Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги

• Название: Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги
• Автор: Айдын Шем
• Издательство: Институт Ди-ДИК
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-93311-011-6

 В романе повествуется о событиях сороковых годов. Война, холокост, изгнание целых народов и жизнь людей на чужбине. Жестокой политике властей противостоит человеческая доброта, не зависящая ни от национальности, ни от вероисповедания. Людей связывает взаимная помощь, часто требующая самопожертвования. Власти бессильны в стремлении овладеть душами, пока им не удастся вытравить доброту из человеческих сердец. Сердечность и содружество людей сдерживают также мстительность мистических сил, воплощенных в голубых горных мустангах.

---

Именно о приличных людях речь. Срастались с советской властью только люди морально неполноценные или очень уж темные.

Что конкретно инкриминировалось татарскому интеллигенту? Что считалось антисоветской агитацией?

Отец, оказывается, в 1937 году "в дни выборов в Верховный Совет СССР высказал сомнение в демократичности выборов и говорил, что кандидаты не избираются народом, а назначаются высшими партийными и советскими организациями".

На допросе следователь спросил профессора Афуз-заде:

- Каково было ваше отношение к решению партии и правительства о переходе письменности крымских татар с латинского алфавита на русский?

- Я расцениваю перевод письменности крымских татар и других тюркских народов с латинского алфавита на кириллицу как осуществление политики русификации народов СССР, – так ответил литературовед и историк.

 Кроме того, в 1939 году подписание договора о ненападении между СССР и Германией отец расценивал как уступку советского правительства правительству Гитлера. Ну и так далее.

И еще в одном злостном преступлении был изобличен профессор Афуз-заде: "После административного выселения крымских татар с территории Крыма не поняв (!!!) этих принятых Партией и Правительством мер, истолковывая все (!!!) в антисоветском духе подсудимый встал на путь активной контрреволюционной деятельности".

Не понял, значит. Неправильно истолковал! Нужны ли тут какие-либо комментарии?

А Камилл по глупости своей говорил, что отец ни в чем не виновен.... Когда назавтра после ареста отца он пошел в школу, где все уже знали о случившемся, он говорил, что папа его арестован безо всякой вины. Кучкаров, учитель узбекского языка, тотчас сообщил об этих высказываниях в НКГБ. Маму Камилла вызвал начальник районного управления госбезопасности полковник Шаахмедов и кричал на стоящую перед ним женщину, что он ее арестует, а старшего сына отправит в колонию для малолетних преступников.

- Учителя школы возмущены антисоветскими разговорами вашего сына. Ваш муж враг народа, и учителя школы требуют оградить их от вас и вашего сына.

- Какие учителя, кто требует? - только и смогла ответить на угрозы начальника карательных органов конечно же напуганная, но сохраняющая достоинства мама.

Начальник воспринял эти слова бедной женщины, произнесенные в состоянии близком к бредовому, за действительный вопрос.

- Все учителя, советские патриоты. Особенно возмущен инвалид войны учитель Кучкаров, который требует выгнать вашего сына из школы! Мы его выгоним и отправим в колонию, а младшего сына отправим в приют! - распалялся полковник перед женщиной, лишившейся накануне мужа.

- В вашей власти делать все, что вам захочется, - так же тихо ответила мама, но вдруг не выдержала и, захлебнувшись рыданиями, выбежала из кабинета. Полковник не стал ее задерживать, а только прокричал во след:

- Прикажите вашему сыну придержать язык и поменьше болтать! - оказывается, в его цели не входило арестовывать членов семьи врага народа, а только надо было припугнуть.

Камилл и тогда, и в последующие годы всегда гордился своей мамой, которая даже не рассказала ему об угрозах чекиста, а только сказала, что папа его самый чистый и справедливый человек, а те, кто скажут о нем плохое, не заслуживают того, чтобы с ними разговаривать.

- Сейчас разные люди будут говорить о папе разные гадости. Это люди не достойные нашего внимания.

На самом деле никто кроме этого Кучкарова не проявлял к Камиллу демонстративной неприязни. Были люди, соблюдавшие осторожность в общении с семьей репрессированного, но эти люди, не заслуживающие порицания, просто робкие люди. Такие на улице, проходя мимо мамы не останавливаясь, тихо спрашивали:

- Есть вести от мужа?

- Нет! - так же кратко отвечала мама.

Что касается узбеков, которые жили по соседству или с которыми по работе общалась мама, то они подходили к маме и успокаивали:

- Хафа болманг, Домулла кайтыб келади. (Не расстраивайтесь, Домулла вернется).

Все соседи, в том числе и убежавшие от раскулачивания из пензенских краев русские Зобнины, приходили в последующие после ареста отца дни к маме и вели успокаивающие разговоры.

В подробностях Камиллу запомнился день ареста отца.

Четвертого октября на базаре он увидел двух офицеров, капитана и лейтенанта, которые веселились, играя в "чье яйцо окажется крепче" - один зажимает яйцо в руке, так, что только макушка его остается снаружи, другой же бьет по этой макушке острым концом своего яйца. На прилавке перед офицерами уже лежало не меньше дюжины разбитых яиц, и Камилл еще подумал, что денег, видно, у офицеров много... Других мыслей у него не появилось.

Часу в шестом он увидел, как вдоль ряда домов, в конце которого находился наш домик, идут те два офицера, между ними его папа, а позади председатель сельсовета, хорошая знакомая их семьи. Соседи, которые в этот теплый вечер занимались делами или просто отдыхали перед своим жилищем, потрясенно смотрели на отца, спокойно шествующего между двумя чекистами. Семенившая за ними председатель сельсовета была бледна, старалась не глядеть по сторонам, как бы боясь, что ее сочтут причастной к насилию, творимому над всеми уважаемым Домуллой. В том, что отца арестовали не ночью, не тишком на работе, а прилюдно, в тот час дня, когда максимальное число жителей районного центра могли видеть этот акт, была какая-то чекистская задумка. Наверное, хотели показать людям, что, мол, все под органами безопасности ходите...

После небрежно проведенного обыска в доме (просмотрели только бумаги и книжки, включая школьные учебники, только на одной из полок) отца увели, сказав, что можно принести ему еду. Отец сперва поцеловал маму, которая в голос заплакала, на что гебист, как обычно, сказал, что не надо волноваться, что через несколько дней "ваш муж будет дома" - это они говорят во избежание женских истерик. Потом папа попрощался с Камиллом:

- Айды, оглум, анайга ве кардашынга мукайт бол. (Ну, сынок, заботься о маме и братишке).

Камилл обнял папу и не мог разжать свои объятия. Такое родное отцовское тело, его неровное дыхание, - он уже был однажды лишен этого на многие годы, он уже ходил плакать к взорванным симферопольским подвалам ГПУ... Сейчас он думал, что последний раз ощущает отцовское тепло, у него были дурные предчувствия, которые оказались, к счастью, ложными.

Энкаведешники стали с издевкой торопить.

- Ну, все, кончайте этот спектакль! Выходите!

Папа взял на руки своего малыша, трехлетнего сынишку, прижал к себе и поцеловав отдал его маме.

Когда осиротевшая семья стояла у дома и смотрела вослед уводимому отцу, малыш вдруг заплакал. Мама зажала ему ладонью рот и затащила в дом, чтобы папа не слышал плача своего маленького ребеночка, который был испуган странным уходом отца...

Дома не оказалось мяса, и Камилл рванул на базар. Но был уже седьмой час, и все лавки закрылись. Он зигзагом побежал по улице, забегая в дома узбеков с просьбой продать, если есть, мяса. Но в эти дни ни в одном из ближайших домов не резали барашка. Он бежал дальше и готов был обежать ближайшие колхозы, и только потеря времени беспокоила его. Не может такого быть, убеждал он себя, чтобы нигде не зарезали барашка или бычка. Опасаться, что ему откажут в доме, где есть свежее мясо, не приходилось, ибо узбеки люди чуткие, и если парнишка бегает по дворам в поисках чего-то, то значит кому-то это очень нужно, а в таком случае отказать втройне грешно. Могли, конечно, запросить повышенную цену, но это не было проблемой.

Забежав в один из дворов, Камилл вдруг увидел на помосте своего давнего недруга нанвоя Хамида, который попивал с домочадцами свой вечерний чай. Не надеясь на положительный результат, мальчик все же произнес свою просьбу. Хамид неподвижным взглядом уставился на него. Камилл повернулся, было, к воротам, но громкий голос Хамида-ака остановил его.

- Тохтагин! Погоди! Погоди, говорю! Что случилось?

- Отца арестовали. Дома нет мяса, чтобы приготовить отцу еду нужно мясо.

Хамид-ака спустив с помоста босую ногу, шарил ею в поисках башмака.

- Подожди! - он что-то сказал своим домочадцам и поспешно вслед за мальчиком вышел на улицу.

- У Карима-кузнеца сегодня должны были резать овцу. Если еще не зарезали, побежим в колхоз, там Собир-ходжа еще утром бычка заколол.

Хамид бежал по улице даже быстрее Камилла, ибо понимал, что мало достать мясо, его еще надо успеть приготовить.

К дому кузнеца Карима они добежали быстро. Барашек уже был освежеван и подгоняемый Хамидом хозяин без задержки отрезал требуемое количество свежей баранины.

- Ну, беги! У тебя ноги молодые, - подтолкнул мальчика Хамид-ака и тот быстро, как только мог, помчался домой. У ворот дома нанвоя Хамида его дочка дожидалась Камилла с парой свежих лепешек...