Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

• Название: Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.
• Автор: Марк Еленин
• Издательство: Вече. Рипол
• Жанр: Роман
• Год: 1994
• ISBN: 5-7141-0203-7; 5-87907-048-4

Трагедия русского белого движения, крах честолюбивых планов ее вождей, пошедших против разрушителей России, судьбы простых людей, вовлеченных в кровавое горнило гражданской войны — тема романа Марка Еленина «Семь смертных грехов». Действие романа происходит на полях сражений, на далекой и горькой чужбине, особое внимание уделено автором первым шагам дипломатии советской страны.

---

Началось это еще в городке Ерцегнови, на окраине его, где неподалеку от дороги, обсаженной апельсиновыми деревьями, в бывших австрийских ангарах для гидропланов жили около двух тысяч русских беженцев. Профессор и предположить не мог, что увидит там, внутри, в бараках с асфальтовым полом. В этот день, как на грех, Державная комиссия выдавала денежное пособие, и нищий табор гудел. Виталий Николаевич, отправившийся по лагерю в поисках старых знакомых (была такая беженская «болезнь» — вдруг повезет и на кого-нибудь случайно наткнешься) смотрел на происходившее вокруг расширившимися от ужаса глазами.

День выдался теплый. Беженцы (большинство в штатском, но встречались и люди в форме, даже в генеральских мундирах, если эти обноски можно было назвать формой!) группами располагались вокруг ангаров. Все шумно разговаривали, спорила, жестикулировали. Где-то нестройно пели. Где-то ругались. Присмотревшись, Виталий Николаевич понял: в лагере очень много пьяных, среди них и женщины. Профессор Шабеко всегда думал, что достаточно хорошо знает общество, разные его слои. Он видел и деформацию этого общества под влиянием военных побед и военных поражений, панических эвакуаций, страха перед большевиками, жаждой накопительства у одних и бешеной растратой, сжиганием себя, жаждой наслаждений точно перед вселенским потопом, концом света — у других. Но были всегда — он точно знал и это — и иные, нравственные, не утратившие здравомыслия, способности сохранить простые человеческие чувства — любовь, верность, порядочность, семейные и дружеские отношения. И вот теперь, спустя год после ухода с родной земли, Виталий Николаевич вновь увидел беженцев, и точно пелена с его глаз упала — тут, в лагере Ерцегнови. Все дурное вылезло наружу. И все эти люди — будто один человек: обозленный, жестокий, не верящий ничему и не ждущий ничего. Виталий Николаевич потерянно метался по лагерю. Сначала почти бегом, потом медленно, кругами, от одной группы к другой, прислушиваясь и присматриваясь, вглядываясь в лица.

В одной группе, окруженные любопытствующими, сидя по-турецки на земле, четверо азартно играли в карты. Шабеко удивленно глядел на двух полковников в порванных мундирах, из прорех которых вылезало грязное белье; на верткого человечка, остриженного наголо, видимо перенесшего тиф, с ловкими руками профессионального шулера; на некогда вальяжного и сановного старика в широченной шубе на меху, выглядевшего жалким и испуганным: полы шубы обгорели, мех, торчавший из дыр, делал его похожим не то на лешего, не то на старого и затравленного медведя. В группе окружающих выделялось несколько дам — грязных, но напудренных и подкрашенных. Дамы, вероятно, были не очень трезвы. Они часто и беспричинно смеялись, приставали к соседям. А еще привлек внимание Виталия Николаевича очень высокий и худой молодой человек с лицом беспечного ребенка, в голубой, до колен, шинели и огромных башмаках без шнурков.

Судя по общей реакции, игра шла азартная. Шабеко, не большой специалист в картах, не мог понять, во что же сражаются те, четверо. Удивило его, что ни перед кем не было денег. Не понял он поначалу и смысл возгласов: «В банке сто десятин!», «Ну, на пятьдесят!», «Вистую!», «Ставлю пять нобилей по сто!»... И только чуть позднее, когда между играющими возник спор и один из полковников, побагровев от ненависти, закричал старику: «Вы, сударь, блефуете, у вас и вершка земли не осталось! За такое — шандалом полагается!» — Шабеко понял: играют на бывшую свою землю, на не нужные никому и не стоящие ничего акции заводов и нефтепромыслов, отобранных у бывших владельцев Советами. Неужели эти люди еще надеялись, что сумеют вернуть свою землю, деньги, акции? Нет, это был психоз!

Виталий Николаевич направился к другой, более многочисленной и кажущейся спокойной группе, расположившейся с подветренной стороны, на солнышке, возле стенки ангара. Разговор там шел приветливый, доброжелательно-ленивый, хотя измученными, исстрадавшимися лицами мужчин и женщин, фантастическими одеяниями эти беженцы ничем не отличались от тех, первых. В момент, когда Шабеко приблизился, они говорили о политике, обнаруживая полное единство взглядов, удивившее профессора. Эти люди... ожидали переезда Врангеля, всерьез веря в то, что с его приездом в Королевство СХС начнется новая, спокойная и благостная жизнь, они обретут утерянные права, а затем — после победоносного десантирования в казачьи области, в Крым или на Кавказ — им будет возвращена и сама Россия.

— ...Кликни клич, вождь, и мы поднимемся и пойдем за тобой свершить великое дело освобождения народа от большевиков! — витийствовал моложавый, рано поседевший господин с суровым лицом. — Мы, мыслящие элементы общества, станем национальным центром, в котором так нуждаются армия и народ. Мы никогда не предадим своего вождя. Мы едины сегодня, как никогда.

— ...Каждый из нас понимает, — вторил ему готовым вот-вот сорваться баритоном аскетического вида человек, зябко кутающийся в то. что когда-то называлось шинелью. — Каждый, слава богу, понял, что голгофа, увы, не там, где правят большевики, но тут, в Европе, в цивилизованных странах, где мы, патриоты, увы, мечтали найти отдых от пережитых ужасов, собраться с силами для борьбы, дождаться сигнала к новому походу. Увы, господа, увы!.. Остается надеяться на приезд вождя: генерал Врангель сумеет обратить к нам симпатии европейца. Без главнокомандующего мы, увы, толпа, стадо...

Спокойный разговор между тем принял иное направление. Занятый невеселыми мыслями, профессор не понял, не услышал, с чего началась ссора и кто стал ее причиной.

— Вот вернемся в Россию! — озлобленно кричал один, часто кашляя. — Я... покажу вам! Я... Я…

— Вы — лгун! Лгун! — наскакивал на него сосед. — А у меня в Орловской губернии поместье. Я вас и дворецким к себе не возьму!

— Я! Я! — бил себя в грудь и кашлял еще чаще первый. — У меня!.. Дядя!.. Сенатор! Да-с!

— Сенатор? Ха-а! Вашего сенатора я и в прихожую не пущу.

— Вы! Лучше, к ха-кха!.. За своей Викторией Павловной последите!

— Я не стану и отвечать на оскорбления! — взвизгнула миловидная дамочка с нарумяненным кукольным лицом. — Это сделает муж...

— Как? — притворно удивился кашляющий. — И этот... этот... кха! Тоже ваш муж? Ну, знаете, мадам, — разводит он руками.

Внезапно весь лагерь приходит в движение. То тут, то там раздаются крики: «Наших бьют!», «Наших!», «Спа-сай-те!», «Круши!», «Бей!». Мимо Шабеко проносятся орущие, обезумевшие люди, вооруженные чем попало: камнем, железкой, доской.

— Что? Что случилось? — пытается узнать у одного, у другого профессор, но никто не останавливается.

Лагерь почти опустел. И только заплаканная пухленькая дамочка оказывается рядом.

— За что? — продолжает всхлипывать она. — По какому праву он оскорбил меня? Разве я давала основания?..

— Но, мадам, — Шабеко не выносил женских слез. — Успокойтесь же... Не стоит, право. Куда все побежали?

— Какое мне дело... Наверное, опять эти местные дикари. Оскорбили кого-нибудь из наших, напали.

Профессор замечает молодого человека в голубой шинели и направляется к нему за разъяснениями. Тот оказывается более информированным и объясняет с охотой:

— Понимаете, все местные — красные. Они — большевики, а нас ненавидят. Дерзят, хамят на каждом шагу, оскорбляют. Бывает, нападают. Наши — горячие головы — естественно, протестуют. Нельзя же позволить всяким сербам или туркам садиться тебе на голову. Возникают драки. Бывают и весьма кровопролитные. Здесь же полно боевых офицеров, георгиевских кавалеров. Они не привыкли спускать оскорбления. Вот и возникают бои.

— Но что же случилось сегодня? — профессора начинала забавлять эта святая наивность.

— Ну, один ротмистр — неважно, ибо называются разные фамилии — пришел в кафану выпить пол «деци» ракии. И встретил своего однополчанина. Тот заказал еще пол «деци», а хозяин отказался подавать, представляете? У того, мол, долг. Наш ротмистр, он «Георгия» имеет, между прочим, пригрозил «почистить зубы» хозяину. Я сомневаюсь, что ротмистр так вот сразу и ударил его. Но тот заорал, точно резаный. И тогда все, кто был в кафане, бросились на двух наших. Приятелю ротмистра будто бы пробили голову. Хорошо, кто-то из них сумел вырваться и позвал на помощь. Вот все и побежали...

Молодого человека звали в лагере Володечка. Виталию Николаевичу казалось — с любовью и доброй усмешкой, как издавна всегда относились на Руси к чудакам, к слегка «тронутым». Володя производил впечатление бесхитростного, совершенно не понимающего, что происходит вокруг, человека. Да и что можно было требовать от зеленого юноши, не успевшего даже закончить гимназию! Еще одна искалеченная судьба.

Шабеко и его юный знакомый пообедали в ресторанчике на площади. Стало смеркаться. Профессор подумал было о дешевой гостинице (незапланированный обед нанес ощутимый урон тощему кошельку Шабеко), но Володя принялся уговаривать вернуться в лагерь: в боксе, где он живет, сегодня пустая койка — сосед, пострадавший в драке, отвезен в больницу. Зачем тратить динары?.. Профессор согласился переночевать в лагере. Он допоздна бродил по его территории. Беженцы, притащившие откуда-то доски и щепу (явно ворованные), жгли костры, варили похлебку. Позднее пришла группа очень усталых мужчин, человек около тридцати; вероятно, вернулась артель с дорожных работ. Эти разительно отличались от массы: молчаливым единением, уверенностью в себе и даже какой-то внутренней силой. Они держались особняком. Тоже принеся с собой топливо, разожгли костер, быстро и по-прежнему молчаливо поужинали и, широко разбросав угли, тут же улеглись...