Мэри Уэсли - Опыт воображения. Разумная жизнь

• Название: Опыт воображения. Разумная жизнь
• Автор: Мэри Уэсли
• Издательство: АО „Издательство «Новости»“
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1998
• ISBN: 5-7020-0943-6

Два столь разных по сюжету любовных романа отличают глубокое проникновение автора в психологию героев, тонкое и эмоциональное описание их чувств и страстей, сложных житейских коллизий.

* * *

ОПЫТ ВООБРАЖЕНИЯ

Преуспевающий издатель Сильвестр Уайкс мельком увидел Джулию Пайпер из окна поезда, и образ молодой миловидной женщины, столь не похожей на бросившую его жену-мещанку, глубоко запечатлелся в его сознании. Джулия, пережившая неудачный брак, а затем и подлинное горе — гибель сына, ушла в себя, отгородилась от людей. По случайному стечению обстоятельств она устраивается приходящей горничной в дом Сильвестра. А тот, оставляя ей по утрам записки с поручениями, не подозревает, что его новая прислуга и есть та самая женщина, которую он не может забыть. Однажды он находит ее спящей в своем доме…

РАЗУМНАЯ ЖИЗНЬ

Курортный городок на юге Франции. Главная героиня романа, юная красавица Флора Тревельян, знакомится с тремя молодыми людьми, приехавшими на отдых, — двумя англичанами и голландцем. Их внимание настолько льстит девушке, что она влюбляется… во всех троих. Кого же предпочесть? Флоре понадобится пройти через многие испытания, годы войны и невзгод, разочарований и потерь, прежде чем она сделает свой трудный выбор.

---

— Возьмите, это для вас, — настаивал Бланко.

— Потом, — отвечала мадам Тарасова, — я люблю смотреть на них. Погляди, — сказала она, — вот это для девочки. Разве не миленькое голубое?

— Для той, которую я…

— Ее маман заказала три: голубое, зеленое и розовое. Очень дешевый материал, но симпатичный. Я бы сама выбрала шелк. — Мадам Тарасова вздохнула. Бланко еще раз подвинул к ней пирожные. — О Хьюберт, ты меня балуешь.

— Расскажите мне о революции, о большевиках, на кого они похожи?

— Большевики, большевики, — она взяла пирожное.

— Расскажите, что вы видели, — не отставал Бланко.

Мадам Тарасова вдела нитку в иголку.

— Она будет прелестна в розовом. Но уж очень простой материал.

— Революция, мадам…

— О, это ужасно. Мне было двадцать лет в семнадцатом году, когда случилось это несчастье. Столько молодых офицеров убиты. Они были так элегантны, носили такую красивую форму, на боку вдоль шинели висела сабля. Никакие звуки в мире не сравнятся по красоте с музыкальным звоном шпор. Их сапоги так блестели, что в них можно было смотреться. — Глаза мадам Тарасовой, разделенные большим носом, были устремлены в прошлое. — А нижнее белье они, конечно, носили шелковое.

„Интересно, была ли у нее связь с кем-то из них? Может, она потеряла любовника? Как спросить?“ — Бланко тоже потянулся за пирожным.

— А кто-то из офицеров был вашим родственником? — он крутнулся на стульчике, чтобы увидеть ее лицо.

— Я смотрела, когда они проносились верхом или в экипажах, запряженных прекрасными лошадьми. Они бывали на балах и на вечерах. Это еще до революции. Мое сердце всегда было с ними.

— Ах.

— Люди благородных сословий, князья, царь с царицей, их прелестные дети. Убиты большевиками. О, какой позор и какой стыд!

— Расскажите мне о большевиках…

— О, ты не видел, как одевались придворные дамы, какие украшения носили. Где они сейчас, эти украшения?

— Я не знаю, мадам Тарасова. Может, заложены.

— Шелка, бархат, кружева, невероятные меха? Можешь себе представить соболя и норку, Хьюберт?

— Расскажите мне о Ленине.

Мадам Тарасова поджала губы.

— Я не могу произносить это имя, мне хочется сплюнуть. Я плюю, — добавила она по-французски.

— Тогда о Троцком. Расскажите о Троцком.

— На него тоже плюю.

— А Сталин? Яда не хватает? — предположил Бланко.

— Я расскажу лучше о чудесах святой России. О Петрограде, об исключительном городе, о великой Москве. Я ничего не знаю о чудовищах, разрушивших мою страну. Где теперь люди, которые ездили в оперу, в балет, на придворные балы в роскошных экипажах и санях. Я могу рассказать тебе о красивых людях…

Бланко попытался еще раз.

— А вы когда-нибудь видели Ленина?

— Конечно, нет. У него были плохо скроенные костюмы. Он понятия не имел, как следует одеваться.

— А вы видели Троцкого?

— Он одевался чуть лучше. Нет, я не видела его.

Бланко еще раз подвинул к ней тарелку с пирожными. Она упорно подшивала подол розового хлопчатобумажного платья, делая короткие быстрые стежки. Да, видно, ему следует прибегнуть к другой тактике.

— А бедные, мадам Тарасова? Крепостные? Как насчет них?

— Да, бедные были. Они служили красивым людям, заботились об их украшениях, нарядах, но давай я лучше расскажу тебе об одежде, а не о крепостных. Они уж очень уныло одевались, ничего интересного.

— Расскажите мне о простых людях, о солдатах, умиравших в снегу на фронте.

Мадам Тарасова вдевала нитку в иголку, держа ее на свету и щурясь.

— Они умирали. Много. Они были в военной форме из грубой ткани.

— Они же были бедные, — сказал Бланко.

— Иисус Христос объяснял, что бедные всегда с нами, разве нет?

— И не офицеры?

— Он никогда не упоминал об офицерах.

Она что, дразнит его?

— Вот офицеры были красивые. А солдаты все одинаковые.

— Я не думаю, что Иисус Христос был таким уж модником, — сказал Бланко.

Казалось, мадам Тарасова его не слышит.

— Значит, вы не интересовались и не интересуетесь тем, что сделал Ленин для простых людей.

Мадам Тарасова, продолжая быстро шить, с чувством мести в голосе сказала:

— Я знаю только то, что, вмешавшись в естественный ход вещей, он сделал меня бедной и простой, у меня нет даже паспорта, который бы защитил меня. Моей Империи России больше нет.

— А если бы вы остались в России, у вас были бы украшения, шелка, меха?

Мадам Тарасова не отвечала.

— Простите за вопрос, — проговорил смущенно Бланко, — но ваша семья была богатая?

— А какое значение это теперь имеет? — сказала мадам Тарасова, сидя в обветшалой комнате над мясницкой. — Ну вот, смотри, платье почти готово. Это все из-за влияния Распутина на царицу. Он отвратительно одевался. Он и сам был мерзкий, пьяный дьявол. Благородные люди, которые убили его, сделали это с большим трудом. Он обладал нечеловеческой силой.

— А что они носили? Им не мешала их одежда?

— Хьюберт, не насмехайся.

— Еще одно пирожное, мадам Тарасова?

— Я хочу оставить его девочке.

— И Игорю? Из Игоря вышла бы хорошая подкладка для жилета. Где Игорь, этот великолепный шпиц?

— С девочкой. Пожалуйста, не шути так, Хьюберт. — Она действительно рассердилась.

— Извините, мадам. Расскажите мне о Распутине. Он не был монахом?

— Царице следовало бы обращаться к православным священникам, а не к Распутину.

— Они хорошо одевались?

— О, Хьюберт. Их одеяния. Их великолепные одежды — ризы, голубые и алые, расшитые золотом. Одеяние митрополита напоминало о святых ангелах. Да, царица должна была слушать его советы.

Бланко удивился — ангелы в его книге всегда были в непомерно больших ночных рубашках.

— Русские ангелы, кажется, большие модники, чем наши, — засмеялся он. — А почему Распутин не…

Но мадам Тарасова, потеряв терпение, совсем рассердилась.

— Ты смеешься над моей потерянной страной, над моей потерянной жизнью. Ты хочешь знать только обо всем отвратительном, о насилии, об ужасах, а я хочу помнить о красоте.

Бланко стало стыдно, что только одно пирожное осталось на тарелке. „Надо было купить больше”, — подумал он. И он не нашелся что ответить, глядя на эту маленькую женщину. Она шептала что-то по-русски, и, когда он подался вперед к ней, он услышал уже на французском: „И ты еще кощунствуешь…“

— Извините, мадам. Иисусу Христу не надо было бы беспокоиться о своем портном. Его одежда — облака славы. Разве нет?

— О портном? — мадам Тарасова едва не поперхнулась.

Бланко подумал, не слишком ли далеко зашел.

В комнату влетела Флора.

— Послушайте, что происходит? Я больше не могла удержать Игоря под дождем, он два раза сделал свое дело, и ему нечем больше писать. Я помешала? (”Я помешала?“ — Она произнесла это как взрослая.) О, мадам Тарасова. Мое платье уже готово? Какая прелесть! Можно я его примерю?

— Отвернись, Хьюберт, пока она примерит. Погляди в окошко.

Хьюберт уставился на серую улицу. В стекле слабо отражались женщина и девочка, он увидел, как девочка через голову сняла довольно уродливый коричневый свитер, потом дала упасть потертой твидовой юбке и осталась в нижнем белье. Он слышал, как мадам Тарасова спросила:

— А тебя это белье не царапает? — Голос ее был тихим. — В России ты бы носила шелковое белье. — Через голову она надела на девочку платье, расправила, застегнула. — Ну вот, — сказала мадам Тарасова. — Ну как?

— Здорово. — Флора забралась на стол, чтобы разглядеть себя в зеркале на стене. — Большое спасибо. — Она посмотрела вниз на Бланко.

— Привет, — сказал Бланко, глядя вверх.

— Привет.

Флора покраснела.

— Я не знаю, зачем тебе выходить в такую сырость, — сказал Бланко. — Мы бросили уроки музыки. А от разговоров на французском вряд ли Игорь завоет. А ты что, живешь тут?

Она возвышалась над ним на столе, и ему показалось, что она взрослая.

— Я здесь почти весь день. Я учу русский и математику. И составляю компанию мадам Тарасовой. — Она осторожно слезала со стола, чтобы не помять платье. — Я все еще сплю в пристройке, — сообщила Флора.

— Мы тебя никогда не видим, — говорил Бланко, уже понимая, что она совсем не имела в виду, что ее должны были видеть. — Тут вот осталось одно пирожное тебе…

— Правда мне? — Бледное лицо порозовело. — Вы оставили его мне?

— Ну, мадам Тарасова.

— О!

— У меня несколько пакетов для дам из „Марджолайн“. Ты поможешь Флоре донести их?

— Конечно, — сказал Бланко.

— Флора, снимай платье, я пришью еще одну пуговицу.

Он видел, как не хотелось ей переодеваться. Портниха сделала его с вырезом — каре, открывавшим ключицы.