над чем. Падающие на ее волосы солнечные лучи делали их еще более светлыми, чем они были на самом деле. Красное платье, которое она носила с достоинством кардинала, делало их еще более белокурыми, еще более светлыми. А ее рот…

Никогда Плантэн не видел ничего более красивого, чем эта женщина, и эта красота успокоила его, как холодный душ.

Она прошла перед ним, в метре от него, так близко, что он почувствовал исходящий от нее горький запах духов запретного плода.

Он чуть было не сделал глупый жест, чтобы помешать ей уйти, исчезнуть. Как же несправедливо, что она ушла так быстро! Он даже чуть было не пошел за ней, хотя бы затем, чтобы еще немного посмотреть на нее. Но у него не хватило смелости. Она не для него. Слишком красива. «Плантэн, старина, будь благоразумен!» Он дрожал как от холода.