Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы

• Название: Кентерберийские рассказы
• Автор: Джеффри Чосер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012

Предлагаемая книга является первым в России полным академическим изданием «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера, одного из самых известных и важных памятников английской литературы позднего средневековья (XIV в.). Чосер не успел завершить «Кентерберийские рассказы», до нас они дошли лишь частично. Книга содержит перевод всех десяти сохранившихся фрагментов памятника, расположенных в том же порядке, что и в наиболее авторитетных рукописях. В разделе «Дополнения» дана лирика Чосера. В «Приложениях» читателю предлагаются статьи о творческом пути Чосера, о литературных параллелях данного памятника с творчеством русских писателей: Гоголя, Толстого, Достоевского.

---

Однажды «в разгар любви и наслажденья / Утратил рыцарь Януарий зренье». Окончательно потеряв голову от горя и страха, он больше не отпускает Маю от себя. Но изобретательная героиня быстро находит способ встретиться с Дамианом. Когда-то Януарий, мечтая о молодой жене, говорил, что она в его руках будет подобна воску, из которого он слепит все, что ему нужно. Теперь же Мая, как бы выворачивая всю эту ситуацию наизнанку, ловко крадет у мужа заветный ключ и на растопленном воске делает его оттиск, а затем, отдав его Дамиану, чтобы тот сделал дубликат ключа, приказывает, проникнув в сад, дожидаться ее с мужем.

Перед тем, как отправиться с женой в сад, старый рыцарь обращается к ней со следующими словами:

Вставай, жена, мой драгоценный клад! —
Ей крикнул он. — Нас горлица зовет,
Ушла зима с чредою непогод.
Жена, мне грудь твоя вина милей.
Свой голубиный взор яви скорей!
Со всех сторон наш огорожен сад.
К тебе я страстью пламенной объят.
Ты ранила меня, мой ангел нежный,
Своею чистотою белоснежной,
В наш милый сад вдвоем направим путь, —
Мне утешеньем и отрадой будь!

Каждый из образованных читателей Чосера с легкостью мог обнаружить в этом монологе несколько аллюзий на библейскую «Книгу Песни Песней Соломона»: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные» (1: 14); «Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей» (2: 10-12); «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе. Со мною с Ливана, невеста! Со мною иди с Ливана! Спеши с вершины Амана, с вершины Сенира и Ермона, от логовищ львиных, от гор барсовых! Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста; пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста; о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана! Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник» (4: 7-12).

Хорошо известно, что «Книга Песни Песней», куда вошли подвергшиеся изысканной литературной обработке древнееврейские фольклорные свадебные напевы, в Библии получила сугубо аллегорическое толкование. Она сохранила для нас, быть может, лучшие образцы той сакральной эротической мистики, которую можно не раз встретить на страницах Ветхого Завета. В эпоху Средних веков в этой книге было принято видеть символическое изображение мистического союза Христа и Церкви или любовного союза Христа и души человека, а иногда даже и непорочной чистоты Богородицы. Вложить цитаты из этой книги в уста старого развратника, обращающегося к жене, которая хочет наставить ему рога, означало не просто спародировать этот столь знаменитый текст (у Чосера есть и другие примеры сакральной пародии), но придать всей этой ситуации рассказа явно отталкивающий, едко сардонический смысл.

Следующие за монологом строки желчного комментария автора ставят все точки над i:

Так похотливый бормотал старик,
А Мая Дамиану в тот же миг
Знак подала вперед проникнуть в сад.

В саду чувственных удовольствий у Януария растет и дерево, вкушение плодов которого должно дать Мае удобный случай, чтобы совершить грехопадение. Это груша, которая в Средние века часто воспринималась как фаллический символ.1697 На нее по приказу Маи уже забрался Дамиан. А вслед за ним лезет и она, сославшись на свое желание беременной женщины немедленно съесть грушу и попросив слепого мужа подставить ей спину.

Он наклонился, Мая оперлась
И, сук схвативши, поднялась на грушу
(Простите дамы, если я нарушу
Приличья, — безыскусен мой язык);
Рубашку поднял Дамиан и вмиг
Проник, — куда, вам всем, небось, известно.

(Заметим, что глагол, с помощью которого Чосер в подлиннике описал действия Дамиана, звучит крайне вульгарно: and in her throng, но «подлый язык» — именно то, что нужно поэту в данной ситуации).

Тут в действие вмешиваются наблюдавшие за случившимся и поспорившие между собой Плутон и Прозерпина. Плутон, уверенный, что «средь тысячи мужчин один хорош, а женщины хорошей не найдешь», возвращает Януарию зрение, и тот видит, что происходит на груше. Но солидарная с женщинами Прозерпина тут же внушает Мае ответ, заставивший старика не поверить своим глазам и извиниться перед женой — ведь на дерево она влезла вместе с Дамианом якобы только ради его собственной пользы, чтобы возвратить ему зрение, а все остальное ему лишь привиделось.

Развесил старый Януарий уши,
И только соскочила Мая с груши,
Он стал ее с восторгом целовать…

На этом сюжет рассказа завершается к всеобщему удовольствию всех действующих лиц. Мая и Дамиан добились, чего хотели, а Януарий так и не узнал правды, поверив своей жене. Его физическая слепота стала символом его духовного ослепления и абсолютного непонимания семейных отношений и женской природы, которые он выказал с самого начала. Поэтому он и не разглядел вторжения зла в свой «земной рай» и «грехопадения» своей жены. Прозрев же, он окончательно утратил и само чувство опасности, которое мучило его, пока он был слеп.1698

Поистине любовь слепа. Получивший по заслугам, глупый и похотливый Януарий под конец рассказа даже может вызвать у читателей некое чувство гротескной жалости, сочетающееся с презрением. Сложнее дело с его женой, сыгравшей роль Евы в «земном раю» своего мужа. Тот факт, что Маю купили на рынке брачных услуг, отдав за старого и нелюбимого мужа, объясняет, но не оправдывает ее поступки, а постоянные библейские параллели не дают возможности свести рассказ к обычному незатейливому фарсу. Христианские ценности, отодвинутые в других фаблио на задний план, здесь выходят на авансцену, определяя сатирический контекст повествования, где комические повороты действия теперь дают повод для обличения греха и падения нравов.1699 Поведение Маи как бы подтверждает цитируемые Плутоном слова Екклесиаста: «Чего еще искала душа моя, и я не нашел? Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел» (7:28). Так было, есть и будет, как будто говорит нам рассказчик, срывая все маски и обнажая неприглядную правду животных инстинктов, управляющих человеком. Цинически-желчный взгляд на мир властно вторгается здесь в свойственную фаблио веселую комедию положений, окрашивая ее смех горьким привкусом. Но в мире, где Бог рушащейся схоластики отступил в сферу трансцендентного, такая реакция могла быть вполне закономерна как нисхождение вниз, в сферу приземленного быта и грубой физиологии, и как необходимый противовес высокому идеализму истории Гризельды. По-видимому, тут и нужно искать секрет композиции четвертого фрагмента книги, где «Рассказ Студента» и «Рассказ Купца» объединены по принципу контраста.

ПЯТЫЙ ФРАГМЕНТ

В пятый фрагмент также вошли две истории — «Рассказ Сквайра» и «Рассказ Франклина». На самом деле, по мнению большинства исследователей, «Эпилог к Рассказу Купца», где Гарри Бейли жалуется на свою сварливую жену, и краткий «Пролог к Рассказу Сквайра», где трактирщик просит юного Сквайра рассказать свою историю, представляют собой единое целое — законченную сцену, которую редакторы искусственно разделили на две части.1700 Как единое целое они и печатаются во многих современных изданиях. (Однако в некоторых менее надежных рукописях «Рассказ Сквайра» следует за «Рассказом Юриста», а вслед за ним идет или «Рассказ Купца» или «Пролог Батской ткачихи».) Но, хотя «Эпилог Купца» и «Пролог Сквайра» и связаны между собой, у нас нет никаких данных, чтобы говорить о том, что четвертый и пятый фрагменты представляют собой единую группу рассказов.

«Рассказ Сквайра» написан в жанре рыцарского романа, той его поздней модификации, которая получила название полифонической.1701 Ее особенностью было совмещение нескольких совершенно различных сюжетных линий. Эпизоды, относящиеся к разным, часто не связанным между собой героям, которые редко встречались друг с другом, а могли и не встречаться вовсе, следовали здесь, сочетаясь по принципу плетения кружев или по схеме музыкальных голосов в фуге. Именно так и происходит в «Рассказе Сквайра», состоящем из двух абсолютно несхожих в сюжетном отношении частей. В первой части Сквайр знакомит читателей с главными героями — татарским царем Камбусканом, его двумя сыновьями и дочерью Канакой — и рассказывает о богатом пире при дворе Камбускана, куда приезжает таинственный рыцарь с необыкновенными дарами. Это фантастический медный конь, который «куда угодно вас перенесет», зеркало, посмотрев в которое можно узнать о надвигающейся опасности, сказочный перстень, помогающий понять язык птиц, и «всерубящий» меч, одновременно поражающий врагов и залечивающий раны. Вторая часть почти целиком представляет собой жалобу покинутой возлюбленным самки сокола, которую пытается утешить Канака. В конце этой части Сквайр обещает сообщить о том, что произошло дальше, перейдя к «боям кровавым» и «к сраженьям и к разным небывалым приключеньям». На этих обещаниях рукопись рассказа и обрывается.