Элеонора Шафранская - Ориенталистские и постколониальные мотивы в современной литературе: "На солнечной стороне улицы" Дины Рубиной и "Нас там нет" Ларисы Бау (статья)

• Название: Ориенталистские и постколониальные мотивы в современной литературе: "На солнечной стороне улицы" Дины Рубиной и "Нас там нет" Ларисы Бау (статья)
• Автор: Элеонора Шафранская
• Жанр: Филология
• Год: 2014

Статья из журнала «Русская словесность». — 2014. - № 1. — С. 34–42.

---

Слухом и зрением ребенка осмысливаются события 1950-1960-х годов: смерть Сталина, эпоха Хрущева, реабилитация, возвращение людей из лагерей. «И Сталин умер, вроде не доносят уже…» (Бау. 6); «…много оказалось заселенцев — ссылочные, не доехавшие до своих столиц профессора, ученые, музыканты и вообще. Растерянные от огромных потолков, больших комнат, с парой узлов, в довоенной одежде — они были заметны сразу» (Бау. 6); «В те времена слова "коммунизм", "целина", "вперед", "партия" и прочие говорились громко и отовсюду. А слова "лагерь", "вышка", "без права переписки" только начали входить в обиход. Они так же быстро вышли из обихода…» (Бау. 8); «…в какое-то время Сталины стали исчезать ночами. Едешь в троллейбусе, смотришь в окно: вчера был, а сегодня пусто, разровнено даже. Бабушка обычно нервно смеялась по такому случаю, но смеялись не все, кто крестился, кто возмущался, кто испуганно молчал» (Бау. 20); «Вообще, нам китайцы так и говорили: ваш неправильный Сталин умрет скоро. Мы втайне молились, чтобы умер. А с другой стороны: ну умрет, а заменят кем? Таким же…» (Бау. 146).

Свидетельства имперского дискурса («Из газет получалось, что мы живем хорошо и правильно и навсегда. А кто буржуи и неправильно, тем пролетариат хвост накрутит» (Бау. 44)) перемежаются рефлексией постимперской: «Когда собирались постлагерные друзья, можно было спрашивать, всех ли сталинов убрали из города? А когда уберут ленинов и кого поставят взамен? Дедушка сказал, что ленинов не уберут никогда. В это трудно было поверить после сталинов, но он верил.

Он так и не знает, что был неправ. Ленинов тоже стали убирать, но не как сталинов, с воровским испугом. Ленинов убирали азартно и весело. Дедушка также был неправ, что сталинов убрали навсегда: они стали появляться потихоньку, маленькие еще, незаметные, по праздникам, а кое-где уже бронзовые» (Бау. 22).

Детский слух запомнил, а сознание взрослого человека запечатлело странные аберрации в отношении к людям неимперской, т. е. нерусской национальности: «…закончил Харьковский университет еще до революции, будучи татарином…» (Бау. 15); «Татарин, а какой культурный, никогда женщину в обиду не даст, — говорили про него и уважительно цокали языком» (Бау. 75); «…кто такие "армянины"? Бабушке трудно было это объяснить. — Ну, у них есть свой язык, они едят голубцы в виноградных листьях. <… > Я долго считала, что национальности различаются по еде. Потом, уже далеко, нашлось много людей, которые пытались убедить меня в другом: что одни величнее других, добродетельнее, милосерднее, историчнее, зловреднее, жаднее, ну и вообще лучшее-худшее толпой, стадом» (Бау. 59–60); «Дядя Гриша был загадочной национальности. Даже в нашем дворе, где кого только не было, это было необычно, как, скажем, если бы американец жил бы у нас в будке и чинил ботинки» (Бау. 79); «…когда началась война, татар прогнали из Крыма, а ассирцев сталин не тронул, потому что они были тихие и хорошие» (Бау. 79); «Дружила она, пожалуй, только с моей бабушкой, тайной полькой, записанной русской в процессе выживания перед войной» (Бау. 97).

Все приведенные фрагменты говорят об ограничениях в правах «иноплеменников» — историческое свидетельство внутренней колониальной политики, когда по приказу власти корежились даже не единичные жизни, а судьбы целых народов: «…в начале жизни Розе Исмаиловне не повезло: она родилась крымской татаркой в 1933 году в Крыму. <… > Однажды утром они пришли в школу как обычно, но потом их окружили солдатами и повели к грузовикам.

— На экскурсию? На дальние огороды?

Грузовики затянули брезентом, чтобы ничего не было видно вокруг. Они стали петь, чтобы подавить заползающий в душу страх. Их привезли на вокзал в Симферополе, затолкали в вагоны. Каждому дали хлеба и сухой тараньки. Поставили в вагон бидон с водой. Закрыли двери и повезли. <…> Ночью умер отец. На станциях их пересчитывали, два солдата вытащили его и положили на насыпь» (Бау. 200–201).

Одним из устойчивых образов применительно к Ташкенту стал Вавилон, который тиражируется всеми, кто пишет об этом городе. «…Во дворе все всё знали» (Бау. 205): кто лагерный, кто еврей, кто армянин, кто татарин. «Буркановы-родители были русские. Они об этом часто говорили как о большом и важном деле, наложенном на них сверху — нести просвещение узбекам, которые без них, Буркано-вых, даже задницу подтереть не могли. А ихняя Таня была как все, просто девочка, и с Равшанкой, узбеком, играла, а родители ее не одобряли. Считалось, что ей надо дружить с нами, неузбеками. Чтобы набраться не вшей, а культуры» (Бау. 205) — так на уровне повседневности протекал процесс колонизации, начатый еще Российской империей и высмеянный М.Е. Салтыковым-Щедриным в «Господах ташкентцах».

И хотя были отличия между колонией и метрополией («За окном (поезда. — Э.Ш., Т.П.) была бескрайняя пустыня… Потом вдруг лес, лес… Граница двух миров обозначалась женщинами: в нашей Азии они повязывали свои яркие платки назад, узлом на затылке, а в России белые — под подбородком» (Бау. 164); «В трамваях, которые ходили в Москве по бульварам, были очень злобные и подозрительные кондукторши. Не то что у нас в Ташкенте. Московские были безжалостны к страдальцам войны и не пускали их ездить бесплатно, а у нас в Ташкенте с этим было более гуманно. Кондукторши опускали глаза и пропускали несчастных, как на картинах передвижников добрые барышни» (Бау. 166–167), «провайдер» у них — у столицы, у тех, кто жил в ландшафте «лесном», и у тех, кто жил рядом с пустыней, — был единый. Беззаконно арестовывали, пытали, ссылали одинаково в Москве, Ташкенте, Ашхабаде (Бау. 84–85). Всех школьников воспитывали под едиными лозунгами, пели единые песни, поклонялись единым кумирам: «В школе начиная с первого класса приходилось хотеть быть героем. Надо было если не отдать жизнь ЗА, то хотя бы ее положить, тоже ЗА» (Бау. 121); «Да что и говорить! Где брать идеалы, чтобы расти правильно? Ленин? Пушкин? Дедушка Калинин? Еще про Хрущева скажите! "Неоднозначная фигура", как говорил дедушкин друг и бывший сокамерник» (Бау. 126); «У нас вообще много было событий счастливого детства, омраченного воспитанием» (Бау. 115); «Жизнь у них (соседей. — Э.Ш., Т.П.) шла как кукольная — каждую минуту знали, что надо делать. <…> Про Ленина стихи читать, и всё такое правильное. Они были партии благодарны, хотели эту благодарность привить и нам, и следующим за ними поколению. Мы были неблагодарные дети… хотелось гадость сотворить» (Бау. 145).

Литература, подобная романам Д. Рубиной и Л. Бау, должна входить в круг чтения современных подростков и юношества, чтобы молодое поколение помнило о травматической истории XX века, чтобы, по словам героя романа Л. Улицкой «Зеленый шатер», не остаться «личинкой», так и никогда не став «бабочкой». «…Не доросшие до взрослого состояния существа плодят себе подобных личинок, так и никогда не превратись во взрослых» (Улицкая. 80).

Только мучительно постигая внешний несправедливый и жестокий мир, его историю, человек, начиная с детского возраста, пробуждается к сочувствию и состраданию (Улицкая. 82). И курировать этот процесс должен учитель словесности (как в романе «Зеленый шатер» — Виктор Юльевич: «Он наблюдал у своих воспитанников развертывание крыльев, и на них отпечатывались смыслы и узоры» (Улицкая. 79). «Правильный учитель — это второе рождение» (Улицкая. 236).

Как пишет Лариса Бау, от исчезнувшего Ташкента остались дыни и виноград, «а дорожки, посыпанные красным песком среди вечернего благоухания роз, исчезли. И мы исчезли оттуда. Вот сидим теперь в разных местах Земли, вспоминаем, плачем, смеемся. И после нас уже некому будет вспоминать. Для тех, кто придет после, это будет уже историческая фантастика. Ну и пусть» (Бау. 4). А слова одного из ее персонажей: «Я записываю, новые поколения должны знать правду» (Бау. 208) — это позиция самого автора, выполнившего свою главную писательскую миссию.

Таким предстает Ташкент со страниц романов двух писательниц-современниц — «восточные ворота» двух былых империй, «большой Ташкентский Дом» (Бау. 143), так назвала его Лариса Бау; город-миф, затонувшая Атлантида, по словам Дины Рубиной. Так жила советская империя — «там, внутри».

Литература

1 Бау Л. Нас там нет: Взрослая трагикомедия о советском детстве. — М., 2012. — С. 188. (Далее ссылки в тексте с указанием страницы.)

2 Саид Э. В. Культура и империализм. — СПб., 2012.— С. 5.

3 Там, внутри. — С. 6.

4 Там же. — С. 4.

5 Рубина Д.И. На солнечной стороне улицы: Роман. — М., 2006. — С. 169. (Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы.)

6 См.: Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в Советской стране: Статьи и материалы / Под. ред. К. Богданова и др. — М., 2013. Джераси Р. Окно на Восток: Империя, ориентализм, нация и религия в России / Автор, пер. с англ. В. Гончарова. — М., 2013. Могильнер М. Homo imperii: история физической антропологии в России (конец XIX — начало XX вв.). —М., 2008. Ориентализм / оксидентализм: языки культур и языки их описания: Сб. статей / Ред. — сост. Е.С. Штейнер. — М., 2012. Тольц В. «Собственный Восток России»: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. — М., 2013. Шаф-ранская Э.Ф. Ташкентский текст в русской культуре. — М., 2010. Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / Авто-риз, пер. с англ. В. Макарова. — М., 2013. Эткинд А., Уффельманн Д., Кукулин И. Внутренняя колонизация России: между практикой и воображением // Там, внутри: Практики внутренней колонизации в культурной истории России: Сб. статей / Под ред. А. Эткинда, Д. Уффельманна, И. Кукулина. — М., 2012.