Алексей Азаров - Дело государственной важности

• Название: Дело государственной важности
• Автор: Алексей Азаров
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: История
• Год: 1978

Пройдут века, но в благодарной памяти потомков навсегда останутся подвиги людей, которые вели беспримерную, самоотверженную борьбу со злейшим врагом человечества — германским фашизмом. Главная тяжесть этой борьбы легла на плечи СССР, многонационального советского народа, его доблестных Вооруженных Сил, наголову разгромивших нацистскую Германию и ее сателлитов.

Бойцам антифашистского фронта посвящена эта книга, в образах ее главных героев обобщены типические черты и подлинные биографии многих антифашистов, павших в неравной борьбе.

---

Вермке спрятал личное дело. Выпрямился — сухой, высокомерный. Он был в полной форме СС-бригадефюрера — черной, украшенной серебряным шитьем, и эта генеральская форма подавляла Штрюбнинга, лишала желания возражать. Все же он осторожно спросил:

— Бригадефюрер и дальше собирается использовать фрейлейн Штилле?

— Это решит амтслейтер Боле! — был ответ.

Криминаль-ассистент — ничтожный чин в сравнении с эсэсовским рангом Вермке. Однако Штрюбнинг проявил твердость:

— Бригадефюрер не сочтет меня бестактным, если мы попросим его не оказывать фрейлейн покровительства?

— Кто — вы? Вы лично?

— Разумеется, нет. Мы — государственная тайная полиция.

Это была маленькая месть Штрюбнинга за дистанцию, на которой его держал Вермке, и криминаль-ассистенту было приятно сознавать, что бригадефюреру придется смириться и проглотить пилюлю.

— Вопрос согласован с вашим руководством? — угрюмо спросил Вермке.

— Дело поручено мне, — корректнейшим тоном ответил Штрюбнинг. — В данном случае я полномочен сам принимать решения.

В своем кабинете на Принц-Альбрехтштрассе Штрюбнинг по памяти застенографировал разговор. Подшил документ в черную папку. Подумал, что надо бы написать заключение, но решил до поры повременить.

Дело было, применяя профессиональный жаргон, «мутным». Данные трактовались и так и этак. И, если не забывать, что миссию Бертгольда санкционировали в партийной канцелярии, высказывать определенное мнение на нынешней стадии разработки было неосторожно.

В полном одиночестве, не делясь соображениями ни с кем, Штрюбнинг составил план оперативных мероприятий. Установить наблюдение за Штилле? Здесь, в Берлине? А чем он мотивирует этот шаг, когда попросит у начальства денег и людей? Филеров не хватает для поисков подпольных коммунистических ячеек и функционеров КПГ. Без серьезного обоснования руководство на это не пойдет. Разослать запросы, проверив каждый день, прожитый фрейлейн Эльзе? На это нужна прорва времени. Хотя пусть себе месяцы идут, никто Штрюбнинга не торопит… И последнее: надо посадить Штилле в сачок. Лишить привычных знакомств, локализовать окружение. Тогда на новом фоне всякий след проявится, как на негативе… А в Берлине не вспугивать. Не наблюдать. Не вызывать. Полное спокойствие; атмосфера доброжелательства и доверия; благоприятный для неосторожных шагов режим.

На этом решении Штрюбнинга первая неприятность, ожидавшая Эльзе в Берлине, заканчивалась.

Вторая, в свой черед, не замедлила последовать и пришла со стороны Кристмана. Он приехал к ней сам, просидел недолго и свел разговор к пожеланию, чтобы Эльзе как можно скорее забыла не только о маленьких просьбах Заграничной организации, но и о самом знакомстве с ее представителями. Он апеллировал к ее чувствам патриотки. Намекнул, что было бы пагубно позволить врагам рейха когда-либо выйти через нее, фрейлейн Штилле, на ведомство Боле. «Что вы понимаете под этим?» — спросила Эльзе. Кристман уклончиво ответил, что Бертгольд оказался не тем человеком…

Последняя по счету и времени неприятность ожидала Эльзе в редакции. Шеф иностранного отдела без объяснений вручил ей два конверта с грифом редакционной бухгалтерии. В одном было жалованье, в другом — уведомление об увольнении. Вежливое, с изъявлением благодарности за сотрудничество и уверениями, что издатели ценят ее заслуги.

— В чем дело? — спросила Эльзе.

— Понятия не имею, — сказал шеф. Лицо у него было смущенным и расстроенным. — Со мной не советовались. На твоем месте, Эльзехен, я бы пожаловался в Трудовой фронт и устроил издателям тряску.

Эльзе покачала головой. Шеф, хотя и был старым газетчиком, отстал от жизни. Или не хотел смотреть правде в глаза. Трудовой фронт не профсоюз, и не Эльзе рассчитывать на его защиту. «Брат в золоте и шелку, брат в рабочем платье подайте друг другу руки» — вот что такое Трудовой фронт, возглавляемый сподвижником Гитлера Робертом Леем. Эти строчки были напечатаны в «Фёлькишер беобахтер» еще до прихода наци к власти. А после прихода воплощены в конкретность. 2 мая 1933-го — между десятью и одиннадцатью утра — ко всем профсоюзным организациям Германии подъехали грузовики со штурмовиками. Помещения были опечатаны, профсоюзы объявлены распущенными, а руководители комитетов и ведущие активисты отправлены в концлагеря. В тот же день было официально объявлено о создании Трудового фронта, знаменовавшего «полное слияние интересов работодателя и труженика».

…В Трудовой фронт Эльзе не пошла, но с редактором решила все же поговорить, хотя и не очень-то верила, что удастся добиться восстановления на работе. Вряд ли редактор своей властью мог что-нибудь менять. Ему самому приказали. Но кто? Издатели? А может быть, Кристман или тот щуплый из гестапо — криминаль-ассистент Штрюбнинг, с которым она имела беседу, сильно смахивающую на допрос. Правда, Штрюбнинг, прощаясь, заверил ее, что инцидент с Бертгольдом исчерпан и «фрейлейн Штилле не о чем беспокоиться», но это могло быть не более чем ходом с его стороны, направленным на то, чтобы притупить бдительность Эльзе.

Редактор принял Эльзе без проволочек. Развел руками, сожалея. Газета сокращает штаты; с будущей недели число сотрудников уменьшится. Фрейлейн давно не была на родине и, вероятно, не читала имперский декрет о консолидации печати? К сожалению, сейчас нет времени для пространного изложения правительственного документа, но в общих чертах… Словом, большинство газет перестает выходить. Решено сохранить только отдельные в ряде земель, «Франкфуртер альгемайне» и несколько повременных изданий в самом Берлине. Центральное же место займут, как им и положено, «Фёлькишер беобахтер», «Ангрифф», «Штюрмер» и другие органы партии…

«Консолидация? — подумала Эльзе. — Что же в таком случае называется заткнуть рот? Всем. Даже газетам, издаваемым монополиями… Неужели наци так сильны?»

Поездки за границу отрывали Эльзе от Германии, а вне империи, пользуясь одной лишь газетной информацией, было трудно судить о подлинной силе или слабости нацистов. Было время, когда ей казалось, что исчезновение «коричневой чумы», ее крах — вопрос месяцев. Ведь если брать в расчет простую арифметику, у НСДАП не имелось даже большинства в рейхстаге!.. Большинство? Гитлер создал его просто. В марте тридцать третьего взамен веймарской была принята новая конституция. В ней имелось всего шесть пунктов, и любой из них давал право председателю рейхстага Герману Герингу лишать депутатов мандата и неприкосновенности. Так и было проделано. 89 коммунистов, 133 социал-демократа были исключены из списка членов рейхстага, и концлагеря пополнились новым контингентом. 230 национал-социалистских бонз отныне стали и «большинством» и парламентом в целом!

Так за два месяца гитлеровцы решили проблему, связанную со свободой волеизъявления.

Чтобы разделаться с печатью, им потребовалось два года… Да, два года они медлили, тянули, хотя и видели, что в газетах нет-нет да и проскальзывают материалы с критикой режима. Завуалированные. Написанные эзоповым языком… Но они все же были, и это свидетельствовало о скрытых процессах, о том, что не все у нацистов идет гладко… Коммунистическую «Роте фане» они запретили сразу; за ней последовала «Форвертс» социал-демократов. Но вот с «Фольксварте» получилась осечка. Газетка была не бог весть какая, хотя и усиленно пыталась заработать репутацию либерального органа; издателем ее был генерал Эрих Людендорф, в двадцатых годах тяготевший к нацистам, но позднее сменивший, как видно, былую симпатию на антипатию. В «Фольксварте» время от времени появлялись заметки, содержание которых вряд ли доставляло гитлеровцам удовольствие. Весной тридцать третьего НСДАП попробовала было прикрыть газету, однако уже через три месяца Людендорф добился в суде решения, отменявшего запрет, и возобновил выпуск. Это доказывало, что Гитлера одернули. Кто? Концерны, финансировавшие партию?

Верхи генералитета? Больше того, весной тридцать пятого, 9 апреля, Гитлер вынужден был устроить пышное празднество по поводу семидесятилетия преданного остракизму за строптивость Людендорфа. Били барабаны, пылали факелы, знамена склонялись ниц перед трибуной.

Неужели сегодня, минимум времени спустя, Гитлер настолько усилился, что не принимает в расчет ни военщину, ни магнатов промышленности — подлинных владельцев газет, закрываемых в связи с «консолидацией»? Из чьих же рук он кормится? Или сам теперь кормит из рук своих?

Эльзе подняла на редактора прозрачные глаза. Сказала тоном первой ученицы:

— Я понимаю! Консолидация… словом, я понимаю.

Больше говорить было не о чем.

С двумя конвертами в сумочке Эльзе вышла на улицу. Посидела в сквере. Поднялась, пройдя два десятка шагов, завернула за угол и спустилась в «подземку». Куда и зачем спешить? Домой? В квартиру, где не с кем поделиться мыслями? Может быть, посидеть в кафе?