Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

• Название: Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.
• Автор: Марк Еленин
• Издательство: Вече. Рипол
• Жанр: Роман
• Год: 1994
• ISBN: 5-7141-0203-7; 5-87907-048-4

Трагедия русского белого движения, крах честолюбивых планов ее вождей, пошедших против разрушителей России, судьбы простых людей, вовлеченных в кровавое горнило гражданской войны — тема романа Марка Еленина «Семь смертных грехов». Действие романа происходит на полях сражений, на далекой и горькой чужбине, особое внимание уделено автором первым шагам дипломатии советской страны.

---

Молодого человека звали в лагере Володечка. Виталию Николаевичу казалось — с любовью и доброй усмешкой, как издавна всегда относились на Руси к чудакам, к слегка «тронутым». Володя производил впечатление бесхитростного, совершенно не понимающего, что происходит вокруг, человека. Да и что можно было требовать от зеленого юноши, не успевшего даже закончить гимназию! Еще одна искалеченная судьба.

Шабеко и его юный знакомый пообедали в ресторанчике на площади. Стало смеркаться. Профессор подумал было о дешевой гостинице (незапланированный обед нанес ощутимый урон тощему кошельку Шабеко), но Володя принялся уговаривать вернуться в лагерь: в боксе, где он живет, сегодня пустая койка — сосед, пострадавший в драке, отвезен в больницу. Зачем тратить динары?.. Профессор согласился переночевать в лагере. Он допоздна бродил по его территории. Беженцы, притащившие откуда-то доски и щепу (явно ворованные), жгли костры, варили похлебку. Позднее пришла группа очень усталых мужчин, человек около тридцати; вероятно, вернулась артель с дорожных работ. Эти разительно отличались от массы: молчаливым единением, уверенностью в себе и даже какой-то внутренней силой. Они держались особняком. Тоже принеся с собой топливо, разожгли костер, быстро и по-прежнему молчаливо поужинали и, широко разбросав угли, тут же улеглись...

Когда профессор вернулся, Володечка уже спал.

Утром, встав рано, Шабеко не обнаружил рядом голубой шинели. А заодно и своего бумажника с деньгами, предусмотрительно положенного под голову. Подлый мальчишка обворовал его!.. Профессор обошел лагерь — никто не видел Володечку! Видимо, бежал еще на рассвете. Положение создалось хуже некуда!

Какой-то старик с неопрятной, росшей редкими кустами рыжей бородой посоветовал профессору обратиться к коменданту лагеря, генерал-лейтенанту Васильковскому, и Виталий Николаевич, впервые узнав о существовании подобной должности, направился с надеждой (все же какая-то власть: должна разобраться, помочь!) к коменданту.

Генерал Васильковский жил отдельно от всех, в старой палатке, утепленной досками и фанерными листами. Из железной трубы, выведенной через крышу, тонкой струйкой шел дымок. Слабо пахло вареным мясом.

— Кто там еще? — раздался раздраженный басок.

Виталий Николаевич откинул полог и шагнул внутрь. Генерал-лейтенант сидел за столом, сколоченным из нетесаных досок, и с аппетитом ел с ножа консервированное мясо, не обращая ни малейшего внимания на вошедшего. Васильковский был малорослый и некогда, видимо, тучный человек. Теперь, похудев, он напоминал воздушный шар, из которого частично выпустили воздух. И лицо у него было похудевшее, с повисшими щеками, носом-картофелиной, узко поставленными глазами и вытянутым вверх высоким морщинистым лбом. Несмотря на ранний час, генерал сидел в мундире, который стал ему весьма велик, и при всех регалиях.

— Чему обязан-с? — строго спросил он, вытирая губы.

— Видите ли, милостивый государь... — Шабеко, испытывая скованность при мысли, что ему придется просить о помощи человека, который даже с первого взгляда мог вызвать лишь неприязнь, несколько оробел. — Дело в том, что...

— Дело в том, уважаемый... что у нас, в колонии российской, кою считаю уголком государственности нашей, приняты незыблемые установления, имевшие место быть повсеместно в родной империи. В их числе и обращение нижестоящего в Табели о рангах к вышестоящему.

— Не понимаю, о чем вы изволите...

— Следовало бы вас за дверь выставить и потребовать повторно как положено явиться с надлежащим обращением и разъяснением цели визита, — опять перебил генерал. — Но поскольку вы — лицо у нас новое...

— Я решительно отказываюсь понимать, сударь...

— Перед вами не сударь, а генерал государства Российского, «ваше превосходительство» — это вам ясно? Так надлежит обращаться ко мне...

— Какого государства, генерал?! — с трудом сдержался Шабеко, понимая, что подобного издевательства долго не выдержит. — Вы изволите ошибаться, — сказал он достойно. — Я не состою в вашей армии, в колонии — все равно, как бы ни называли это... это лобное место. Вы, как говорят, здесь главный?..

— Позвольте! — генерал чуть снизил тон.

— Нет уж, вы позвольте! Я терпеливо слушал вас!

— Помилуй бог! — генерал оторопел: давно с ним никто не говорил так независимо. Кто его знает, этого коротышку? Может, лицо, близкое к царствовавшему дому? И сам — князь, сенатор? Или особа из окружения главнокомандующего? Генерал, разъезжающий по Бал канам инкогнито, в партикулярном платье? Васильковский вспотел от неожиданных сомнений и непроизвольно водил по лицу грязным полотенцем. Ему вдруг захотелось встать. Проявить каким-то образом максимальную доброжелательность. — Слушаю вас, слушаю, — бормотал генерал беспомощно. — Однако... С кем имею честь?

— Шабеко, Виталий Николаевич, — профессор не понимал, чем вызвана метаморфоза генерала.

«Шабеко, Шабеко? — лихорадочно вспоминал Васильковский. — Известная фамилия! Но кто? Министр будто бы? Никудышная память!»

— По какому, простите за любопытство, ведомству служить изволите? — генерал, спохватившись, встал, широко улыбаясь. — Запамятовал я, Виталий Николаевич, а фамилия ваша очень уж знакомая.

— По какому теперь ведомству? — заговорил Шабеко, мигом забыв обидное начало разговора. — Одно у нас ведомство — беженское! А по образованию я — историк, профессор университета в Петербурге.

— Однако ваш родственник?.. Он ведь точно человек государственный?

— Вы, вероятно, имеете в виду Шебеко, чёрез «е»?

— Позвольте, господин профессор. — Васильковский упорствовал: что-то знакомое, будоражащее было связано с этой фамилией. — Нет ли у вас брата?

— У меня есть сын. Леонид. — Шабеко начинал раздражаться.

— Ну, конечно! — стукнул себя по лбу генерал. — Леонид Витальевич Шабеко! Как же, как же! Наслышан! Весьма! Черноморским флотом в Крыму торговал. А теперь один из зачинателей новой финансовой операции, долженствующей улучшить положение русской армии.

— Вы имеете в виду Петербургскую ссудную казну? Так ведь еще не решено, господин генерал. Частная собственность неприкосновенна.

— Вы шутите, конечно? — Васильковский даже подмигнул заговорщически. — Ведь операции уже идет. Намедни был проездом сам князь Долгоруков. Началась, слава богу.

— А я уверен в ошибке, генерал! В заблуждении тех, кто рассчитывает на золото казны. Именно по этому вопросу и направился я в Белград. А у вас оказался в виде просителя. — Виталий Николаевич рассказал о происшествии и попросил ссудить некоторой суммой.

— Долгом считаю помочь каждому беженцу, — сказал генерал скучно. — Однако казна пуста, пособие от Державной комиссии уже роздано. И личных денег не имею. — Он задумался несколько театрально, и Шабеко понял, что генерал хитрит.

— Взаимообразно, — подсказал он. — Я бы отдал с определенными процентами, естественно. Буду обязан.

— Я — нет, — пожал плечами Васильковский. — Однако в лагере есть человек. Берет десять процентов.

— Годовых?

— Нет, помесячных. Собственно, какое значение имеют несколько динаров для отца миллионера?!

— Миллионера? — переспросил Шабеко. — Ах, да! Я на все согласен, господин генерал: я обязан добраться до Белграда!..

2

Дорога от берегов Адриатики до Мостара, а затем до Сараево оказалась долгой, однообразной, грязной, выматывающей душу и тело, хотя поезд полз по очень живописным местам, лез на горы, миновал тоннели. В Сараево Шабеко с трудом втиснулся в переполненный вагон. Маленький, игрушечный паровозик с большой трубой пищал сорванным, суматошным фальцетом. Профессору казалось: еще два-три таких панических сигнала — и всех пассажиров выгонят втаскивать состав на очередной перевал. Пассажиры, однако, оставались безучастными... «Селяки», которые сразу узнавались по домотканой одежде и мягким остроносым кожаным галошам, вели себя весьма шумно, возбужденно и с аппетитом ели, группа парней тянула грустную мелодию. Горожане и немногочисленные чиновники, напротив. держались высокомерно и чопорно, шелестели газетами, говорили вполголоса, безучастно поглядывали на соседей. Шабеко обратился было, чтоб скоротать время беседой, к интеллигентного вида пожилому человеку с вопросом, произнесенным по-французски, но тот лишь пожал плечами. Виталий Николаевич повторил вопрос по-немецки. Сосед не ответил, отвернулся демонстративно. Не удержавшись, профессор сказал что-то о приличиях, существующих в цивилизованном мире, и обиженно замолчал.

Поезд прибыл в Белград вечером, опоздав против расписания часа на два. Прохожий, в котором Шабеко без труда признал русского, любезно согласился проводить его до дешевой гостиницы. Они двигались в полной темноте по переулкам, лишенным всякого освещения. Чтобы не упасть, профессор попросил попутчика взять его под руку. Провожатый оказался армейским подполковником.