Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва. Хроника будущего

• Название: Чернобыльская молитва. Хроника будущего
• Автор: Светлана Алексиевич
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9691-0128-9

Несколько десятилетий Светлана Алексиевич пишет свою хронику «Голоса Утопии». Изданы пять книг, в которых «маленький человек» сам рассказывает о времени и о себе. Названия книг уже стали метафорами: «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва»… По сути, она создала свой жанр — полифонический роман-исповедь, в котором из маленьких историй складывается большая история, наш ХХ век.

Главной техногенной катастрофе XX века — двадцать лет. «Чернобыльская молитва» публикуется в новой авторской редакции, с добавлением нового текста, с восстановлением фрагментов, исключённых из прежних изданий по цензурным соображениям.

---

Я видел, как женщина сама себя убивала. В кустах у реки. Брала кирпич и била себя по голове. Она была беременная от полицая, которого вся деревня ненавидела. Ещё, будучи ребёнком, я видел, как рождаются котята. Помогал матери тянуть телёнка из коровы, водил на случку к кабану нашу свинью… Помню… Помню, как привезли убитого отца, на нем свитер, мама сама его вязала, отец, видимо, был расстрелян из пулемёта или автомата и что-то кровавое прямо кусками вылезало из этого свитера. Он лежал на нашей единственной кровати, больше положить было некуда. Потом его похоронили перед домом. И земля не пух, а тяжёлая глина. Из-под грядок для бураков. Кругом шли бои… На улице лежали убитые кони и люди…

Для меня это настолько запретные воспоминания, что я не говорил о них вслух…

Тогда я воспринимал смерть так же, как и рождение. У меня примерно было одинаковое чувство, когда появился телёнок из коровы… Появлялись котята. И когда женщина в кустах убивала себя… Почему-то это казалось мне одним и тем же, одинаковым. Рождение и смерть…

Я помню с детства, как пахнет в доме, когда режут кабана… Вы только тронули меня, и я уже падаю, падаю туда. В кошмар… В ужас… Лечу…

Ещё помню как нас, маленьких, женщины брали с собой в баню. И у всех женщин, и у моей матери выпадали матки (мы это уже понимали), они подвязывали их тряпками. Я это видел… Матки выходили от тяжёлой работы. Мужчин не было, их на фронте, в партизанах перебили, коней не было тоже, женщины тягали плуги на себе. Перепахивали свои огороды, колхозные поля. Когда я вырос, и у меня случалась близость с женщиной, я это вспоминал… То, что видел в бане…

Хотел забыть. Все забыть… Забывал… Я думал, что самое страшное со мной уже произошло… Это — война. И я защищён, я теперь защищён. Своим знанием, тем, что там… тогда… пережил… Но…

Я поехал в чернобыльскую зону… Много раз уже был там… И там понял, что я беспомощен. Я не понимаю… И я разрушаюсь от этой своей беспомощности. От того, что я не узнаю мир, в котором все переменилось. Даже зло другое. Прошлое меня уже не защищает… Не успокаивает… В нем нет ответов… Всегда они раньше были, а сегодня нет. Меня разрушает будущее, а не прошлое. (Задумывается)

Зачем люди вспоминают? Мой вопрос… Но я поговорил с вами, что-то проговорил словами… И что-то понял… Я теперь не так одинок. А как это у других?"

Пётр С., психолог

Монолог о том, что можно поговорить и с живыми, и с мёртвыми

"Ночью волк во двор вошёл… В окно глянула — стоит и светит глазами. Фарами…

Я ко всему привыкла. Семь лет живу одна, семь лет, как люди уехали… Ночью, бывает, сижу, пока не высветлит, и думаю, думаю. И сегодня всю ночь на кровати крючком сидела, а потом вышла поглядеть, какое солнышко. Что я вам скажу? Самая справедливая вещь на свете смерть. Никто ещё не откупился. Земля всех принимает: и добрых, и злых, и грешников. А больше справедливости на этом свете нет. Я тяжко и честно всю жизнь трудилась. По совести жила. А мне справедливость не выпадала. Бог где-то делил, пока до меня очередь дошла — у него уже ничего не осталось, чтобы мне дать. Молодой может умереть, а старый должен… Никто не бессмертен — ни царь, ни купец… Сначала я людей ждала, думала — все вернутся. Никто на век не уезжал, уезжали на время. А теперь смерти жду… Помереть не трудно, а страшно. Церкви нету, и батюшка не приезжает. Некому мне отнести свои грехи…

…Первый раз сказали, что у нас радиация, так мы думали: это болезнь какая-то, кто заболеет — сразу помирает. Нет, говорят, что-то такое, что на земле лежит и в землю лезет, а увидеть нельзя. Зверь, может, видит и слышит, а человек нет. А это неправда! Я видела… Этот цезий у меня на огороде валялся, пока дождь его не намочил. Цвет у него такой чернильный… Лежит и переливается кусочками… Прибежала с колхозного поля и пошла на свой огород… И такой кусочек синий… А через двести метров ещё один… Величиной с платочек, что у меня на голове. Крикнула я соседке, другим бабам, мы все оббегали. Все огороды, поле вокруг… Гектара два… Может, четыре больших кусочка нашли… А один был красного цвета… Назавтра посыпал дождь. С самого утра. И к обеду их не стало. Приехала милиция, а уже не было чего показать. Только рассказывали… Кусочки вот такие… (Показывает руками.) Как мой платочек. Синие и красные.

Мы не сильно боялись этой радиации… Когда б мы её не видели, не знали, может, и боялись, а когда посмотрели, то уже не так страшно. Милиция с солдатами трафаретки поставила. У кого возле дома, где на улице — написали: семьдесят кюри, шестьдесят кюри… Век жили на своей картошке, на бульбочке, а тут сказали — нельзя! И лучок не разрешают, и морковку. Кому беда, кому смех… Работать на огороде советовали в марлевых повязках и резиновых перчатках. А золу из печи закапывать. Хоронить. О-о-о… А тогда ещё один важный учёный приехал и выступил в клубе, что дрова надо мыть… Диво! Отсохни мои уши! Приказали перестирать пододеяльники, простыни, занавески… Так они ж в хате! В шкафах и сундуках. А какая в хате радиация? За стеклом? За дверями? Диво! Ты найди её в лесу, в поле… Колодцы позакрывали на замок, обернули целлофановой плёнкой… Вода «грязная»… Какая она грязная, она такая чистая-чистая! Наговорили мешок. Вы все умрёте… Надо уезжать… Эвакуироваться…

Напугались люди… Набрались страху… Некоторые давай по ночам своё добро закапывать. И я свою одежду сложила… Красные грамоты за мой честный труд и копейку, какая у меня была, на чёрный день хранилась. Такая печаль! Такая печаль переедала сердце! Чтобы я так умерла, как я правду вам говорю! А тут слышу, что в одной деревне солдаты людей эвакуировали, а дед с бабкой остались. Перед тем днём, когда людей поднимали, пригнали в автобусы, они взяли коровку и подались в лес. Переждали там. Как в войну… Когда деревню каратели жгли… Откуда та беда берётся? (Плачет) Непрочная наша жизнь… Рада не плакать, так слезы текут…

О! Поглядите в окно: сорока прилетела… Я их не гоню… Хоть, бывает, что сороки у меня яйца из сарая тягают. Все равно не гоню. У нас теперь у всех одна беда. Никого не гоню! Вчера заяц прибегал…

Вот если бы каждый день в хате были люди. Тут недалеко, в другой деревне, тоже баба одна живёт, я говорила, чтобы ко мне переходила. Что поможет, а что нет, но хотя бы заговорить до кого. Позвать… Ночью все у меня болит. Ноги крутит, как мурашки бегают, это нерв по мне ходит. Так я возьму что в руки. Жменьку зёрна… И хруп, хруп. Нерв тогда успокаивается… Что я уже наработалась за свою жизнь, нагоревалась. Всего хватило и ничего не хочу. Если б померла, то и отдохнула. Как там душа, а телу спокойно будет. И дочки у меня есть, и сыны… Все в городе… А я никуда отсюда не хочу! Дал Бог годы, а не дал доли. Я знаю, что докучает старый человек, дети потерпят, потерпят и обидят. Радость от детей пока малые. Наши женщины, которые поехали в город, все плачут. То невестка обижает, то дочка. Вернуться хотят. Мой хозяин тут… Лежит на могилках… Если бы не лежал тут, то жил бы в другом месте. И я с ним. (Вдруг весело.) А что ехать? Тут хорошо! Все растёт, все цветёт. Начиная от мошки до зверя, все живёт.

Я все вам вспомню… Летят самолёты и летят. Каждый день. Низко-низко над головами. Летят на реактор. На станцию. Один за одним. А у нас — эвакуация. Переселение. Штурмуют хаты. Люди позакрывались, попрятались. Скот ревёт, дети плачут. Война! А солнышко светит… Я села и не выхожу из хаты, правда, на ключ не закрывала. Постучали солдаты: «Что, хозяйка, собралась?» Спрашиваю: «Силой будете мне руки и ноги связывать?» Помолчали, помолчали и пошли. Молоденькие-молоденькие. Дети! Бабы на коленях перед хатами ползали… Молились… Солдаты под руки одну, другую — и в машину. А я пригрозила, который до меня дотронется, силу свою покажет, тот кием получит. Ругалась! Крепко ругалась! Не плакала. В тот день я ни слезинки.

Сижу в хате. То крик. Крик! А то стало тихо… Затихло. Я в тот день… В первый день я не вышла из хаты…

Рассказывали: шла колонна людей… И шла колонна скота. Война!

Мой хозяин любил сказать, что человек стреляет, а Бог пули носит. Кому какая судьба! Молодые, что поуезжали, уже есть что поумирали. На новом месте. А я с киечком — хожу. Тупаю. Скучно станет, поплачу. Деревня пустая… А птицы тут всякие… Летают… И лось идёт хоть бы что… (Плачет.)

Я все вспомню… Люди поуезжали, а кошек и собак оставили. Первые дни я ходила и разливала всем молоко, а каждой собаке давала кусок хлеба. Они стояли у своих дворов и ждали хозяев. Ждали людей долго. Голодные кошки ели огурцы… Ели помидоры… До осени я у соседки косила траву перед калиткой. Забор упал, забор ей прибила. Ждала людей… Жил у соседки собачка, звали Жучок. «Жучок, — прошу, — если первый людей встретишь, — то крикни мне».

Ночью сню, как я эвакуируюсь… Офицер кричит: «Хозяйка, мы скоро все будем сжигать и закапывать. Выходи!» И везут меня куда-то, в какое-то незнакомое место. Непонятное. Это и не город, и не деревня. И не земля…