Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

• Название: Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
• Автор: Геннадий Есаков
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 2003
• ISBN: 5-94201-232-6

В монографии впервые в отечественной литературе сделана попытка рассмотреть в историческом ключе на примере Соединённых Штатов Америки одну из центральных категорий англо-американского уголовного права – категорию mens rea как субъективную составляющую преступного деяния. Вплоть до сегодняшних дней проблематика mens rea рассматривалась в российской науке уголовного права лишь на уровне частных вопросов, тогда как комплексное осмысление категории mens rea, совершенно не похожей на российскую категорию вины, не просто углубляет наши познания о зарубежном праве, но и способно в ином свете отразить достоинства и недостатки традиционных представлений о субъективной стороне преступления в отечественной доктрине.

Придерживаясь историко-догматического подхода, автор подробно исследует истоки mens rea в общем праве Англии; рецепцию последнего американским правом и дальнейшие вехи развития категории mens rea на американской почве. Не ограничиваясь сугубо теоретическими вопросами, автор стремится показать практическое приложение в американском праве доктринальных концепций на примере учения о юридической ошибке, тяжкого убийства по правилу о фелонии и процессуальных аспектов доказывания mens rea. Особое внимание в работе уделяется анализу Примерного уголовного кодекса 1962 г. и современного американского уголовного законодательства.

Для научных и практических работников, студентов и аспирантов, а также всех интересующихся теорией и практикой зарубежного уголовного права и его историей.

---

По сути, создавать теорию уголовного права в то время мало кто был в состоянии – разве только что судьи и практикующие в судах юристы.

В этом-то и заключается один из поразительных аспектов бытия теории уголовного права (и, в частности, теории mens red) на протяжении всей формационной эры, когда в условиях отсутствия сколь-нибудь значимых собственно американских доктринальных построений судьями создаётся ряд прецедентов, развивающих и углубляющих именно концептуальные характеристики mens rea. Хотя их мало, а зачастую они внутренне противоречивы и последующим развитием многие будут отвергнуты, но значимо само по себе их появление, обусловленное внутренними, глубинными и в целом концептуальными изменениями в уголовно-правовой системе, которые проявятся со всей своей силой и будут теоретически осмыслены позднее, в эру стабильности.

Придерживаясь последовательно избранного метода исследования, рассмотрим подробнее прецеденты формационной эры применительно к юридической ошибке, тяжкому убийству по правилу о фелонии и материально-правовым средствам доказывания mens rea.

В теории юридической ошибки наблюдается полная согласованность с английской доктриной. Возникающие различные фактические ситуации получают своё разрешение в строгом соответствии с максимой ignorantia juris.[563] Исключения из общего правила единичны и формулируются в таком плане, чтобы никоим образом не подорвать её универсального характера.

Для примера отметим интересное дело 1810 г.,[564] в котором было решено, что судно «Коти Плантэ», в нарушение акта об эмбарго 1808 г. осуществлявшее перевозку грузов, не может быть конфисковано за нарушение этого закона, поскольку, хотя последний и вступил в силу на момент выхода корабля в море, он не был известен и не мог стать известным в порту на тот момент, будучи получен лишь вечером того дня, когда судно покинуло порт. В обоснование своей позиции суд указал, что законы, налагающие уголовные санкции, должны считаться вступающими в силу в различных частях страны лишь с момента, когда они получены там либо иным образом в данной местности стало известно о них: «С этого времени, а не до него, должна вступать в силу норма ignorantia legis neminem excusat:; и смысл её… заключается не в том, что сторона должна нести потери несмотря на свою неосведомлённость в праве, с которым она не имела средства ознакомиться или которое было невозможно ей узнать, а в том, что когда такая возможность представилась хотя бы единожды, право справедливо презюмирует каждое лицо знающим или могущим знать его, и, как следствие, закрывает свои глаза на каждое утверждение об обратном (курсив мой. – Г.Е.)».[565] Иная позиция, по мысли суда, «нарушала бы другую максиму, по крайней мере, столь же древнюю и более очевидную, которая заключается в том, что право никогда не заставляет человека делать невозможное – “lex neminem coget ad impossibilia”».[566] Примечательны здесь не сами по себе постулаты решения – более интересна его исключительность, поскольку оно находится в очевидном противоречии с современным ему и вынесенным по аналогичным обстоятельствам (судно отплыло из порта в нарушение акта об эмбарго, причём столь незначительный промежуток времени прошёл между принятием закона и отплытием судна, что узнать о принятии первого не было никакой возможности), в котором суд, сославшись на максиму ignoran-tiajuris, отказался признать релевантным незнание права.[567]

Ведущим формально-юридическим оправданием максимы в уголовном праве рассматриваемой эпохи служит постулат, сводящийся к презумпции всеобщего знания законодательства.[568] Вместе с тем, судами делаются попытки предложить и иные доводы в её обоснование: так, встречаются ссылки на юридическую ничтожность истолкования уголовного права, даваемого не только самим человеком и базирующегося либо на его знаниях,[569] либо на его вере,[570] но и частным поверенным,[571] а также ответственным должностным лицом.[572] Указывается и на необходимость постоянно сверять своё поведение с требованиями закона, стремясь при этом правильно уяснить его содержание.[573] Получает распространение, кроме того, довод о процессуальной сложности доказывания знания законодательства в противовес утверждению обвиняемого о его неосведомлённости в правовых запретах.[574] В свою очередь, все эти теоретические по своему характеру и прецедентные по источнику оправдания максимы ignorantia juris будут разработаны в дальнейшем в доктринальных трудах. Предваряя будущее, можно сказать, что такая многовариантность формально-юридического обоснования нерелевантности error juris связана со сменой уголовно-правовых ориентиров и быстрым развитием массива преступлений mala prohibita, многим из которых не присуща изначальная моральная упречность, служащая базисом к выдвижению презумпции всеобщего знания законодательства.[575] Тем самым в XIX в. подтачивается сущностная опора данной презумпции, что и обусловливает появление иных приведённых формально-юридических оправданий максимы ignorantia juris.

Перейдём теперь к тяжкому убийству по правилу о фелонии. В том виде, в каком его доктрину сформулировал Уильям Блэкстоун, оно претерпевает в конце XVIII – первой половине XIX вв. весьма существенное видоизменение вследствие смены легислатурами многих штатов подхода к тяжкому убийству в целом.

По английскому уголовному праву преступление тяжкого убийства является в рассматриваемое время единым (смысл такой характеристики станет ясен чуть позже) с абсолютно-определённой санкцией в виде смертной казни. Ряд американских штатов вскоре после завоевания независимости отказался следовать столь суровому в аспекте наказания подходу.

Первым из них стала Пенсильвания, разделившая для целей наказуемости законом, принятым 22 апреля 1794 г., тяжкое убийство на две степени:

«Всякое тяжкое убийство, которое будет осуществлено посредством отравления или из засады, или посредством любой другой разновидности преднамеренного (wilful), заранее обдуманного (premeditated) и обдуманного (deliberate) причинения смерти;[576] или которое будет совершено при учинении или покушении на учинение любого поджога, изнасилования, грабежа или бёрглэри, должно считаться тяжким убийством первой степени; любые другие разновидности тяжкого убийства должны считаться тяжким убийством второй степени».

Тем самым к тяжкому убийству первой степени, караемому смертной казнью, был отнесён ряд случаев тяжкого убийства по правилу о фелонии, выделенных по базисной фелонии. Все остальные случаи тяжкого убийства стали рассматриваться, соответственно, как тяжкое убийство второй степени, причём категория эта охватила не только ситуации причинения смерти со злым предумышлением, точно выраженным или подразумеваемым, но и ситуации тяжкого убийства по правилу о фелонии, если исходной фелонией являлась любая другая фелония, нежели чем перечисленные в дефиниции тяжкого убийства первой степени. В течение первой половины XIX в. пенсильванскому подходу последовали во многих штатах.

При этом важно подчеркнуть, что само по себе понятие тяжкого убийства не изменилось,[577] и рассмотренное деление затронуло лишь аспект наказания за данное преступление.[578] Как следствие, остался неизменным и подход к mens rea в тяжком убийстве по правилу о фелонии.

Вместе с тем на фоне общего сохранения блэкстоуновской концепции тяжкого убийства по правилу о фелонии в 1863 г. появляется весьма интересное дело, которым заложена основа так называемой «агентской» теории («agency» theory) последнего.[579] Важно вновь подчеркнуть, что хотя её теоретическое развитие принадлежит XX столетию, именно XIX веком она была порождена. Смысл агентской теории сводится к такому ограничению сферы действия нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии, при котором совершающий фелонию не может «быть признан виновным в убийстве, если деяние не является либо реально, либо конструктивно его деянием, а оно не может быть его деянием в обоих смыслах, если оно не совершено его собственными руками или кем-то ещё, действующим согласованно с ним или в способствование общему плану или цели».[580] Это означает, что если потерпевшим либо офицером сил правопорядка, либо посторонним лицом в ходе отражения посягательства, образующего фелонию или покушение на её совершение, причиняется смерть кому-либо (в том числе и одному из соучастников), то учиняющий фелонию не может нести уголовную ответственность за гибель человека по норме о тяжком убийстве по правилу о фелонии. Так называемой теории «непосредственной причины» («proximate cause» theory), противоположной агентской теории, ещё не существует, да и в отношении последней невозможно отойти сколь-нибудь дальше от простого факта её появления в середине XIX в., поскольку и её теоретическое обоснование, а также дальнейшее развитие, и аналогичный процесс в отношении соперничающей теории являются делом будущего. Опять же, предваряя последующий анализ, можно увязать рождение агентской теории с начинающейся сменой парадигм в теории mens rea, т. е. со сдвигом от социальноэтической сущности mens rea как ведущей её концептуальной характеристики в направлении более тонкого изучения конкретного психического состояния деятеля.