Семен Кирсанов - Лирические произведения

• Название: Лирические произведения
• Автор: Семен Кирсанов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1974

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.

Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.

Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.

Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.

---

ГРУЗИНСКАЯ

О, Картвелия
             целит за́ небо,
пули легкие
             дальше не были.
В небо кинемся
             амхина́гебо,
двинем в скалы
             на взмахи сабли.

Чика красного,
              чика белого,
Чиковани и Жгенти,
             чокнемся! —
Сокартве́лоши
             ми пирве́лад вар! —
Говорю я,
             ко рту рожок неся.

Зноем обдал нас
             город Тби́лиси.
Хорохорятся
             горы го́лубо.
Дождь на Мта́цминде,
             тихо вылейся
и до Ма́йдани
             мчи по желобам…

ЛЮБОВЬ МАТЕМАТИКА

Расчлененные в скобках подробно,
эти формулы явно мертвы.
Узнаю: эта линия — вы!
Это вы, Катерина Петровна!

Жизнь прочерчена острым углом,
в тридцать градусов пущен уклон,
и разрезан надвое я
вами, о, биссектриса моя!

Знаки смерти на тайном лице,
угол рта, хорды глаз — рассеки!
Это ж имя мое — ABC —
Александр Борисыч Сухих!

И когда я изогнут дугой,
неизвестною точкой маня,
вы проходите дальней такой
по касательной мимо меня!

Вот бок о бок поставлены мы
над пюпитрами школьных недель, —
только двум параллельным прямым
не сойтись никогда и нигде!

ТБЦ

Роза, сиделка и россыпь румянца.
Тихой гвоздики в стакане цвет.
Дальний полет фортепьянных романсов.
Туберкулезный рассвет.

Россыпь румянца, сиделка, роза,
крашенной в осень палаты куб.
Белые бабочки туберкулеза
с вялых тычинок-губ.

Роза, сиделка, румянец… Втайне:
«Вот приподняться б и „Чайку“ спеть!..»
Вспышки, мигания, затуханья
жизни, которой смерть.

Россыпь румянца, роза, сиделка,
в списках больничных которой нет!
(Тот посетитель, взглянув, поседел, как
зимний седой рассвет!)

Роза. Румянец. Сиделка. Ох, как
в затхлых легких твоих легко
бронхам, чахотке, палочкам Коха.
Док-тора. Кох-ха. Коха. Кохх…

БОЙ СПАССКИХ

Колокола. Коллоквиум
             колоколов.
Зарево их далекое
             оволокло.

Гром. И далекая молния.
             Сводит земля
красные и крамольные
             грани Кремля.

Спасские распружинило —
             каменный звон:
Мозер ли он? Лонжин ли он?
             Или «Омега» он?

Дальним гудкам у шлагбаумов
             в унисон —
он
     до района
                     Баумана
                                    донесен.

«Бил я у Иоанна, —
             ан, —
звону иной регламент
             дан.

Бил я на казнях Лобного
             под барабан,
медь грудная не лопнула, —
             ан, —

буду тебе звенеть я
             ночью, в грозу.
Новоград
             и Венеция
кнесов  и амбразур!»

Била молчат хвалебные,
             медь полегла.
Как колыбели, колеблемы
             колокола.

Башня в облако ввинчена —
             и она
пробует вызвонить «Интерна —
             ционал».

Дальним гудкам у шлагбаумов
             в унисон —
он
     до района
                      Баумана
                                      донесен.

ДЕВИЧИЙ ИМЕННИК

Ты искал
           имен девичьих,
календарный
           чтил обычай,

но, опутан
           тьмой привычек,
не нашел
           своей добычи,

И сегодня
           в рифмы бросишь
небывалой
            горстью прозвищ!

Легкой выправкой
           оленей
мчатся гласные
           к Елене.

В темном лике —
           Анастасья —
лепота
           иконостасья.

Тронь, и вздрогнет
            имя — Анна —
камертон, струна,
           мембрана.

И потянет с клички
           Фекла —
кухня, лук,
           тоска и свекла.

Встань под взмахом
           чародея —
добродетель —
           Доротея!

Жди хозяйского
           совета,
о модистка
           Лизавета!

Мармеладно —
           шоколадна
Ориадна
           Николавна…

Отмахнись
           от них рукою,
зазвени
           струной другою.

Не тебе —
           звучали эти
имена
           тысячелетий.

Тишина!
           Silence! и Ruhig!
Собери,
           пронумеруй их, —

календарь
           истрепан серый, —
собери их
           в буквы серий,

чтобы люди
           умирали,
как аэро,
           с нумерами!

Я хотела
           вам признаться,
что люблю вас,
           R-13!

Отвечаю,
           умилен:
— Я люблю вас,
           У-1 000 000!

СЕВЕРНЫЕ ПИСЬМА

1

Севернее!
                 Севернее!
                                     В серое!
      В серебряное!
В сумерки,
           рассеянные
           над седыми дебрями!

Выше!
           Выше!
                      Севернее!
           Северней полет…
Шумный ветер стервенеет,
           нескончаем лед.

Разве есть на свете юг?
           Дай ответ!
Разве этих синих дуг
           где-то нет?

Холод молод и растущ,
           холод гол,
и гудит полярных стуж
           колокол.

И назад уйти нельзя,
           задрожав, —
выше — в гибель поднялся
           дирижабль.

2

Сколько дымных
           белых лет,
сколько длинных
           кинолент
                    замерзало?
Сколько темных
           звезд вослед
                   замерцало?

Путешествуем? Путешествуем
           в снах туманных высот.
Мы над северным снегом шефствуем
           с высоты пятисот.

Что за право? Какая охота?
           Чьи ладони несут
миллион ледяных Хара-Хото
           подо мною внизу?

3

Милая!
           В таком аду,
где и лед
           кричит «ату»,
с лету, сразу
           разберешь,
до чего
           наш мир хорош!

Слушай!
           Мной осиротев,
вспомни,
           вдруг похолодев,
на какой
           я широте,
на какой
           я долготе.

4

Недавно в безмолвную темень,
от ужаса сузив зрачки,
на самое полюса темя
они побросали флажки.

Смешные! Зеленые с красным,
но белое их замело.
Назад возвращаться не страшно,
и айсберг принять за мелок.

А южнее — лучше,
лучше — ближе к лету.
Северные люди
пели песню эту:

           «Пимы наши,
                      пумы,
           чумы наши,
                      шумы,
           думы наши,
                      дымы
           кажутся
                      седыми».
А южнее — лучше,
лучше — ближе к лету.
Мурманские люди
пели песню эту:

           «Роба наша —
                      рыба,
           слава наша —
                       ловля,
           сельди
                      идут в сети,
           тропы наши —
                      трапы».

А южнее — лучше,
лучше — ближе к лету.
В Новгороде люди
пели песню эту:

           «Снится мне
                     пшеница,
           рожь
                     всего дороже,
           а ячменной
                      жмене
           на пшене
                     жениться».

А южнее — лучше,
лучше — ближе к лету.
Черноморья люди
пели песню эту:

           «У купальни —
                       пальмы;
           ляг плашмя
                       у пляжа;
           камбала
                       рукам была
           тяжела,
                      как яшма».

Ниже! Туже! Туже!
Вдруг запахло стужей.
Кто-то у Батума
обо мне подумал.

Ты не проворонишь
звук из южных комнат?
Может, у Воронежа тоже,
может, помнят?..

Льдины, льдины, льдины…
Дирижабль, падая
на лед, в крик единый
разорвался надвое.

5

Предъявляйте полюсу счет,
           стиснув брови до морщи,
от замерзших уже и еще
           не замерзших.

Отбивая крылья грачам,
           промерзало и пролетало,
сломя голову и крича,
           голубое тело Латама.

Небывало низка земля,
           не бывало пространства ниже.
Сколько градусов ниже нуля
           и меня, обхватив, пронижет?

Но увидит пингвиний съезд,
           как убит самолет разбегом,
как дотягивается SOS,
           чтоб рукою схватить Шпицберген.

6

Этот кромешный округ,
граничащий с нами рядом,
подписывает картограф
словом: «Dediseratum».

Парусники-нетопыри
так же носили Пири,
от ледяных осколков
так же спасался Кольгоу.

На ледяную крепость
шел погибать «Эребус»,
и, как они, замучен
дыбою льдов Амундсен.

7

Спросишь, бегло
           проглядевши прессу,
что за пекло
           бьет в нас из обреза?

Где «Малыгин»?
           В ледовитом гуде
бледнолики
           и бесследны люди.

У какой он
           нынче параллели?
Он спокоен,
           льды не поалели.

За тобою
           я плыву, «Малыгин»,
китобоем
           в этот лед великий,

и прилажен
           парус к верху улиц,
такелажем
           рифмы протянулись.

Уплывает, как дельфин —
           фин-Финляндия.
Моря ширится разлив —
           лиф-Лифляндия.

Как медведь пластами лап —
           лап-Лапландия.
Корабля широкий крен —
           грен-Гренландия.

8

Коду и азбуке
           выучим айсберги,
килем железным
           в гущу влетим,
на повороте
           нам побороть их,
бело-зеленые
           глыбы льдин.

Страшные лопасти
           в волны вплавивши,
мы пробиваем
           заторы,
громы кларнетов
           и грохоты клавишей
в имени той,
           о которой…

Первым теплом,
           как тобою, обласканный,
ветер меня
           облетает,
орден снежинки
           на меховом лацкане
тает, дрожит
           и не тает…

9

Скоро встретим
           товарищей,
возвратившихся
           сверху.
Скинут шапки
           да варежки
да проделают
           сверку.

Перед днями
           хорошими
шапки теплые
           стащат,
у кого
           отморожено,
а кого
           недостача…

Там,
           где воет и мечется
море,
           льдом облитое,
будет жить
           человечество
голубой
           теплотою.

Будем петь,
           созывая,
кто смелее
           и гибче,
острова
           называя
именами
           погибших.

АЛАДИН У СОКРОВИЩНИЦЫ