Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века

• Название: Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
• Автор: Карел Чапек-Ход
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1978

В книгу вошли произведения известных чешских писателей Я. Гашека, В. Ванчуры, К. Полачека, Э. Басса, Я. Йона, К. М. Чапека-Хода, созданные в первой половине XX века. Ряд повестей уже издавался в переводе на русский язык, некоторые («Дар святого Флориана» К. М. Чапека-Хода, «Гедвика и Людвик» К. Полачека, «Lotos non plus ultra» Я. Йона) публикуются впервые.

---

Благодаря лозунгу «что ни чех — то „сокол“» всем читателям этой истории, полагаю, хорошо знакома гимнастическая команда: «наклон вперед».

Так вот, очутившись на вершине холма, пан Бедржих Грозната обозрел простирающийся перед ним край взглядом, от которого чуть не вспыхнул ближайший стог, после чего недоуменно и негодующе обратился в сторону остановившейся посреди спуска кареты. Возле нее стоял К. М. Корявый, тоже принявший участие в экспедиции, и, выразительно жестикулируя, приглашал беглеца вернуться и продолжить совместную поездку. Из кареты выглядывало совершенно ошеломленное широкое лицо Ировца.

Не теряя ни минуты, Бедржих Грозната повернулся лицом к Цапартицам и выполнил упражнение по команде «наклон вперед» с такой быстротой, что заслужил бы похвалу самого придирчивого учителя гимнастики.

Это трудное упражнение он еще украсил, дополнительно отведя руки назад и похлопав обеими ладонями по мышцам, особенно напрягающимся в подобной позе… Сей негативный «поклон» одинаково понятен всем народам Европы.

Когда Грозната выпрямился, К. М. Корявого уже не было возле кареты, а кандидат в депутаты больше из нее не выглядывал. Экипаж все быстрее катился по императорскому шоссе, соединяющему Цапартицы с Нудломнестцем.

Бедржих Грозната тоже не стал ждать. Сопя и пыхтя, припустил он назад, к Цапартицам, в сердцах отплевываясь на каждом третьем шагу.

Казначей недолго галопировал по прямой, свернув у ближайшего перекрестка налево, к Спаневицам — известной нам резиденции старосты Буреша. Тут он перестал оглядываться, пошел медленнее, с достоинством, но до Спаневиц все-таки добрался. Добрался и до красивой усадьбы Буреша и даже переступил порог его дома. Ни один из немногих долготерпеливых читателей нашего повествования, выдержавших до этой страницы, наверняка и не подозревает, чем объясняется сие демонстративное поведение Грознаты, по которому почти безошибочно можно судить о коренном перевороте в его политических убеждениях.

Причиной же всего была очаровательная дщерь Ировца — Баруш. Хотя о чувствах в нашей истории говорилось не много, прелестный любимец пылких дев Амур и тут не дремал.

Напротив!

Он действовал столь успешно, что ко дню, когда Ировец двинулся в поход против непокорного Нудломнестецкого округа, Баруш была уже троекратной невестой. И все благодаря заслугам своего незаурядного папаши, которому удалось добиться того, что до сих пор мало кому удавалось, а именно — почти одновременно «сунуть дочернину руку в три разных рукава». Причем, разумеется, ни один из женихов не догадывался о существовании соперников.

Первым, кому дядюшка Ировец свято обещал Баруш, был пан «учетель» Глупка. Случилось это вскоре после того, как Ировец столь примитивным способом «выбил» из девичьей головы молодого Буреша, а сам пан Глупка исчерпал все поводы для ежедневных визитов в Зборжов, включая простонародную омброметрологию, фольклористические исследования и даже врачебное предписание каждое утро пить парное молоко [29].

Как человек романтических представлений пан Глупка не преминул попросить у родителя своей избранницы ее руки! Женитьба на крестьянке и для дипломированного педагога вовсе не была чем-то из ряда вон выходящим или позорным, и хотя положение преподавателя-практиканта возносило нашего героя на невероятные высоты, ожидаемый депутатский мандат тестя служил неплохим пластырем для растрескавшихся пяток, которые, кстати сказать, у Барушки давно уже зажили.

Да будет нам разрешено воспользоваться широко распространенным выражением — она перерядилась.

Перерядилась в городское: сняла сборчатую юбку, корсаж, белый плат и начала носить городскую одежду. Единственный оставленный ею платок, шелковый, с ярким цветком в уголке, повязанный не по-бабьи (на лбу торчат стянутые узлом концы, сзади прическу подпирает огромный гребень), а свободно,— знаменовал последнюю стадию превращения деревенской куколки в цапартицкую бабочку. Для завершения этого процесса Барушке не хватало лишь одного — шляпки. Из цапартицкого костела она возвращалась домой уже не со зборжовскими девчатами, а с дочками мельника Павлика, которых почитали горожанками (мельница была в добром получасе ходьбы от города, но уже имела порядковый номер, относящий ее к Нижнему предместью).

И, уж конечно, теперь Барушка не только никогда не появлялась босой (исключая ночное время), но более того — носила не высокие сапожки со шнуровкой, а ботинки на кнопках; проблема растрескавшихся пяток была, таким образом, окончательно снята с повестки дня.

Барушка — позволим себе подобную метафору — тонула в море блаженства, с тех пор как во время дойки вдруг поняла, что вполне может стать «пани учетельшей». Сам же пан учитель Глупка страшно смутился, будучи прижат к ее в буквальном смысле жаркой груди. Ведь после такой вспышки девичьих чувств он уже но мог с уверенностью почитать себя новоявленным князем Ольдржихом… {31}

Разговор жениха со старым Ировцем был краток.

Услыхав о намерениях неожиданного претендента на руку Барушки, папаша окинул его взглядом, исполненным непривычной подозрительности, поскольку с самого начала не возлагал на молодого ученого больших надежд.

И только минуту спустя высказал свое мнение по поводу цветистой речи пана Глупки:

— По пташке и клетка.

Заметив, что наш дорогой учитель теряется в догадках относительно значения сих слов, Ировец после паузы пояснил:

— Ну, раз уж оно так!

Учителю Глупке этого было вполне достаточно. С тех пор он считал себя официальным женихом барышни Барбары Ировцевой. Нам известны фантасмагорические представления Барушки о том, сколь велика удача для деревенской девушки — увести из-под носа цапартицких красавиц «учетеля». Поэтому всякому понятно, что и ее распирало от счастья.

Вторым женихом Барушки оказался не кто иной, как наш друг — Бедржих Грозната. Да, да, есть за ним такой грех, и пусть он сам теперь расплачивается. Как-то после собрания поверенных аграрной партии в трактире «У Шумавы», где Грозната с Ировцем обыграли в карты всю свою дружину и засиделись до поздней ночи, зашел у них за кружкой пива разговор.

Душевная размягченность, вызванная совместной удачной «охотой», помогла вскипеть и излиться самым сокровенным чувствам Грознаты, кои он давно лелеял в груди, но пытался сдержать. Когда в результате общения со старостой этот добряк понял истинную цену непроверенных слухов, будто в доме Ировца не хватает чулок, которые не столько снашиваются, сколько употребляются для хранения гульденов, и когда благодаря своему служебному положению он имел случай убедиться, что с той же целью Ировец использует, причем в масштабах, достойных всяческого уважения, и более современные средства, а именно — сберегательные книжки, чувства, пылавшие в его мужественной груди, не могли не вырваться наружу.

— К чему таиться! — закончил он исповедь, обращенную к будущему депутату.— Вы — отец и знаете, что и как, кто вы… и кто — я…

Смесь неподдельного удивления и деланной радости, изобразившаяся на лице Ировца, возымела успех.

Если бы «верджинка» старосты была скручена из листьев щавеля, и то на гладко выбритом пространстве вокруг его рта не образовалось бы такого множества морщинок, а поскольку сигара грозила выпасть из растянувшихся губ, он сам вынул ее и со словами: «По пташке и клетка!» — сплюнул сквозь зубы.

— По рукам, папаша?! — пропел обитающий в утробе Грознаты тенор. И не успел Ировец вернуть сигару на прежнее место, как очутился в объятиях Грознаты. Дядюшка дважды смачно чмокнул второго будущего зятя, а тот сразу же утерся платком, вероятно, чтобы сохранить сии отеческие поцелуи на память.

Ировец молча заерзал на стуле — впрочем, почти незаметно — и наверняка почесал бы за ухом, если бы с момента выдвижения в кандидаты не оставил некоторых скверных привычек.

Он вспомнил о многочисленных отцовствах Грознаты и о том, сколько несчастных полудев могло бы в Цапартицах претендовать на новоявленного Барушкиного жениха.

— Пан казначей,— изрек наконец староста,— нашей девке о том говорить не след [30]. Подождем до выборов!

Хотя Грознату это и задело, он заглушил все сомнения бодрой болтовней:

— Мы ж друг друга знаем, оно конечно, сперва — в депутаты, а потом — пускай едут сваты. Да и где нашему брату взять время, чтобы женихаться. Короче, сделал дело, а уж там гуляй смело…

Казначей еще битых полчаса молол языком насчет того, как это важно, чтобы его свадьба с Барушкой, о которой он говорил, словно все уже было решено, состоялась «ну, разумеется», только после выборов.

Кто был третьим женихом Барушки — выявилось как раз сегодня за Бабьим Пупком.

Если Ировец не решался «выкать» Грознате, то каким же пигмеем он казался себе рядом с графом из Ногавиц. Дядюшка не в силах был преодолеть некий атавистический ужас почтительности перед сим «свободным паном», сохранившим свою свободу до столь преклонного возраста, что это уже становилось серьезной угрозой для продолжения ногавицкого рода, последним мужским представителем коего он значился.