Иван Дроздов - Мать Россия! прости меня, грешного!

• Название: Мать Россия! прости меня, грешного!
• Автор: Иван Дроздов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2002

Роман "Мать Россия! прости меня, грешного!" один из двух, объединённых одной темой, романов вышедших в книге под общим названием "Прости меня грешного", о попавших в гибельную яму, и о том, как они из неё выбираются. Драматизм положений, острота столкновений героев и персонажей — все самые характерные черты творчества Ивана Дроздова — появляются здесь с особой остротой.

---

— Водка имеет силу привыкания.

— Но ведь когда-то человек взял в руки первую рюмку? Ну, а если бы он знал об этом самом привыкании, о всех последствиях, связанных с первой рюмкой? — Если бы детей этому в школе учили?..

— О вреде алкоголя каждый тебе скажет.

— Если бы! А то ведь и жестокий урок получит, и к нам в клинику попадет, а скажешь ему: «Водка — яд, не пей», а он тебе: «Если не спиваться, так и ничего, если стаканчик-другой, то вроде бы и на пользу». Вот ведь как тебе скажет, и не один только простой человек, а и много учёный, и даже состоящий в должности. А частенько и врачи того мнения придерживаются, коньячок от простуды присоветуют.

Качан, улыбаясь, перебил:

— В русском народе есть пословица: умереть сегодня страшно, а когда-нибудь — ничего. Вот это «когда-нибудь» действует и тут. Молодой же парень, — чаще всего, школьник, — принимая из рук товарища первую рюмку, о смерти и вообще-то не думает. И если вы ему скажете: «Друг мой! Если ты будешь пить, то проживёшь меньше на двадцать лет», он вам на это ответит: «Да разве это важно — на двадцать лет жить больше или меньше».

Качан хотя и говорил о школьнике, но выговаривал свои собственные мысли; он ещё недавно именно так и думал. Недавно — не теперь. Нынче же, когда жизнь его не однажды вплотную приближалась к роковой черте и когда могильный холод грозно дохнул ему в лицо — он уже так бесшабашно не думал. Не думал, но говорил по инерции — так говорят «не нюхавшие пороха» юнцы, которым жизнь представляется дорогой в тысячу бесконечных лет.

И друг его словно бы прочитал его тайные мысли:

— Хорохорься Борис, хорохорься; у тебя в запасе остается шанс: гравитационная операция. Почистим тебе кровь — раз, другой, а там видно будет.

Борис сник, опустил глаза. Суровое предостережение вернуло его к печальной действительности, — он вспомнил, что для беспечной бравады у него не было никаких оснований.

Но тут же Владимир несколько ободрил друга:

— Ты знаешь, я собираю материал о жизни мудрых людей из народа, езжу в экспедиции. Поедем со мной на Черкащину.

— Куда? — не понял Борис.

— В Черкасскую область, село Лозоватка. Двадцать шесть человек из этого села живут более девяноста лет. И не где-нибудь в горах Памира или Дагестана, а у нас, в центре Матушки-России. И ведь, наверное, судьба у каждого из них не из легких. Огонь и воду прошли, — вся жизнь в борьбе, труде. А-а?..

— Заманчиво. А что? — я бы поехал. Только с матушкой как?.. Ведь не пустит.

— Ну, это я улажу. Вот только не сразу поедем — поправься маленько, окрепни. Да и у меня сейчас дел много.

Морозов полагал, что идея поездки, подготовка к ней и затем само путешествие явятся для Бориса стимулирующим импульсом, поднимут из глубины организма новые жизнетворные силы.

А Борис вновь задумался о поисках своего друга, его беспокойном характере, творческих устремлениях. «Не знал я Владимира. Совсем не знал».

Сказал с тайной, но глубоко скрываемой завистью:

— Наверное, книгу будешь писать? А что — может выйти очень интересной. Я бы такую книгу с удовольствием прочитал.

Владимир молчал; — он смотрел на игру маленьких рыбок в бассейне и думал о своём. Потом тихо, как бы беседуя сам с собой, заговорил:

— В своё время венецианский король попросил великого мудреца и поэта Ибн-Сину — мы знаем его под именем Авиценны — составить для него советы для долгой жизни. Хорошо бы свод таких советов дать всем людям, — на нашем, современном уровне.

— Задача важная. Ты, верно, ею и занят?

— Я не мудрец. Не Авиценна.

— Ты врач. Ученый. И как мне представляется, — очень умный. Но Авиценна… дал советы королю?

— И представь, они годятся и для нашего времени.

— Ты их помнишь?

— Кажется, да. Вот слушай.

Владимир собрался с мыслями и стал перечислять:

— Если ты хочешь здоровье вернуть и не ведать болезней, тяготы, заботы отгони и считай недостойным сердиться. Скромно обедай, о вине позабудь. Не сочти бесполезным бодрствовать после еды, полуденного сна избегай. Долго мочу не держи, не насилуй потугами стула, будешь за этим следить — проживешь ты долго на свете. Если врачей не хватает, пусть будут врачами твоими трое: веселый характер, беззлобность, умеренность в пище.

Владимир замолчал, а Борис ждал, будет ли ещё продолжение. Когда же понял, что советы кончились, заговорил с одобрением, почти восторгом:

— Завидная память! А ты, Володь, за эти годы сильно подвинул свой ум, — я начинаю верить: из тебя выйдет большой-большой учёный, ты только не ленись. Меня вот лень заела, я человек пустой, — признался он неожиданно.

— Ну уж…

— Не возражай. Я знаю — меня одолела не только хворь, но больше лень; она родилась раньше меня, — я понял и махнул на себя рукой.

На него нашел стих самоуничижения, и он готов был и дальше казнить себя, но Владимир поднялся и сказал: «Пойдём пить чай. Вон — твоя мама зовёт».

В полночь Борис не спеша поднялся к себе наверх, переменил туфли на тапочки, прошелся по старому, но ещё яркому, создававшему уют в комнате, ковру. Занавески на окнах были плотно задернуты, и Борис не опасался, что его увидит из своей мансарды Наташа. Он ходил от окна к камину, временами глубоко вздыхал, расправлял по-спортивному плечи — вслух и довольно громко повторял: «Хорошо. Мне сегодня хорошо!»

Да, ему было хорошо после беседы с Чугуевым, чтения записок, а затем разговора с Владимиром; он испытывал прилив энергии, хотя не вполне ещё понимал, отчего это сегодня ему так легко и хорошо. Он отказался от еды, и даже не выпил чая и сейчас не чувствовал тяжести в желудке, которая обыкновенно вечером, после обильного ужина, у него наступает.

Ему было хорошо и от сознания какой-то окрылённости, и вдруг прихлынувших надежд, — нежданно явившегося оптимизма и необыкновенного, никогда ещё так не ощущаемого желания жить. Перебирая в памяти события двух этих дней, он чаще, чем других, видел перед мысленным взором Чугуева, слышал его неторопливую речь, как бы вновь и вновь оглядывал низкорослую, точно сжатую временем и немыслимо огромным грузом забот фигуру, и всё повторял: «Восемьдесят пять лет. Восемьдесят пять».

Свои двадцать восемь казались несерьёзными, нереальными, — чудилась впереди дорога в пятьдесят два года, дорога, уходящая далеко в бесконечность. «Я могу жить ещё полвека, жить и работать, как он…» Там, далеко впереди его мечтаний, было светло и радостно, дорога бежала и не было ей конца. Борис закрывал глаза, но и тогда видел свет, он заполнял пространство от земли до неба.

Взял папку Морозова. Первая страница:

Морозов — Чугуеву: «Вы просили меня порыться в своей библиотеке и подобрать литературу об украинском певце Гагаенко. У меня, точно, неплохая коллекция книг о певцах русской оперы, — есть кое-что о Гагаенко, но самая малость. Пока посылаю две-три выписки.

Вот что пишет о нем в мемуарах “Сорок лет на сцене русской оперы” В. П. Шкафер:

“Это был феноменальный голос по красоте и необъятной силе звука…”

Вот другое высказывание. Н. Н. Боголюбов. ”60 лет в оперном театре“.

”… Съесть три тарелки борща с салом, уничтожить за один раз полпоросенка, тарелку вареников, соленый арбуз, и всё это залить солидным количеством спиртного — таков был артистический режим этого украинского «Фальстафа». И как обидно, что из Гагаенко так ничего и не вышло. А ведь этот человек мог стать отличным оперным артистом, если бы понимал, каким богатством одарила его природа”».

В другом месте приведены шесть заповедей, которых придерживались итальянские певцы: «Ни женщин, ни табачного дыма, ни вина, но в меру еды, много сна и много отдыха».

Последнюю выписку Качан прочитал машинально, по инерции, — он после двух сообщений о Гагаенко помрачнел, сжал от досады кулаки — воспринял, как намёк на его собственную страстишку; ему словно бросили в лицо оскорбление. «Как он смеет!» — отшвырнул в сторону записки, и вместе с ними с грохотом упала на пол настольная лампа. И почти тотчас к нему вошёл Морозов. Не сразу разглядел выражение лица Бориса, — состояние взвинченной напряженности, тревоги.

— Что с тобой? Ты нездоров?..

— Успокойся. Я вполне здоров. Я только не понимаю, зачем ты мне подсунул этот дурацкий рассказ о Гагаенко. Вы все, верно, сговорились и тычете в нос эту мою слабость. Поздно меня перевоспитывать! Я человек взрослый и метаморфозам не поддаюсь.

Морозов взял со стола папку, стал читать. Увидев выписки о Гагаенко, всплеснул руками:

— Неужели ты, взрослый и умный человек, способен по таким пустякам обижаться? Ну, подумаешь — Гагаенко!.. Много ел, плохо кончил.

— Ладно!.. остынь. Не о том речь. Скажи лучше: зачем Чугуеву — Гагаенко?.. В толк не возьму. Хирург — и вдруг певец-обжора. Где тут связь?..